ничего  не  ответил  и,  отодвинувшись в  угол,  ненавистно
посверкивал оттуда  глазками,  которые  унаследовал от  далекого предка  -
гиксоса.
     - Просто  я  хорошо умею  читать звезды,  достойнейший Правитель Дома
войны,  - равнодушно разъяснил Вароэс. - Ведь это мы, вавилоняне, и шумеры
- учители наши -  создали науку о движении звезд,  нашли соответствия этих
движений земным делам.
     - Хватит  о  науке!   -   Мернепта  раздраженно  хлопнул  ладошкой  о
полированный камень пола. - Слишком умные стали вы в своем Вавилоне. Не ум
нужен сейчас, а воля и сила!
     <То,  что необходимо далее сделать,  -  это изменить наше воспитание.
Сегодня мы  страдаем от  чрезмерного образования.  Ценят лишь  знания,  но
чрезмерные умники - враги действия. То, что нам необходимо, - это инстинкт
и воля>.
     (Запись в лабораторной тетради:  <Выступление Гитлера 27.IV.1923 г. в
мюнхенской пивной>.)
     - Ум  всегда нужен,  -  заметил Вароэс,  не  поворачиваясь все  еще к
Мернепте.
     - Думать - это привилегия немногих, - изрек Яхмос.
     - А что вы даете взамен остальным,  многим?  -  Вароэс обвел взглядом
молчавших жрецов.  -  Иерархия храмов  ваших  продумана блестяще.  Но  она
кончается у колонн гиппостилей.  А народу тоже нужно кое-что давать, кроме
хлеба и красочных мистерий.
     - Что  именно?  -  тонкой,  словно вырезанной из  сандалового дерева,
рукой  Нопри  поглаживал чернокрапчатое золото шкуры.  Ему  было,  видимо,
жарко, но он не решался сбросить ее с плеча.
     - Игру. Подобную той, в которую играете вы.
     - Объяснись,  достойнейший,  -  верховный жрец все же чуть приспустил
шкуру.  На загорелой костлявой груди его сверкнула золотая медаль Высокого
совета.
     - Рядовой человек по  натуре ребенок.  Ему  нужно  играть кого-то  не
существующего на  фоне  обыденной жизни.  Задача правителя,  который хочет
сохранить популярность,  -  дать  простолюдину такую  роль.  Надо  создать
видимость,  что он  представляет собой нечто особенное,  что он  маленький
пер-о  или  крохотный  верховный жрец.  А  чтобы  ему  не  наскучила игра,
необходим занимательный ритуал.  Причастность к высшим тайнам и сохранение
этих  тайн  под  страхом  смерти.   Смерть  -  критерий  важности,  мерило
уникальности.  Вы знаете это лучше меня. Ведь это строгая обрядность ваша,
отточенный ритуал ваш  привлекают юношей лучших семей  в  храмы.  Создайте
подобие такой же системы и  для простого народа.  Только тогда государство
станет единым.  У  него появится общий костяк,  который как бы,  -  Вароэс
многозначительно поднял палец,  - воздвигнется над глухими границами каст.
Каждому надо втолковать, что он что-то собой представляет и может и должен
гордиться собой.  Но вы,  знающие истинную цену всему, можете смеяться про
себя над шутовской этой пляской.  Творите героев из ничтожеств, вовлекайте
их  на  круги  мрачных  и  жестоких  традиций!  Только  тогда  вы  сможете
противостоять Ассирии,  где  нет  ничего  превыше  солдатской доблести.  И
доблесть эта погубит страну, выхолостит изнутри, высосет духовные силы.
     Жрецы  слушали как  зачарованные.  Даже  Мернепта погасил ненависть в
маленьких  гиксосских  глазах.  Первым  сбросил  с  себя  наваждение  слов
халдеянина Яхмос.
     - Но ты сам говоришь,  достойнейший, что Ассирия погибнет по причине,
возвысившей ее,  - кротко глядя на Вароэса, начал он. - А не произойдет ли
с нами то же, когда эзотерическим кругом охватим мы малых сих?
     - Несомненно.  Разве  не  знаете вы  тайны  двоичности,  святые отцы?
Всякое  новое  несет  в  самом  себе  источник собственной гибели.  Но  не
собираетесь же  вы жить двести лет?  Лень и  неразумие погубят вас завтра,
война -  сегодня,  а  последовав моему совету,  вы  оттянете закат свой на
много лет.  Ниневия же свершила свой цикл и  летит на бронзовых остроперых
крыльях Намтара*.
     ______________
          * Бог чумы (ассир.).

     - Это  все  философия!   -   презрительно  протянул  Мернепта.  -  Мы
действительно не собираемся жить два века.  Но и два десятилетия - слишком
долгий срок для нас. А Финикию-то надо отдать сейчас! Больно мудро все это
для меня.  Я жрец и солдат и рассуждать привык ясно и кратко.  Твоя наука,
достойнейший,  мне не по зубам.  Прости,  но я  так и не понял,  почему мы
должны  отдать  порты  на  Верхнем  море,  оловянные рудники и  богатейшие
восточные рынки.
     - Это верно.  Не  будем отходить от конкретной политики,  вавилонский
брат, - поддержал Мернепту верховный жрец.
     - Я  все  время толковал вам о  самой конкретной политике.  -  Вароэс
ловким щелчком сбросил запутавшуюся в  волосах крошку ячменной лепешки.  -
Но вы заткнули воском уши свои.  Не закрывайте хоть глаза, и я покажу вам,
к  чему приведет война...  Мне  нужен жрец,  молодой и  искренне верующий,
легко поддающийся внушению.
     - У нас есть такой, - немного подумав, кивнул Нопри.
     - Хорошо.  Тогда  его  глазами  вы  увидите  плоды  лености разума  и
равнодушия сердца.


                                    II

     Орфей  хотел невозможного.  Тень  Эвридики явилась ему  под  мрачными
сводами пещер Эллады.  Но он не смог вывести ее к  лучезарному сиянию дня.
Одержимый  безумной  надеждой,  он  сел  на  финикийский корабль,  который
направлялся в Египет, чтобы обрести высшее знание, перед которым отступает
смерть.
     Орфей сошел с  корабля в мемфисском порту в месяце эпифи.  Было время
сбора фиг и винограда.  Вода в Ниле упала на сорок пядей. Каналы высохли и
источали зловоние.  Горячий ветер пустыни припудривал серой пылью акации и
оливы.
     После   церемонии  царского   посвящения,   происходившей  в   тайных
святилищах,  новый  светоч пер-о  показался перед  народом.  Он  взошел на
большой  золоченый  щит,  который  осторожно подняли  с  земли  двенадцать
носителей опахал.  Двенадцать молодых жрецов уже несли по главной улице на
шитых золотом подушках знаки верховной власти:  царский скипетр с  головою
Овна, меч, лук и булаву. Солнце играло на бритых головах жрецов, лоснилось
на  желтых пантерьих шкурах,  пронзительными стрелами срывалось с  царских
регалий.
     Шествие   замыкали   двор   и   жреческие  коллегии,   сопровождаемые
посвященными в большие и малые мистерии.
     Белые тиары и усыпанные драгоценностями нагрудники верховных жрецов в
блеске и  пышности соперничали с  одеяниями придворных щеголей.  Сановники
двора  несли  знаки  Агнца,   Овна,   Льва,   Лилии  и   Пчелы,   медленно
раскачивающиеся на чеканных цепях над многоцветной толпой.
     Орфей шел  по  узким кривым улочкам.  Шум  празднества становился все
тише.  Он  знал,  что с  наступлением ночи тревога и  безумие опустятся на
город.  По  черной глади искусственных озер заскользят расцвеченные огнями
барки   с   оркестрами  и   мечущимися  в   священном  танце   обнаженными
танцовщицами.  Раскроются двери вертепов, а хозяева таверн расстелют ковры
прямо на улицах,  чтобы каждый мог подставить глотку под бьющую из бурдюка
тугую красную струю.  Заклинатели змей, фокусники, глотатели огня, атлеты,
танцовщицы и жрицы любви доведут накал страстей до неистовства.
     Скоро,  скоро снизойдет на город душная,  томительная ночь. Истомная,
неутоляющая ночь.
     Орфей пересек оцепеневший город и вышел на широкую пальмовую аллею.
     От дельфийских жрецов он слышал о Книге Мертвых, таинственном свитке,
который клали под голову мумии,  перед тем как закрыть саркофаг.  С жадным
вниманием  и   затаенной  дрожью  слушал  Орфей  повествования  о   долгом
странствии Ка* после смерти,  об изнурительных страданиях в подземном огне
и  очищении  астральной  оболочки.  В  его  воображении  вставали  картины
дымящейся Леты.  И  словно сами  собой  слагались тогда  лучшие строки его
трагедии.
     _______________
          * Так древние египтяне называли душу.

     <...Когда я тело ее увидел, сжигаемое в погребальном огне, когда урна
скрыла пепел ее  и  все исчезло,  как следы на песке под пеной морской,  я
спросил  тебя:   где  же  ее  душа?   И  ушел  в  невыразимом  отчаянии  с
переполненной чашей непролившихся слез. Я тогда обошел всю Элладу. Я молил
жрецов Самофракии вызвать душу  ее,  я  искал эту  душу в  глубинах земли,
среди лунных лесов, среди гор, освещенных звездами, но нигде не явилась ко
мне Эвридика. Под конец я пришел к Трофонийской пещере.
     Через  черную  трещину  я  опустился  до  огненных  рек.   Мне  жрецы
рассказали,  что здесь,  под землей,  люди часто приходят в экстаз и у них
пробуждается  тайное  око.  Приближение  этого  мига  легко  распознать  в
затрудненном и частом дыхании.  Наступает удушье,  и горло немеет,  только
хрип  вырывается  тенью  растаявших  слов.   Одни  отступают  в  испуге  и
возвращаются с  полпути,  другие упорствуют и  умирают среди  желтых паров
голубыми огнями сжигаемой серы. Остальные же сходят с ума.
     Я  дошел до  конца.  И  увидел такое,  что нельзя передать на людском
языке. Я вернулся в пещеру и впал в летаргический сон. В этом мертвом, как
черные воды, глухом нескончаемом сне и явилась ко мне Эвридика. Витала она
в окруженье сияний, бледная и нежная, как лунный свет. И слова ее падали в
душу мою, прямо в сердце, минуя оглохшие уши.
     Трижды хотел ее я  поймать,  и трижды она ускользала из моих объятий,
неуловимая,  как тень.  Я сердцем услышал звук словно лопнувшей струны,  и
затем голос,  слабый, как дуновение, грустный, как прощальное касание губ,
прошептал: <Орфей!>
     И я проснулся>.
     Дельфийские жрецы рассказывали Орфею о  встрече Ка  со  злым кормчим,
сидящим в лодке и глядящим всегда назад, и добрым кормчим, смотрящим прямо
в глаза; о суде, где душа держит ответ перед сорока двумя земными судьями;
о ее оправдании Тотом и вступлении в преображающее сияние Озириса.
     Орфей  мучительно старался  понять,  какая  истина  прячется  в  этих
рассказах,  отделить высокую  древнюю мудрость от  мифа.  <Озирис и  Изида
знают о  том>,  -  отвечали ему греческие жрецы.  Кто же были эти боги,  о
которых жрецы упоминали,  приложив к  губам палец?  Орфей чувствовал,  что
трепещущее пламя  потустороннего мира  сожжет  его,  если  он  не  получит
ответа. И он сел на финикийский корабль, идущий в Мемфис...
     Солнце  уже  закатилось.  Над  высокими  пилонами  загородных  храмов
поднялась огромная медная луна.  Длинные тени  пальм легли на  дорогу.  Из
пустыни доносился плач шакалов. В воздухе кружились летучие мыши.
     Пахло бродильными чанами и подсыхающей тиной каналов.
     Орфей   подошел   к   воротам  храма.   Развязал  мешочек  с   пеплом
погребального костра и  посыпал голову.  Потом  разулся и  припал грудью к
горячей и сухой земле. Она пахла нежной, чуть горьковатой пылью и солнцем.
     Оставив сандалии на дороге, он подошел к самым воротам и, взяв в руки
бронзовую колотушку,  постучал.  Глухой и  печальный звон поплыл по лунным
пространствам.  Захлопали крыльями спящие на  крыше птицы.  Звук  медленно
угасал,  как  световая дорожка на  воде в  часы заката.  Орфей закрыл лицо
грубой холстиной и  прижался ухом  к  холодной меди  ворот.  Но  ничего не
услышал. Только кровь билась в висках.
     - Кто  стучится к  нам  в  столь  поздний  час?  -  Голос  послышался
откуда-то сзади, не из-за ворот.
     Орфей вздрогнул и  обернулся.  Никого.  Только косые квадраты света и
тени да черные силуэты колонн.
     - Смертный,  по  имени Орфей.  -  Он  ответил так,  как научили его в
Дельфах.
     - Зачем ты пришел?
     - Обрести свет познания.
     - Какое у тебя на это право?
     - Я  получил  посвящение в  храме  Юпитера.  Участвовал в  праздниках
Диониса в Тэмпейской долине.
     Открылась маленькая калитка. Перед Орфеем стоял высокий и очень худой
жрец.  В  лунном свете его белые одежды казались сделанными из  алебастра.
Темный лоб пересекал широкий белый шрам. Он простер руки и тихо сказал:
     - Войди. Да снизойдет на твою мятущуюся душу божественный покой, и да
исполнится все то,  о чем ты просил богов в смиренной молитве у врат этого
храма.
     Орфей припал к ногам жреца.
     - Во имя того,  кто есть,  был и будет,  -  прошептал жрец, делая над
головой Орфея какие-то таинственные знаки.
     Служители подняли Орфея и  провели его  под портик внутреннего двора,
толстые колонны которого были  высоки,  как  ливанские кедры.  Капители их
тонули во мраке.
     - Искренне ли твое желание обрести истину? - спросил жрец.
     - Да, - тихо ответил Орфей.
     - Готов ли ты принести свою жизнь на ее алтарь?
     - Да.
     - Что связывает тебя с миром?
     - Ничего.
     Жрец  -  Орфей  мысленно  называл  его  иерофантом* -  подошел  почти
вплотную.  Величие его облика, спокойствие аскетического лица и сверкающие
глаза произвели на  Орфея сильное впечатление.  Он  почувствовал,  что  от
этого человека невозможно что-либо скрыть.
     _______________
          *їИїеїрїоїфїаїнїтї - жрец, посвященный в высшие тайны (греч.).

     С  трепетом  ждал  Орфей  окончания этой  короткой проверки.  От  нее
зависело  многое.  Если  иерофант  сочтет  его  недостойным приблизиться к
мистериям, то сразу же укажет на дверь. И тогда ни один египетский храм не
откроет своих ворот перед Орфеем.
     - Спокоен ли твой дух? - спросил жрец.
     - Нет.  - Этого вопроса Орфей боялся больше всего. Но он знал, что не
сумеет скрыть правду,  и ответил без колебаний: - Нет. Мой дух в смятении.
И только вода из источника мудрости погасит снедающий меня огонь.
     - Ищешь ли ты мудрости ради нее самой?
     - Нет. Я ищу власти, которую дает знание Книги Мертвых.
     - Зачем тебе эта власть?
     - Я хочу вернуть к жизни женщину, которую люблю.
     - А знаешь ли ты,  что князь Гестатеф,  когда прочел <чистую и святую
главу Книги,  написанную Голубым на  алебастровой плитке,  не  приближался
более ни к одной женщине и не ел более мяса животных и рыб>?*
     _______________
          * Книга Мертвых, гл. XIV.

     - Да.
     - Тогда готов ли ты к тому, что знание убьет желание?
     - Готов.
     - Во имя того,  чье дыхание наполняет мир зримый и  незримый,  иди за
мной.
     Орфей  тяжело  и  медленно выдохнул воздух.  Напряжение схлынуло.  Он
вытер пот со лба и пошел вслед за иерофантом.
     Они проходили через многочисленные портики и внутренние дворы,  через
аллею,  высеченную в  скале  и  открытую сверху,  окаймленную обелисками и
сфинксами.
     Тусклый световой глянец лежал  на  исполинских ногах богов и  богинь,
лица которых едва угадывались в  глубокой тени.  Все  же  Орфей различил и
бога Луны Хонсу с  серпом на лбу,  и Мут -  богиню войны и неба,  и Гора с
птичьей головой, и бога-творца Хнума с головой барана, и шакала Анубиса.
     Аллея  кончилась  у  небольшого  храма,  служившего входом  в  тайные
подземные святилища.  Дверь,  ведущая к  ним,  скрывалась огромной статуей
Изиды.  Лицо  ее  было  закрыто,  а  у  подножия холодным огнем  светилась
надпись: <Ни единый смертный не поднимал моего покрывала>.
     Сердце Орфея сжала какая-то  томительная тоска,  тревожное и  сладкое
предчувствие грядущих  перемен,  которые  сделают  невозможным  возврат  к
прежней жизни. Навсегда.
     Иерофант остановился у  статуи и  коснулся пальцами двух  колонн:  из
розового родонита и черного базальта.
     - Здесь дверь в наши тайные святилища,  - сказал он,  поворачиваясь к
Орфею.  - Взгляни на эти колонны. Красная символизирует восхождение духа к
сиянию Озириса;  темная означает пленение его в материи:  падение, которое
может закончиться полным уничтожением. Здесь начало нашего учения, алтарь,
на который приносят жизнь.  Безумие и смерть встречают  здесь  порочных  и
слабых  духом,  вечная  жизнь,  озаренная светом Озириса,  ожидает за этой
дверью сильных и праведных.  Много легкомысленных юношей вошло сюда, чтобы
не  вернуться  назад.  Это  бездна,  перейти  которую дано лишь избранным.
Подумай еще раз,  прежде чем ступить  за  магический  круг.  И  если  твое
мужество несовершенно, откажись от своего желания. Ибо после того, как эта
дверь закроется за тобой, отступление уже невозможно.
     Это  была  традиционная формула,  и  Орфей  спокойно и  твердо сказал
иерофанту, что его решение остается неизменным.
     Жрец молча наклонил голову и  магическим жестом запечатал уста Орфея.
С этой минуты он не должен был ни с кем говорить.  Потом жрец отвел его во
внешний  двор  и  передал служителям храма,  с  которыми Орфею  предстояло
провести неделю покаяния.
     Молча и  смиренно Орфей выполнял самые тяжелые работы,  слушал гимны,
участвовал в вечерних шествиях,  производил омовения. Его золотистые кудри
были срезаны бронзовой бритвой,  и  он  уже мало чем отличался от  младших
жрецов и учеников.
     Возвращаясь в  свою келью,  он  каждый вечер находил на каменном полу
охапку сухой травы,  ячменную лепешку и кувшин с водой. Он зарывался лицом
в сено,  вдыхал его аромат, и ему представлялась овеваемая ветрами Эллада,
пахнущая укропом, полынью, мятой и лавром.
     Он  слышал,   как  шумят  дубовые  рощи  на  склонах  Кауканона,  как
многократно отражается эхо в скалах и замирает в базиликах храма Юпитера.
     <...Привлеченный каким-то  неясным предчувствием в  долину Гекаты,  я
шел однажды зеленым лугом,  где росли ядовитые травы. И в сердце прокрался
ужас темных лесов,  посещаемых вакханками. Странные дуновения касались щек
моих,  как горячее дыхание страсти.  Я увидел Эвридику. Она медленно шла к
пещере, не замечая меня. Легкий смех и вздохи доносились из рощи вакханок.
Эвридика замирала,  трепеща,  нерешительная,  только все ж продолжала свой
путь,  влекомая властной магической силой. Золотые кудри спадали на дивные
плечи,  и блаженством и влажною синью светились глаза, точно не знала она,
что  влечет ее  адское жерло.  Небо  заснуло в  ее  околдованном взоре.  Я
окликнул ее,  взял бессильную тонкую руку:  <Эвридика!  Опомнись!  Куда ты
идешь?>  Я  разбудил ее  от опасного сна.  Как она испугалась!  Закричала.
Рыдая,  упала на  руки мои.  И  божественный Эрос нас обоих пронзил единой
стрелой. Так мы стали супругами...>
     Орфей застонал. В плошке с маслом еще теплился шаткий язычок пламени.
Под  сводами  кельи  шевелились  тени.  Тишина  стояла  такая,  что  Орфей
явственно слышал удары собственного сердца.  Или это стучал пульс у виска?
Он  отпил  немного холодной воды  из  запотевшего кувшина и  заставил себя
заснуть...
     Наконец настал вечер испытаний.  Два младших жреца,  или неокора, как
называл их по-гречески Орфей, проводили его к двери тайного святилища. Они
прошли через зал, скудно освещенный красноватыми огнями факелов.
     В  неверном,  изменчивом свете  лики  богов  казались  живыми.  Орфею
почудилось даже, что бог воды Себек подмигнул ему красным глазом и раскрыл
страшную пасть.
     Из бокового придела показались белые фигуры.  Это было ночное шествие
жрецов.  Они  пели  тайный мистический гимн,  который опять  наполнил душу
Орфея  тоской  и  сожалением  о  чем-то  прекрасном и  навеки  утраченном,
невыразимом на обычном языке слов.
     Пение смолкло,  и  Орфей снова остался наедине со своими провожатыми.
Они прошли по  узкому проходу,  в  конце которого друг против друга стояли
мумия и  скелет.  Между ними на  белом,  расписанном иероглифами алебастре
стены чернело отверстие.  Неокоры молча указали на него Орфею. Он нагнулся
и вошел в коридор, передвигаться по которому можно было лишь на коленях.
     - Ты  еще можешь вернуться назад,  -  услышал он за спиной.  -  Дверь
святилища еще не заперта. Подумай.
     Орфей не ответил.  Он знал,  что одно лишь сказанное им слово закроет
перед ним путь к посвящению.
     - Во имя того,  кто все сотворил,  -  сказал один из неокоров и подал
Орфею зажженную лампу.
     Орфей  пополз  вперед,   каждый  раз  вздрагивая  от  гула  и   лязга
захлопывающихся позади него  дверей.  Но  звуки постепенно становились все
глуше.  Наконец наступила тишина.  Такая  полная,  какой