нем кавалера де  ла Ну,  именно в  этот роковой
миг оказался на пути капитана.  Каким-то чудом он удержался в седле. И это
решило дело.  Если бы он вот так же,  морщась от боли,  с ослепшим от пыли
лицом,  пошатываясь, встал рядом с еще дрожащей лошадью, встреча эта могла
закончиться мирно.  Но кавалер де Мирабо не упал.  И  разъяренный капитан,
подхлестываемый болью  и  физиологическими последствиями бурной  ночи,  не
услышал учтивых слов извинения.
     - Придется  вам  повернуть  коня,   сударь!   -  слегка  заикаясь  от
бешенства,  сказал капитан.  -  Вы  держали путь в  Париж,  но я  вынужден
просить вас поехать со мной к Венсенскому лесу.
     - Как вам будет угодно,  сударь!  - Вольдемар де Мирабо гордо вскинул
голову и подтянул поводья...
     Они  спешились у  старого дуба.  Сбросили плащи,  расстегнули колеты.
Оставшись в  одних  рубашках,  померили клинки.  Шпага  капитана оказалась
длиннее на целую ладонь, и он предложил обменяться оружием.
     - Я  привык  к  своей  шпаге,  -  ответил де  Мирабо.  -  И  если  вы
по-прежнему намерены драться, сударь, то мы можем остановиться на поединке
с кинжалом и шпагой.
     - Я принимаю ваши условия!  -  капитан поклонился и вынул андалузский
кинжал.
     Де  Мирабо отвесил ответный поклон,  бросил на траву шляпу и  встал в
позицию.
     Утренний туман таял в прорывающихся сквозь листву лучах. Лошади мирно
щипали росистый клевер.
     Дуэлянты сшиблись в  четыре  клинка и,  резко  оттолкнув друг  друга,
отпрыгнули назад.  Де Мирабо понял, что не устоит перед таким противником.
Он  сделал ложный выпад с  четвертой позиции и  попытался достать капитана
кинжалом,   но  тот  ловко  ушел  в   сторону.   Он  легко  отражал  самые
стремительные атаки,  почти не  сходя с  места.  И  когда кинжал де Мирабо
ударил о  рукоять капитановой шпаги,  могучий рывок  снизу почти подбросил
кавалера в воздух.  В то же мгновение он получил укол в плечо. Раскаленная
боль прожгла тело.  Де Мирабо пошатнулся, безотчетно защищая раненое место
шпагой.  Кинжал  его  выпал  из  обессиленной руки.  Ему  показалось,  что
противник собирается нанести рубящий удар  сверху.  Он  попытался прикрыть
голову  шпагой,  но  капитан молниеносно провел мулинэ и  резким движением
обезоружил кавалера.  Откуда-то  прогремел выстрел,  и,  вскинув голову  к
изрешеченной солнцем листве,  капитан сделал  последний выпад  и  упал  на
спину.  Он лежал,  выпятив могучую грудь и  раскинув не выпустившие оружия
руки.
     Из зарослей орешника вышел высокий худой человек в  шишаке и  кирасе.
На глазах его была маска, в опущенной руке еще дымился пистолет.
     Зажимая руками только что полученную рану в живот,  кавалер де Мирабо
попятился к  дубу.  Прижался спиной к  стволу,  ощущая сквозь тонкую ткань
рубашки колючий рельеф коры.  И  медленно сполз  вниз,  уткнувшись лицом в
колени.  Теплая  липкая  кровь  просочилась сквозь  сжатые пальцы,  и  они
ослабли, скользя друг о друга.
     Кто-то  осторожно перевернул его на спину.  Он приоткрыл заволоченные
мутью глаза и, цепляясь за уплывающее сознание, прошептал:
     - Что вы наделали, сударь...
     - Только спас вам жизнь.  Не  более,  -  ответил человек в  маске,  с
треском разрывая на кавалере рубашку.
     Губы его извивались в изменчивой длинной улыбке.
     Небо стремительно понеслось навстречу де  Мирабо.  Он  упал в  него и
закачался на  мягком упругом облаке.  А  человек в  маске быстро перевязал
раны,  помазав их  каким-то  снадобьем,  поднял украшенную черными перьями
шляпу капитана и  хлестнул ею  по белой лошадиной ляжке.  Лошадь испуганно
дернулась,  заржала и  понеслась в  темноту леса,  пропадая и проблескивая
вдруг среди стволов и  ветвей.  Потом он  хлопнул в  ладоши,  и  на поляне
появились трое вооруженных до  зубов слуг.  Двое из  них осторожно подняли
лежавшего в  беспамятстве де Мирабо и понесли его.  Человек в маске сделал
третьему слуге знак,  и тот подхватил под уздцы лошадь кавалера и повел ее
вслед  за  носилками.  Человек  в  маске  склонился над  капитаном,  двумя
пальцами опустил веки на удивленно выпученные глаза и  прикрыл лицо шляпой
с траурным оперением.  Потом,  обшарив труп,  вытащил кошелек, подкинул на
ладони, улыбнулся и спрятал в карман.
     Он вышел на опушку Венсенского леса, когда слуги осторожно укладывали
кавалера  де  Мирабо  в   карету,   окна  которой  были  затянуты  черными
занавесками...
     Когда  Вольдемар де  Мирабо очнулся после  жестокого,  изнурительного
кризиса,  память его  напоминала паруса испанского галеона,  попавшего под
огонь английских пушек.  Ему явственно представилась серая одноликая ткань
и рваные дыры на ней,  когда он убедился,  что не может припомнить события
последних дней.  Жар схлынул и просочился куда-то сквозь влажные простыни.
Раны еще  болели,  но  уже  не  прежней нарывающей,  воспаленной болью,  и
начинали чесаться. Вольдемар сам чувствовал, что выздоравливает.
     И  в это первое удивительное утро,  утро полнейшего обновления тела и
мира,  Вольдемара  навестил  очень  знакомый,  но  совершенно  неизвестный
человек.  Был  он  высок  и  гибок,  как  шпага,  смугл лицом и  кареглаз.
Тщательно завитые черно-блестящие волосы его благоухали беспокойным и чуть
душноватым эликсиром  Востока.  Но  всего  примечательней были  губы  его.
Тонкие и странно-подвижные, напоминали они стремительную опасную змейку.
     Вольдемар  всколыхнулся  до  первозданной  и  восприимчивой  глубины.
Где-то он видел уже этого удивительного человека.  Может быть, даже хорошо
знал  его  в  той  смутной  жизни,  которую тщетно  силился вспомнить.  Он
чувствовал  к  незнакомому  неизъяснимую  симпатию,  пронизанную  холодной
струей  страха,   почти  мистического  ужаса.  Его  сразу  же  потянуло  к
непостоянству этой  змеиной  улыбки.  Отшатнуло и  насторожило неприкрытое
коварство ее.
     Человек присел у  его изголовья.  Наполнил высокий венецианский бокал
мутноватым питьем  из  узкогорлого черного кувшина.  Молча  протянул бокал
больному и, ласково зажмурившись, кивнул.
     Вольдемар выпил это горькое,  чуть вяжущее снадобье.  Обессилев, упал
на подушки.  Отер холодный пот со лба.  Он хорошо знал вкус и запах многих
лекарств  и   ядов.   Мутноватое  питье  это  показалось  ему  похожим  на
зловредное,  опьяняющее зелье  daturabelladonna.  И  действие,  которое не
замедлило сказаться,  было  удивительным.  Он  потерял  вдруг  способность
двигаться.  Окаменел.  Превратился в  соляной столб.  Потом умерли звуки и
воцарилась вдруг тишина.  Дымный утренний свет  тоже как  будто бы  замер.
Казалось, остановилось даже время. Но бронзовый маятник огромных настенных
часов все еще качался и  качался,  но  только беззвучно.  И  не отбрасывал
никакой тени.
     Смуглый  человек  говорил.  Его  темные  губы  чарующе извивались.  И
странно, глухой рассказ этот сам собой оживал в голове кавалера де Мирабо.
     Припомнилось все. Как ослепительные солнечные копья дырявили курчавую
листву  дубов  и  билась  привязанная к  черной ветке  лошадь над  мертвым
великаном, все еще сжимавшим в руках кинжал и шпагу...
     А было то заговором,  преступным и подлым.  Направленным против него,
ученейшего кавалера де Мирабо,  и против его короля Генриха III,  и против
его страны,  прекрасной Франции. В краю влажных туманов, дышащих цветочной
пыльцой,  созрел этот давний заговор.  Над каналами и над польдерами,  над
стогами душистого сена  и  мокрыми лугами  носились невидимые облака  злых
мыслей.  Подул  холодный ветер  с  моря.  Облака  потемнели и  сгустились,
ледяным дождем упали в темную ночь на вогнутые гребни крыш.  Просочились в
дома,  вошли в  покинутые блуждающими душами тела людей.  Так  созрел этот
гнусный, финансируемый испанским золотом заговор Христиана Розенкрейцера -
первого магистра тайного ордена Розы и Креста.
     Темное узкое  лицо  человека заколыхалось,  как  сморщенное внезапным
ветерком отражение в воде. Погасли раскаленные неподвижные зрачки. Он весь
побледнел и  рассеялся в  воздухе.  На  его  месте сидел прекрасный юноша.
Облик  его  был  еще  более  темен,  а  глаза,  зеленые и  всепроникающие,
светились такой безысходной тоской и такой неземной добротой, что хотелось
рыдать и биться головой о стену.
     - Не пугайся,  -  тихо и нежно сказал юноша,  и говорил он молчаливым
языком мыслей,  потому что  Мирабо утратил способность слышать.  -  Лежи и
набирайся сил.  Мое  имя  Каин,  и  я  люблю  людей.  Они  бегут от  меня,
проклинают,  но я  люблю их.  Руки мои почернели от труда и  борьбы,  лицо
закоптилось от огня, который я раздуваю в моем горне. Я дровосек и ученый,
такой же алхимик,  как и ты. У меня лишь одна вина, лишь одно несчастье. С
детства я ненавидел ханжество и ложь,  меня бесили лицемерие и тупость.  Я
жалел  глупую  мать  свою,  презирал тупоумного брата,  которого случайно,
совершенно случайно,  однажды убил.  Тот, кто считался моим отцом, никогда
не был мне близок.  Но я часто жалел его, покорного, ограниченного и очень
незлобивого.  Может быть,  потому и люблю я людей,  что нахожу в них черты
отца. Ведь все вы - его дети.
     - Почему же он не отец тебе?  Ведь ты Каин,  сын Адама и Евы, - хотел
спросить Вольдемар печального юношу, но лишь беззвучно пошевелил губами.
     - Нет, Адам не отец мне, - так же, не произнося слов, ответил юноша с
закопченным в неземном огне лицом. - Библия, которую вы считаете священной
книгой,  написана простыми смертными, а люди никогда не знают всей правды.
Бедный Адам не отец мне. Ева родила меня от самого Люцифера! Лучезарного и
сверкающего.
     - Ты сын князя тьмы? Врага рода человеческого?
     - Не говори так!  -  закопченное и печальное лицо юноши сделалось еще
печальней,  и  тяжелая слеза упала на  руку  Вольдемара.  Наружную сторону
ладони обожгло,  как будто на нее пролился расплавленный металл. Вольдемар
задрожал, и острая пронзительная жалость перехватила его горло.
     - Люцифер не  враг  людям,  -  с  неизъяснимой тоской сказал Каин.  -
Адонаи  и  незадачливый  сын  его  оклеветали  Люцифера.   Он  мятежный  и
свободолюбивый,  независимый, прекрасный и гордый. Попы и святоши разнесли
по  свету клевету на  черных крыльях своих сутан.  Но даже они не в  силах
долго  скрывать  правду.   Возьми  сочинения  вашего  Дионисия  Ареопагита
<Иерархии небесных  сил>,  где  он  подчиняет небесное  воинство глупейшей
архибюрократической табели о рангах, приписывая ангелам чины, всевозможные
Престолы,  Господства и Власти.  Даже этот скучный и тупой чиновник церкви
вынужден  признать,  что  так  называемые демоны  на  самом  деле  ангелы,
отпавшие  от  бога.  И  это  так!  Люцифер  и  светозарные сподвижники его
Бафомет,  Астарот,  Велиал, Бегемот, Асмодей и другие славные юноши - цвет
ангельского сословия - восстали против мелочного и мстительного Адонаи.
     - Восстали против бога! - ужаснулся Вольдемар.
     - Против Адонаи,  -  уточнил Каин.  - А это не одно и то же. Адонаи -
лишь проявление многоликой и  непознаваемой сущности Неизреченного...  Так
вот...   Они  восстали  против  Адонаи,  но  заговор  был  раскрыт.  Мятеж
провалился из-за никудышной конспирации.  Мой брат по матери Авель -  этот
завистливый и  вероломный ублюдок -  подслушал планы заговорщиков и  донес
обо  всем  Адонаи.  Поэтому я  и  убил  его,  хотя,  повторяю,  вышло  это
совершенно случайно.
     - Но  ведь  все,  о  чем  вы  рассказываете,  должно было происходить
задолго до вашего рождения и  до рождения Адама...  -  робко перебил своей
мыслью Вольдемар могучий мысленный поток Каина.
     - Что можешь ты знать о времени?  - с некоторым раздражением вздохнул
грустный красавец.  -  Структура времени сложна и  противоречива.  Вспомни
хотя  бы,  что  говорил о  времени так  называемый Блаженный Августин.  <Я
отлично представляю себе,  что такое время,  пока не просят объяснить, что
это такое,  и совершенно перестаю понимать, как только пытаюсь объяснить>.
Вот  как  обстоит дело со  временем.  И  не  надо удивляться тому,  что  я
принимал участие в  событиях,  происходивших еще до  рождения моей матери.
Она, как ты знаешь, создана из Адамова ребра, поэтому номинальный отец мой
все же близок мне по плоти.  Но я,  собственно, о другом, о том, что такое
<до> и  <после>.  Понятия эти весьма относительны.  Суть в том,  что время
тесно  сплетено  с  пространством.  Пространство-время  является некоторым
четырехмерным континуумом, многообразием, описываемым формулой...
     (Запись   в   лабораторной   тетради:   экстремальная   суперпозиция.
Недопустимый хроноклазм. Необходимо стереть.)
     Лицо Каина внезапно вспыхнуло. Зеленые глаза испустили снопы энергии,
и,  лучась и  отступая,  он превратился в свет.  У изголовья кровати сидел
прежний,  очень  знакомый незнакомец.  Он  потирал тыльной стороной ладони
лоб,  как будто пытался прогнать головную боль или никак не мог припомнить
что-то необыкновенно важное.
     - Вы не помните, что я вам только что говорил о времени? - с надеждой
спросил он Вольдемара.
     В  ушах того хлопнули какие-то пробки,  и  он опять обрел способность
слышать.
     - Вы? - Вольдемар попытался подняться. - Здесь только что был Ка... -
он вдруг поперхнулся.
     - Кто был?
     - Совсем другой... человек.
     - Это  вам  привиделось.  Я  дал исцеляющее снадобье.  Оно опьяняет и
задурманивает голову.  Все это время я следил за вашим пульсом и рассуждал
сам с собой.
     - Но я помню все, что вы говорили!
     - Ничего удивительного.  В  состоянии полусна мозг  отлично усваивает
постороннюю информацию. Это знали еще пифагорейцы и жрецы Мелитты... Так о
чем я говорил?
     - О...  сложной структуре времени и  о том,  как понимал ее Блаженный
Августин.
     - Вот,  вот!  -  гибкий и  нервный человек вскочил со  своего стула и
заметался по комнате.
     - Что дальше?
     - Больше вы ничего не говорили.
     - Не может этого быть!  Мне показалось, что я постиг вдруг внутреннюю
сущность времени!  Но  сознание тут же  заволокло,  что-то ярко мелькнуло,
и... я все забыл... Так вы не помните, что я сказал еще о времени?
     - Н-нет.
     - Так...  Очевидно,  я  сам  задремал над  вами,  и  мне  лишь что-то
приснилось. Так тоже бывает... Очень жаль.
     - А то,  что вы рассказали мне о дуэли,  розенкрейцерах,  заговоре, -
правда? Вы на самом деле рассказывали об этом?
     - Да.  Вглядитесь внутрь себя и  сами попробуйте ответить,  правда ли
это.  -  В голосе смуглого человека звучало абсолютное знание. И глаза его
смотрели жгуче и прямо, не мигая.
     - Не понимаю,  почему,  - слабо и покорно улыбнулся Вольдемар, - но я
верю. Может, все лишь приснилось мне, но я верю!
     - Нет,  не приснилось,  -  тихо сказал смуглый черноглазый человек. -
Так оно и было. Вы скоро поправитесь, кавалер.
     - Не  знаю,  как  благодарить вас.  Вы  дважды  спасли мою  жизнь.  В
Венсенском лесу и здесь,  -  он вяло пошевелил руками.  - Я, наверное, был
очень плох.
     - Да. Шпага прошла рядом с печенью. Еле удалось вас выходить. Горячка
началась на другой же день.  Семь дней вы были в полном беспамятстве. Даже
Амбруаз Паре не смог бы вам помочь.  Но теперь все позади.  Рана в плече -
пустяк.
     - Вы  очень добры,  сударь!  Не  знаю вашего имени,  но  молю за  вас
господа.
     - Мое  имя заставит вас изменить сложившееся обо мне впечатление.  Вы
еще станете проклинать меня. Но я привык к этому. Люди всегда воздают злом
за добро и платят за услугу клеветой.
     - Никогда! - с горячностью воскликнул Вольдемар. - Никогда и никто не
заставит меня  забыть  добро!  Да  будет  на  вас  благословение господне,
сударь, кем бы вы ни оказались.
     - Я Рэне - парфюмер ее величества королевы-матери,  - печально сказал
незнакомец и опустил голову.
     - Так это вы...
     - Отравил Жанну д'Альбре и дочь ее,  хотели вы сказать?  Да,  сударь,
это сделал я. - Багровый румянец тяжело разлился под смуглой кожей Рэне. -
Ну что ж, прокляните меня!
     - Не  мне быть вашим судьей,  мэтр Рэне.  И  что бы  ни случилось,  я
всегда буду считать себя вашим должником.
     - И  это  справедливо,  сударь!  Как  справедливо то,  что я  избавил
королеву Наварры и  юную принцессу от  жестоких мучений.  Но  это  не  моя
тайна, и я не смею касаться ее. Но, может быть, вы случайно слышали, что я
спас сына Жанны?
     - Наваррского короля? Беарнца?
     - Да! Надежду молодой Франции и ее грядущего повелителя.
     - Поистине  действия  ваши,   мэтр,   не  поддаются  осмыслению.  Они
противоречивы и непонятны.
     - Это так,  -  тяжело вздохнул Рэне.  -  Но  есть высшая мудрость,  в
глазах  которой и  запутанный лабиринт выглядит прямой  дорогой.  Я  служу
высокому и  всемогущему господину,  который правит миром  во  имя  счастья
людей.  Он не карает и  не мстит,  у него всепрощающее сердце.  Но он чужд
лицемерия  и  готов  пожертвовать одним  ради  жизни  других.  Бросают  же
потерпевшие крушение моряки роковой жребий!  Это жестоко,  но разумно.  Вы
еще  не  можете увидеть скрытую истину,  она непостижима пока для вас.  Но
настанет день,  и вы будете читать в моей душе,  как в открытой книге. Мои
мысли станут вашими,  и то, что я не смею высказать словами, вы узнаете из
моих  глаз...  Пока  же  побеседуем о  чем-нибудь ином.  Сколько лет  вам,
господин де Мирабо?
     - Без малого двадцать два.
     - Счастливое число!  У  нас  11  считается  священным  числом.  А  22
священно стократ.
     - Объяснитесь, прошу вас, - сказал Вольдемар, смутно угадывая истину,
но не желая принять ее.
     - Вы знакомы с кабалой, сударь?
     - Я  занимаюсь алхимией и потому интересуюсь тайными науками.  И хотя
мне удалось изучить греческий,  латынь,  еврейский и арабский, я не считаю
себя опытным кабалистом.
     - Опытным кабалистом!  -  Рэне возвел руки к небу.  - Да их больше не
осталось,  сударь!  Последним был Лев ибн Бецалель,  создавший знаменитого
Голема.  А кто теперь владеет великим искусством кабалы?  Скрытый смысл ее
утерян и  тайны  забыты.  Кто  может  у  нас  проникнуть в  потайную ткань
священных книг Сефер Ецира и Зехер? <Горе человеку, - говорит книга Зехер,
- который в  законе не  видит  ничего другого,  кроме  простых рассказов и
обыкновенных слов! Если б он действительно не содержал ничего более, то мы
могли  бы  и  в  настоящее время  точно так  же  написать закон,  столь же
достойный удивления>.  Но,  сударь,  мы не можем этого сделать.  Мы читаем
слова, но смысл их либо темен, либо слишком прост для нас. А квинтэссенции
внутреннего духа мы  не  постигаем.  Задумывались ли вы,  к  примеру,  над
значением слова <кабала>?
     - Нет,  мэтр  Рэне.  Не  задумывался.  Меня  интересовала  лишь  суть
внутренних превращений и гармонии миров. Лишь этого знания искал я в книге
Зехер.
     - И нашли?
     - Нет. Впрочем, и в трудах столпов алхимии я не обрел этого знания. Я
проштудировал <О  природе  вещей>  Парацельса и  попытался создать по  его
рецепту   гомункулуса,    но    потерпел   неудачу.    Рецепт   Парацельса
невоспроизводим.  Знание утекло между букв,  как  вода  сквозь решето.  Не
помогли  мне  и  Василий Валентин,  и  Альбрехт Больштедтский,  прозванный
Великим за свое магическое искусство,  и Жан де Мен,  и Гебер,  и даже сам
божественный Раймонд  Луллий.  Я  попытался получить по  рецепту Артефиуса
красный камень и  прожить,  как и  он,  тысячу лет или научиться с помощью
философского камня воскрешать мертвых,  как  это  учит  делать в  <Золотом
трактате> Лансиоро. Но увы... - Вольдемар развел руками и застонал от боли
в плече.
     - Вам еще нельзя шевелиться.  Повремените, пока подживут раны. Боюсь,
что вы  совершаете ошибку,  не  стараясь постигнуть скрытого смысла тайных
наук. Агриппа говорил, что всякая наука коренится в магии.
     - Но в белой!
     - Белая,  черная,  какая,  в сущности, разница? Просто вы не владеете
приемами  магии,  и  откровения ученых  мужей  остаются для  вас  темными.
Во