не  было  даже  в
каменной келье.
     Вдруг пламя в лампе качнулось. Глухой замогильный голос прорыдал:
     - Здесь погибают безумцы, дерзновенно стремящиеся к власти и знанию.
     Благодаря  какому-то  акустическому приспособлению эхо  повторило эти
слова через определенные промежутки семь раз.
     Орфей медленно продвигался вперед. Коридор постепенно расширялся, все
более  и  более  круто  спускаясь вниз.  Наконец перед  Орфеем разверзлась
воронкообразная  пропасть.   Все  дороги  назад  были  отрезаны,  и  он  с
замиранием сердца шагнул к бездне. На самом краю провала он увидел висячую
лестницу. Лег на пол. Нащупал ступеньки ногами и стал медленно спускаться.
Когда его нога,  не  встретив ступеньки,  повисла в  пустоте,  он  впервые
решился заглянуть вниз.  Под ним чернел бездонный колодец. Крохотная лампа
бросала бледные блики в вечную ночь.
     Это  было  похоже на  ловушку.  Орфей вспомнил глухие слухи,  которым
раньше не хотел верить, предупреждения жрецов, которым не внял.
     И в ту минуту,  когда со дна колодца поднялось и просочилось к нему в
душу отчаяние,  он увидел еле заметное углубление в стене.  Цепляясь одной
рукой за лестницу,  он сунул в  отверстие лампу и заглянул туда.  Но порыв
ветра задул огонек,  и  Орфей оказался в  кромешной мгле.  Тогда он бросил
лампу  и,  нащупав руками  отверстие,  осторожно ступил.  Сделав несколько
робких шагов,  он  опустился на пол и  пополз,  руками ощупывая путь.  Так
дополз он до лестницы, которая спирально подымалась куда-то вверх.
     Пока  он  карабкался по  ступеням,  чувство времени покинуло его.  Он
перестал сознавать,  давно ли находится в подземелье. Иногда ему казалось,
что очень давно. Почти всю жизнь.
     Но где-то далеко вверху забрезжил свет.  Сначала бессильный и чахлый,
болезненно-зеленоватый,  как плесень на  стенах пещер,  он с  каждой новой
ступенью становился все белее и  ярче.  Лестница привела Орфея к бронзовой
решетке,  за  которой  была  широкая галерея,  поддерживаемая кариатидами,
держащими в руках хрустальные лампы.
     Орфей зажмурился от яркого света и толкнул решетку. Бронзовые створки
медленно  раскрылись,   и  он  пошел  вдоль  галереи  между  двумя  рядами
символических  фресок.   В   каждом  ряду  он  насчитывал  по  одиннадцати
алебастровых досок.  Вырезанные на них фигуры и  иероглифы были расцвечены
золотом и яркими красками.

                Я не обидел ни мужа, ни жены, ни ребенка.
                Рук моих не запятнала кровь.
                Я не ел нечистой пищи.
                Не присвоил чужого имущества,
                Не лгал и не выдал великой тайны.
                Я достоин быть здесь*, -

прочел Орфей, когда его глаза немного привыкли к свету.
     _______________
          * Стела в храме Рамзеса, Абу-Симбел.

     В конце галереи его ждал жрец - хранитель священных символов.
     - Ты  выдержал  первое  испытание,   и   я  приобщу  тебя  к  тайнам,
запечатленным на этих стенах. Но сперва подкрепись немного. - Жрец дал ему
горсть фиников и  чашу с  холодной водой.  Орфей молча поблагодарил его  и
присел на каменную ступеньку.  - Под каждой из этих таблиц, - сказал жрец,
- ты  увидишь  инкрустированные ониксом знак  и  число.  Эти  двадцать два
символа  изображают двадцать две  первые  тайны  эзотерической науки.  Это
абсолютные принципы,  ключи к той великой мудрости и власти,  которую дает
сосредоточение воли.  Думай о  вечности,  и  ты постигнешь смысл священных
символов.
     Орфей допил воду и поднялся. Жрец пригласил его пройти вдоль фресок.
     - Принципы запечатлятся в  твоей  памяти благодаря их  соответствию с
буквами священного языка и  с числом,  отвечающим каждой букве.  И числа и
буквы  выражают троичный закон,  который  находит  свое  отражение в  мире
божественном,  в мире разума и в мире физическом.  Подобно тому как палец,
ударивший по струне теорбы,  пробуждая одну ноту гаммы, заставляет звучать
и  все  близкие ей  тона,  так  глаз  твой,  созерцающий число,  и  голос,
произносящий букву,  и  ум,  сознающий все  ее  значение,  вызывают  силу,
которая отражается во всех трех мирах.
     Они  подошли к  таблице,  на  которой был  изображен верховный жрец в
белом облачении, с золотой короной на голове и скипетром в левой руке.
     - Белое облачение означает чистоту,  золотая корона - свет вселенной,
скипетр -  власть. Это А, ей соответствует единица, - абсолютная сущность,
из которой происходят все существа,  и единство чисел, и человек - вершина
земных существ... Я разрешаю спросить меня, если тебе не все понятно.
     - Я понял твои объяснения,  мудрый наставник.  Мне неясно только, как
знание тайной азбуки поможет мне проникнуть в мир теней.
     - Не  зная  азбуки,  ты  не  сможешь постигнуть великих наук,  дающих
власть и над страной мертвых. Перейдем теперь к следующей таблице.
     Орфей  вслушивался  в   монотонную,   зачаровывающую  речь  хранителя
священных символов,  смотрел на бесстрастные лики богов. Его сознание было
темно,  как  подземные коридоры.  Только  иногда вдруг  вспыхивал какой-то
огонь неожиданных идей,  образов,  странных аналогий.  Тогда ему  начинало
казаться,  что он близок, необыкновенно близок к пониманию внутренней сути
вещей.   Что  вот-вот  оборвется  темная  завеса,   из-за  которой  хлынет
всепоглощающий свет.
     - Запомни, что означает корона магов. Она символизирует людскую волю,
которая,  соединившись с  волей божественной,  вступает еще в этой жизни в
круг силы и власти над всем сущим и всеми вещами.
     Орфея вновь охватил мрак.  Он хотел сказать жрецу, что все понимает и
стремится  лишь   узнать,   как   именно  можно  соединить  свою   волю  с
божественной.  И вдруг он подумал,  что жрец ничего не сможет ответить ему
на это.  Жрец и сам не знает этого.  Он в плену у мертвого знания,  ключ к
которому давно утерян.  Ведь и  в  греческих храмах говорят о  всетворящей
воле,  но  никто не может вызвать ее из внутренней сущности мироздания.  В
древности  египетские и  халдейские жрецы  могли  творить  чудеса,  теперь
остались только  таблицы,  которые никого не  могут  научить.  Впрочем,  и
раньше,  возможно,  жрецы тоже ничего не  умели.  Это  только миф,  только
красивая и  манящая легенда.  Они  знают о  стране мертвых больше,  чем  о
соседних с Египтом Ниневии или Сидоне, но никто из них не хочет умереть до
срока.  Цепляются за жизнь,  будто их ждет Эреб,  а не свет Озириса.  Да и
бессмертия,  которое иногда даруют боги героям,  ни  один из  магов еще не
сумел  добыть...  Неужели все  это  только  страшный самообман,  неведение
богача,  чье золото превратилось в золу? Но он же видел свою Эвридику! Она
приходила,  когда он заснул,  надышавшись серных испарений ада. Это же был
не просто сон! Он чувствовал ее дыхание, и она говорила с ним. Говорила!
     <Ради меня ты не боялся ада. Искал ты между мертвыми меня. И я пришла
к  тебе.  Пришла,  твой зов услышав.  Знай,  я  живу сейчас не в  огненных
пещерах.  Эреб -  обитель мрака -  мой удел. Кружусь я меж землею и луной.
Немые и холодные пространства и зыбкая граница двух миров. И плачу я.
     Плачу, как и ты, Орфей...>
     И  Орфей  испугался.  Он  поддался чувству сомнения.  Сомнение -  это
ржавчина.  Она разъедает железо,  но  не смеет тронуть благородный металл.
Его сердце из  железа.  Только слепая вера может укрепить его.  Если он не
обретет в этом храме великой мудрости, то навсегда потеряет Эвридику. А он
позволил себе думать о  чем-то другом,  кроме тайного смысла букв и чисел,
дал волю сомнению, ослаб в вере. Только бы жрец не заметил его слабости.
     Основная задача - вытравить всякое сомнение. Сломить критический дух.
Слепое  послушание.  Самозабвенная  вера  (запись  на  полях  лабораторной
тетради).
     - Итак, запомни, освобождение духа - вот высшая цель, - закончил жрец
объяснение.  -  Теперь подойди сюда.  -  Он указал ему на толстую колонну,
сделанную в виде цветка лотоса.
     Когда Орфей подошел, жрец коснулся колонны рукой, и она раскрылась.
     - Войди.
     Орфей вошел в  углубление,  и  колонна тотчас же закрылась.  Он опять
оказался в  полной темноте.  Пол под ним начал падать,  и он почувствовал,
что летит куда-то  вниз.  Наверное,  мудрый жрец все же  понял,  что он не
крепок духом, и решил вышвырнуть его из храма, как гнилой плод, который не
даст ни  услады,  ни зеленого побега.  Но только Орфей успел это подумать,
как падение прекратилось.  Перед ним был узкий коридор,  в  конце которого
полыхало пламя.
     - Иди вперед,  - раздался голос. - И думай о вечности, тогда пройдешь
сквозь огонь, как по долине роз.
     Орфей пошел.  Но когда серые хлопья пепла стали долетать до лица,  он
увидел,   что   костер  -   всего  лишь   оптический  обман,   создаваемый
переплетением  горящих  смолистых  веток,   расположенных  на  проволочных
решетках косыми рядами.  Он быстро миновал огонь,  успев почувствовать его
жар только на щеках своих.
     Потом  ему  пришлось  преодолеть  стоячую  черную  воду,   окрашенную
последними вспышками угасающего огня,  проползти сквозь затянутый паутиной
туннель и пройти мимо деревьев, с которых свисали ядовитые черные уреи.
     Все это уже не пугало,  а только утомительно раздражало Орфея. Он все
чаще думал о том, что не познает здесь никаких сокровенных учений, а Книга
Мертвых,  к  которой он так стремится,  на самом деле окажется лишь сводом
мнимомудрых мифов.  И  лишь надежда хотя бы  еще раз в  этой жизни увидеть
Эвридику заставляла его преодолевать испытание за  испытанием.  Но потом и
надежда  ослабела,  как  стократно  преломленный  свет,  просачивающийся в
подземелье из каких-то тайных ходов.
     Осталась лишь мечта, больная и неверная, заставляющая галлюцинировать
наяву и стонать во сне от преследующих его кошмаров.
     ...Однажды за ним пришли два неокора и провели его в темный грот, где
ничего нельзя было различить,  кроме мягкого ложа, таинственно освещенного
бледным светом  бронзовой лампы.  Здесь  его  раздели,  умастили душистыми
эссенциями и, завернув в льняные ткани, оставили в одиночестве.
     Он растянулся на великолепном ложе,  блаженно ощущая, как сладко ноют
на пушистых коврах усталые члены.  После всего, что он перенес, эта минута
покоя показалась ему необыкновенно прекрасной.  Священная живопись, черные
обелиски,  боги  с  головами  зверей,  крылатые змеи  и  сфинксы  медленно
выплывали из глубин памяти и пускались в какой-то дьявольский хоровод.
     Но  ярче  всего  перед его  внутренним оком  вставал десятый символ -
колесо,  ось которого висела между двух колонн.  С  одной стороны на  него
поднимался гений добра Германубис,  прекрасный,  как Антиной,  с  другой -
бросался в  пропасть злой  Тифон.  Их  разделял сидящий на  самой  вершине
колеса сфинкс с мечом в львиных лапах.
     Заунывные звуки отдаленной музыки,  которые,  казалось, просачивались
сквозь гранитные толщи свода, прогнали видения.
     Нарастающий металлический перезвон ласкал  слух,  а  нежное  журчание
флейты и  голубиные стоны  арфы  навевали дремоту.  Орфей  закрыл глаза  и
погрузился в синие глубины сна.
     Он  увидел  реку  и  множество  лодок  на  ней.  Вершины  гор,  нежно
окрашенные зарею.  Темные  ущелья,  прорезанные пропастями,  и  сияющий на
вершине лесистого холма храм Диониса.  Со всех сторон спешат к храму толпы
мистов,  вереницы посвященных и женщин, тысячи прекраснейших женщин. И все
приветствуют друг друга, потрясая миртовыми ветвями.
     Раскрыв глаза, он увидел у своего ложа видение.
     Прекрасная нубийка  с  ожерельем из  амулетов протягивала ему  увитую
розами чашу. Ее смуглое тело лоснилось от масла, источавшего такой сильный
и  тревожный аромат,  что  Орфей почувствовал,  как к  горлу подкатывается
душный комок, заставляющий дышать часто и коротко.
     Браслеты ее  тихо  звенели.  Каплями расплавленной смолы  в  полутьме
мерцали глаза.
     Она медленно подвигалась к  нему,  и  все тело ее было в  непрерывном
движении, ленивом и томном, как солнечный свет на неподвижной воде.
     - Разве  ты  боишься  меня,  прекрасный чужеземец?  Я  принесла  тебе
награду победителей - чашу забвения и наслаждений.
     Орфей не  мог  понять,  произнесла ли  эти слова нубийка или они сами
родились у  него в  ушах.  Он потянулся к  чаше и сразу же отпрянул назад,
точно ожегся. Ему вспомнились рассказы жрицы мистерий Милитты.
     Нет,  он  не  склонится к  влажным губам нубийки,  не вдохнет тяжелое
благоухание ее смуглых плеч. Иначе утром его встретит презрительный взгляд
иерофанта, он услышит слова, не оставляющие ни тени надежды:
     <Ты  вышел  победителем из  стольких испытаний.  Ты  победил  смерть,
прошел сквозь огонь и воду,  но ты не сумел победить самого себя.  Дерзнув
взлететь на  высоты духовного совершенства,  ты поддался первому искушению
чувств и упал в бездну низшей материи.  Оставайся же навеки во мраке,  раб
плоти. Ты был предупрежден об ожидающей тебя судьбе. Жизнь будет оставлена
тебе, но ты навсегда останешься в этом храме рабом>.
     Орфей приподнялся на своем ложе и  оттолкнул  чашу.  Темная  жидкость
пролилась  на  драгоценные  ковры  и  тонкой  струйкой  потекла  вниз,  на
порфирные плиты.
     <Я  искал тебя в  серном дыму,  Эвридика.  Среди горных провалов и  в
лесах,  посвященных эллинским богам.  Ты обещала мне блаженство и счастье,
теперь только тень твоя ведет меня к истине>.
     Нубийка задула висячую лампу и  скрылась поспешно и тихо.  Но недолго
Орфей  оставался один.  Двенадцать неокоров с  факелами в  руках  медленно
окружили его  ложе.  Огонь  трещал,  и  пузырилась смола,  и  густо дымили
благовонные шарики кифи.  Неокоры повели его в  святилище Изиды.  В темных
переходах  к  ним  присоединялись  белые  фигуры  посвященных.   Все  пели
торжественный гимн Изиде.
     В  залитом светом святилище их уже ожидала коллегия верховных жрецов.
Неокоры один за  другим погасили свои факелы и  стали вокруг колоссального
бронзового изваяния богини.
     Увенчанная семилучевой диадемой Изида держала на  руках младенца Гора
и  улыбалась спокойной всепонимающей улыбкой.  Перед богиней в  пурпуровом
облачении стоял глава иерофантов.  Он повернулся к Орфею,  простер над ним
магический жезл из электрона* и  начал читать обет молчания и  подчинения.
Орфей повторял за ним грозные слова древней клятвы.
     _______________
          * Сплав золота с серебром.

     - И  если не  сдержишь своей клятвы,  то будешь проклят!  -  возвысил
голос первосвященник.
     - Проклят... - печальным эхом откликнулись жрецы.
     - И погибнешь...
     - И погибнешь... - повторил хор.
     - В этом, видимом, и в том, невидимом, мире.
     - ...мире...
     Страшные  клятвы,   мрачный   ритуал,   разыгрываемый  по   виртуозно
выполненному сценарию,  -  это реклама, притягательный элемент, воспитание
абсолютной   покорности   и   опять-таки   подавление  критического  духа.
Характерно для  всех  тайных институтов всех  времен и  народов (запись на
полях лабораторной тетради).
     Орфей склонился перед жрецом и  припал к  свисающему до полу пурпуру.
Жрец  поднял его  и  каким-то  другим,  мягким и  проникновенным,  голосом
сказал:
     - Приветствую тебя как брата и будущего посвященного.
     И все иерофанты повторили эти слова.
     - Теперь для тебя начнутся длинные месяцы труда и  учения,  -  сказал
первосвященник,  и Орфей,  который только что явственно чувствовал на себе
дыхание бога, тяжело вздохнул и поник головой без веры в сердце.
     - Прежде  чем  подняться  к  Изиде небесной,  ты должен познать Изиду
земную,  - продолжал жрец.  - Ты постигнешь тайны  растений  и  минералов,
историю народов и государств, медицину, архитектуру и священную музыку. Ты
не только  станешь  искусен  в  науках,  но  и  преобразишься,  достигнешь
нравственной  силы  путем  отречения.  Человек может овладеть истиной лишь
тогда,  когда она  сделается  частью  его  внутренней  сути,  естественным
проявлением  его духа.  И не смущай себя понапрасну вопросами,  не тревожь
свой дух сомнениями. Все придет в назначенный срок. Маслина не созревает в
месяце  мехир,  и  в  месяце  тот не расцветает фиалка.  Всему свое время.
Работай и жди. Думай о вечности. Иди с миром.
     Сколько  раз  предстоит еще  Орфею  разбиться о  холодные равнодушные
камни этих слов!..  Работай и  жди.  Жди и  работай.  И  думай о вечности.
Только о вечности, больше ни о чем.
     Он  еще раз склонился перед верховным иерофантом,  но  не выдержал и,
проглатывая сотрясающие грудь рыдания, спросил:
     - Когда  же  мне  будет  дозволено  вдохнуть  розу  Изиды  и  увидеть
божественный свет Озириса?
     - Это зависит не от нас,  -  тихо ответил жрец. - Нельзя дать истину.
Ее можно лишь обрести внутри себя или вообще никогда не найти. Мы не можем
сделать тебя посвященным,  ты сам должен сделаться им.  Лотос долго растет
под водой в  черном иле,  прежде чем покажет небу свой лиловый венчик.  Не
пытайся   раскрыть  лепестки  божественного  цветка.   Все,   что   должно
совершиться,  совершится;  надо только терпеливо ждать.  Работать и ждать.
Ждать и молиться... Теперь иди...
     ...Окончился  месяц  тот,  и  начинался  месяц  паофи.  Вода  в  Ниле
прибывала  с  каждым  днем.  Люди  раскупали изображения крокодилоголового
Себека.  Священные ибисы  шумно ссорились в  зарослях папируса.  Вспыхнула
эпидемия бубонной чумы.
     Но спокойно и торжественно плыли над Египтом душные ночи.
     Усыпанное звездами эбеновое тело  богини  Мут  накрывало мир  сияющей
аркой.
     Запрокинув голову,  Орфей любовался ночью с плоской крыши храма.  Ему
казалось,  что  звезды тихо плывут над  ним и  тают во  мраке,  растекаясь
серебряной пыльцой Млечного Пояса.
     Может быть,  где-то там, в равнодушных высотах, витает душа Эвридики,
мучительно стремясь разомкнуть круг земных форм,  обрести новое воплощение
где-нибудь на  звезде Хор-сет или там,  у  горизонта,  где тревожно пылает
звезда Хор-ка.
     Ночь  переливалась живыми  искрами летучих насекомых,  чадили  дымные
факелы стражи,  дрожали звезды в  зелено-черной воде.  Воздух был густым и
терпким, как настой. Пахло резедой и мятой.
     Орфей  как  зачарованный пересек  висячий сад.  В  терракотовых вазах
росли  апельсиновые кусты,  карликовые алоэ,  кедры,  ребристые  пальмы  и
мастичное дерево,  листья  которого жуют  женщины,  чтобы  придать дыханию
аромат.
     И Орфей вдруг почувствовал суровое очарование одиночества.  Точно его
вдруг коснулось дуновение вечности.  Ночь  длилась,  и  до  рассвета могли
незаметно  пролететь  годы.  Странное  и  целительное  преображение ощущал
Орфей.  Сжигавшие его  страсти угасли,  как  тени,  а  мысли о  вечности и
успокоении обретали плоть.  И не было в мире другой реальности, кроме этих
мыслей.  И  ему  показалось,  что  ночь поглощает его  без  остатка,  тело
становится невесомым и нечувствительным, чистым и возвышенным.
     Он  быстро сбежал вниз,  пересек перистиль,  белой  тенью пронесся по
темным галереям.
     Остановился  он  у  закрытых  дверей  святилища.  Упал  на  гранитные
ступени,  прижался к  ним лицом.  И хлынули слезы.  Он улыбался,  точно не
ощущал  этого  горячего  и  благодатного ливня.  Все  растворялось в  этих
слезах:  желания,  возмущение,  тоска и  сожаление.  Он  целиком отдавался
божественному  началу,   отказывался  от  себя  ради  какой-то  высокой  и
неизменной истины,  перед которой все  его  порывы и  взлеты не  более чем
песчинка у подножия сфинкса.
     - О Изида,  -  шептал он, - душа моя - лишь слеза из твоих очей, и да
падет она каплей росы на души других людей.  Я хочу умереть, чтобы слиться
с тобой.  Дай мне стать искупительной жертвой. Светлой кровью сродниться с
тернистой тропой.
     И тут он почувствовал,  что от него ускользает цель и ему не нужны ни
власть,  ни познание.  Причастность к  божеству,  слитность с ним,  полное
растворение в нем и этот экстаз и