лоение. Рекомбинация.
     <Несется клич,  как грома гул, как звон мечей и волн прибой: на Рейн,
на Рейн, на Рейн родной!>...
     - Рота! Стой!.. Нале-во!
     Это было рядом с  противоречивой сумятицей газет.  Тупое неизживаемое
пьянство.
     ...Лесопромышленники   настаивают   на   пункте   Договора...   Крупп
предоставляет своим пенсионерам умирать с голоду... Курс марки... Крушение
поезда  вблизи  Сан-Паулу...  За  последние две  недели число  безработных
возросло на  22  600...  Большой пожар в  Вильмерсдорфе...  Лига  наций...
Столкновение коммунистов с фашистами...
     И думалось,  что все это нас почти не касается.  Разве что курс марки
на  фондовой  бирже.  Где-то  в  берлинских  пригородах наци  подрались  с
коммунистами. Где-то в Южной Америке сошел с рельсов экспресс. Как все это
далеко, как, в сущности, безразлично...
     Газетчики  на   трамвайной  остановке.   Рядовой  эпизод   ничем   не
примечательного весеннего  дня.  Теперь  он  вспомнился.  Может  быть,  не
относись люди тогда ко всему как к рядовому эпизоду, не пришлось бы горько
вспоминать теперь. С безнадежным и запоздалым сожалением вспоминать.
     Все мы знали о них еще тогда.  Только не хотели знать.  Поэтому они и
пришли.  Потому что мы  не хотели о  них знать.  Делали вид,  что они либо
вовсе не существуют, либо совсем не так страшны, как это может показаться.
     А  теперь нам приходится вспоминать.  Теперь учат нас выкидывать руку
на манер римских легионеров.
     Центурии. Когорты. Манипулы.
     Ряды касок. Как правильные прямоугольники из дробинок. Каска к каске.
Дивизии.  Вооружение.  Самолеты.  Пушки вместо масла. И клянемся на алтаре
солнца быть немцами...  Ну ладно,  все это еще можно понять. Но как быть с
тем,  что факты -  звук пустой?  Как жить рядом с  откровенной декларацией
безумия и лжи? Лгите, лгите, что-нибудь да останется.
     И это не на год,  не на десятилетие.  Тысячелетний рейх.  И не только
для нас, не для нас одних.
     Последние  известия.  Раскрыт  злодейский  заговор  против  фюрера  и
рейха...  Штурмовые отряды распущены...  Пресс-конференция в  МИД...  Граф
Чиано   принял   германского  посла...   Население   Саарской   области...
Рейхсмаршал Герман Геринг на охоте в Тофтебургском лесу...  Патриотический
порыв германской девушки... Раса...

                         Нет цели светлей и желаннее!
                         В осколки весь мир разобьем!
                         Сегодня мы правим Германией,
                         А завтра всю землю возьмем.

     А   буржуазная   Европа   повторяет   ошибку   немецкого   обывателя.
Правительства хотят уверить себя и народ, что наци не так страшны, как это
может показаться.  Из чисто политических соображений... чисто пропагандный
трюк... В наш век, когда Лига наций... На самом же деле такого просто быть
не может...
     <В  немецком народе началось брожение.  Настал день  расчета немецкой
молодежи с презренной тиранией... Это начало борьбы за наши права. Для нас
есть  только  один  лозунг:  борьба против партии Гитлера.  Нас  заклинают
погибшие под Сталинградом! О мой народ, восстань на борьбу!>
     (Листовка профессора философии Курта Губера - одного из руководителей
<Белой розы>. Казнен 13 июля 1943 года.)
     <Легко называть себя коммунистом,  пока за  это не приходится платить
кровью.  Был  ли  ты  настоящим коммунистом,  становится ясным лишь тогда,
когда наступает час испытания.  Будь тверд, отец! Будь тверд! Не сдавайся!
Во всякий трудный час помни об этом последнем требовании своего сына>.
     (Последнее  письмо  Вальтера  Гуземана  -   одного  из  руководителей
<Красной капеллы>. Запись в лабораторной тетради.)
     Мутная,  словно  подернутая сонной  пленкой  Шпрее.  Разводы бензина.
Ленивый свет.  Он не ушел тогда из университета.  Но и  они не вынесли его
ногами вперед.  Просто он  получил отставку в  полном согласии с  принятой
процедурой.  Шел по набережной. Прислушивался к грохоту городской железной
дороги. Впервые в жизни не знал, чем занять завтрашний день.
     Решил скрыть от  жены.  Пусть узнает потом.  Не  сегодня.  Не  сразу.
Каждое утро  аккуратно уходил на  занятия.  Как  всегда.  Будто  ничего не
случилось.  Долго гулял по улицам.  Посещал музеи. Ходил в кино. Иногда на
целый  день  забирался  в  публичную библиотеку.  По  вечерам  рассказывал
тревожные университетские сплетни.  Припоминал события  прошедших месяцев.
Выдавал их  за  новости.  Чуть  более оживленно,  чем  когда-либо  раньше,
перемывал косточки коллегам.  А потом узнал, что жены этих коллег в первый
же  день  все  сообщили его  жене.  Она  тоже  делала  вид,  притворялась.
Подыгрывала ему.
     В гости они не ходили.  Он ссылался на усталость.  Она -  на неохоту,
головную  боль,  занятость домашним  хозяйством.  По  четвергам он  обычно
уходил к коллеге Пфеферу играть в скат.  Внешне традиции не изменил. Ровно
в 17.30 выходил из дому, брал такси и отправлялся на вокзал.
     Курьерский Берлин -  Гамбург - Альтона. Он отходит в 18.05, прибывает
в 21.40.  Туда и обратно.  Домой возвращался за полночь.  Как всегда.  Как
обычно.  В  поезде читал книгу.  Иногда работал.  Раздумывал над тем,  как
астрономическими  методами   отличить  спектральный  сдвиг   разлетающихся
галактик от гравитационного. Иногда заходил в вагон-ресторан. Брал чашечку
кофе и  рюмку ликера мампе за  30 пфеннигов.  Медленно выцеживал тягучий и
сладкий алкоголь.  Если не начинало сразу же клонить ко сну, заказывал еще
рюмку гильки.  Крепкая настойка обжигала гортань.  Но  теплее от  этого не
становилось. Напротив, ощущал даже небольшой озноб.
     За  черным стеклом догорала пыльная полоска заката.  Мелькали слишком
яркие огоньки. Смутно пролетали темные тени столбов.
     Жизнь стала неестественной и странной. Сломался какой-то очень важный
стержень,   на   который   нанизывалось  все.   Привычные  атрибуты  бытия
раскололись на отдельные элементы,  внутренняя связанность исчезла. Вместе
с ней пропала и без того неясная цель существования.
     Поиски такой цели могли бы привести к печальному финалу.  Гербигер не
забыл о нем.  Выбросить из жизни,  даже убить,  порой бывает недостаточно.
Идеологическая битва  самая беспощадная.  Она  не  кончается ни  разгромом
неприятеля,   ни  его  полной  капитуляцией.   Она  требует  обязательного
отречения.   Солдат   вражеской  армии   может   сдаться   либо   умереть.
Идеологический противник обязан  покаяться и  громогласно признать правоту
победителя.  Иначе не  будет победы.  Иначе победителем выглядит не гордый
триумфатор в  пурпуре,  а  пленный  кандальник,  бредущий за  колесницей к
эшафоту.
     Впрочем,  покаяние побежденного нужно лишь для того,  чтобы польстить
мелкому самолюбию победителя.  Оно может,  конечно,  ввести в  заблуждение
массы.  Но  ненадолго.  А  в  историческом аспекте оно абсолютно ничего не
значит. Во всяком случае, не больше, чем капитуляция Галилея, которая, как
известно,  ничего не  дала церкви.  Но...  очевидно,  существует неписаная
традиция,  обязующая каяться под дулом пистолета.  Поэтому и  не забыл его
Гербигер.  Его  и  немногих ему  подобных.  Очень  немногих несмирившихся,
неприспособившихся.
     Опасность почтового ящика росла с  каждым днем.  В  среду 17 сентября
1934 года он достал из исключительно опасного ящика официальный конверт со
штампом Главное управление имперской безопасности.
     Подивился отсутствию марки.  Письмо почтовым сбором не облагалось.  В
конверте была  повестка.  Вызов.  11.30,  19  сентября,  кабинет  383,  СС
штурмбаннфюрер доктор  Зигйорг Зиберт.  Доктор!  Этот  доктор подписывался
двумя руническими <С>. Наверное, очень гордился этим.
     Мирхорст еще не знал тогда,  что штурмбаннфюрер известен среди друзей
под прозвищем Genickschub*.
     _______________
          * Выстрел в затылок.

     Смертным холодом повеяла повестка на  Мирхорста.  Если то,  что  люди
называют предчувствием,  не самообман,  не совершенно случайное совпадение
душевной настроенности с последующим действом, то он испытал предчувствие.
Но  кто  ожидает  для  себя  хорошего,  когда  находит  в  почтовом  ящике
приглашение на Принц-Альбрехтштрассе, 8? Разве что тайный осведомитель. Но
такие не нуждаются обычно в повестках.  Добровольные осведомители приходят
сами. По велению сердца, так сказать.
     Но  Вольфганг  фон  дер  Мирхорст,  хотя  и  происходил  из  древнего
рыцарского рода,  хранящего в своих анналах несколько темных преданий,  не
знал и не мог знать, что штурмбаннфюреру СС Зиберту предначертано прервать
земное существование по  меньшей мере восьмидесяти тысяч человек.  Не знал
он и  того,  что и  ему,  астрофизику и нобелевскому лауреату,  профессору
университета Мирхорсту,  суждено затеряться среди этих  восьмидесяти тысяч
безымянных трупов:  евреев,  цыган,  поляков  и  политруков Красной Армии,
которая через несколько лет примет на себя главный удар фашизма.
     <Первое:  четко  определить наши  задачи;  второе:  создать советский
подпольный  коммунистический комитет  и  третье:  организовать  подпольную
группу  из  нескольких десятков  преданных товарищей,  способных выполнять
наши задачи.  Конечно,  должна соблюдаться сложная конспирация. Для этого,
пожалуй,  наиболее  надежно  создавать  организацию по  принципу  <троек>.
Старшие не знают друг друга и,  в  свою очередь,  связаны с  двумя членами
организации,  независимо один от  другого выполняющими их  задания.  Таким
образом,  если  в  комитет войдут трое и  каждый из  них  будет иметь пять
троек, мы вовлечем в подпольную группу сорок восемь человек>.
     (Валентин    Сахаров    -    член    Интернационального   подпольного
коммунистического комитета в концлагере Маутхаузен.  Запись в лабораторной
тетради.)
     Но  в  указанный в  повестке  день  19  сентября Мирхорст возвратился
домой,  чтобы переночевать в  своей постели под толстой полосатой периной.
Поэтому  чувство,  которое  жутким  могильным холодом  поднялось из  самых
глубин  его   существа  утром  17   сентября,   пожалуй,   нельзя  назвать
предчувствием.


     Зиберт, Зигйорг, доктор.
     Род. 11.08.1907 в Кобленце
     Родители:
     Отец - Курт Герман Генрих Зиберт, управляющий поместьем
     Мать - Клара Мария Луиза, урож. Баумволь, евангел. лютеранка
     Сыновья:
     Адольф - 7.11.1931
     Зигфрид - 4.2.1933
     Член НСДАП с  13 сентября 1933 года,  ј партийного билета -  1307582,
личный ј СС - 107532. Штурмбаннфюрер СС.
     1924    -    1925   гг.    -    участник   национал-социалистического
освободительного движения
     В масонские ложи и масонские организации не входил
     Арийское происхождение его и супруги - подтверждается
     17.6.1931 г. - сдал 1-й юридический госэкзамен
     8.2.1934 г. - сдал 2-й юридический госэкзамен с отличием
     Прохождение службы:
     21.3.34 - по наст. время - Главное управление имперской безопасности.
Референт по вопросам науки


     Больше ничего нельзя сказать о  Зиберте.  В личном деле весь человек.
Кроме того,  в  личном деле есть фотография 10х12,5  и  несколько карточек
поменьше. 10х12,5 приклеена на самой первой странице. Поэтому еще до того,
как станет известно,  когда Зиберт сдал 2-й юридический госэкзамен,  видно
уже,   что  он  коротко  подстрижен  и  носит  пенсне.   Ежик  волос  чуть
поблескивает от бриолина.  Глаза запавшие.  Отдают легкой голубизной,  как
снятое молоко.  Уши  острые,  как  у  волка.  Рост 176 сантиметров.  Это в
известной мере  препятствует выдвижению на  высшие посты в  черном ордене.
Впрочем,  подпись в  две рунические <С> многое компенсирует.  Говорят,  об
этом знает сам рейхсфюрер.  И кроме того,  специалисты-антропологи находят
череп Зиберта отвечающим всем стандартам нордического человека.  С лицевым
углом, таким образом, все в порядке.
     Арийское происхождение супруги  штурмбаннфюрера,  как  это  видно  из
личного  дела,   тоже  подтверждается.   После  знаменитой  речи  министра
пропаганды доктора Геббельса доктор Зиберт поспешил к  трельяжу подруги по
крови.  Он  сгреб  чрезвычайно дорогие флаконы <Митсукко>,  <Мисс  Диор> и
<Пари  Суар>,  пудру <Рашель> и  помаду <Коти>.  Германская женщина должна
быть скромной и естественной.  Она мать воинов и жена воина.  Косметика ей
ни к чему.  Тем более все эти изделия враждебной,  вырождающейся латинской
расы.  Итальянцы сюда,  конечно,  не относятся.  Потомки римлян. Легионеры
дуче.   Славные  ребята.  Хотя,  конечно,  и  во  внешности  и  в  манерах
сказывается ненордический тип.  Кельнскую воду  доктор  Зиберт  оставил на
полочке.  Все  остальное выбросил.  Без  сожаления.  Меркантильные расчеты
неуместны там,  где  речь идет о  моральном здоровье нации.  327  марок 52
пфеннига.  Это даже не жертва во имя фюрера и народа. Просто долг. Суровый
солдатский долг. Свастика дороже жизни. Моя честь в верности...
     Доктор Зиберт вежливо поднялся  и,  не  выходя  из-за  стола,  указал
Мирхорсту  на  кресло.  Молча сопел,  низко склонившись над столом.  Долго
рылся в бумагах.  Потом вдруг вскинул  голову  и  уставился  на  Мирхорста
долгим, чуть-чуть отсутствующим взглядом. Но, как и было рассчитано, глаза
в  глаза.  Между  ними  было  полтора  метра  прозрачного  воздуха  и  0,3
сантиметра цейсовского стекла.
     Мирхорст не  отводил взгляда,  чувствуя,  что  глаза  штурмбаннфюрера
уплывают от  него  все  дальше.  Какие  там  полтора метра!  Сто,  двести,
миллионы световых лет.
     - Рад познакомиться с вами, профессор. Много наслышан о вас. Вы могли
бы стать гордостью немецкой науки. Почему вы подали в отставку?
     - Мне дали отставку, господин штурмбаннфюрер.
     - Вот как?  Ничего об этом не знаю.  Странно...  Но я  пригласил вас,
собственно,  по  другому делу.  Вы,  наверное,  знаете,  что фюрер поручил
открыть  академию  оккультных наук.  Торжественная церемония  состоится  в
начале ноября.  Вы,  конечно,  понимаете,  что  священная миссия немецкого
человека,  суровое  величие  нордической мифологии  и  то  предназначение,
которое тайно  живет  в  лучших  из  лучших  представителях нашего народа,
превыше любого так называемого объективного знания.  Поймите простую вещь,
господин профессор,  и многое для вас упростится и облегчится. Наука живет
сама  по  себе,  а  великая яростная вера возносит нас  на  высшую ступень
озарения.
     Мирхорст перестал понимать,  что  ему  говорят.  Отключился.  Думал о
своем.
     - ...ждем  от  вас,   что  вы  не  только  будете  присутствовать  на
церемонии,  но  и  скажете несколько приветственных слов  в  адрес  нового
высокого научного учреждения и его президента.
     Это знаменательное событие в культурной жизни Германии. Мы возрождаем
древние,  насильно погашенные светочи.  Даем  простор интуитивному знанию,
которое всегда  кипело в  гордой немецкой крови.  Герои  северных сказаний
вновь возвращаются в  свой народ.  Божественное озарение фюрера ведет нашу
страну от  победы к  победе.  Это  путь среди звезд.  Наш  великий кормчий
сверяет  курс  с  компасом своего  сердца.  Мы  заколачиваем крышку  гроба
материалистической науки.
     Из  галактической пустоты влетели в  его  уши  эти слова.  Оккультное
знание?  Академия?  Ах да, конечно... Под большим секретом ему рассказали,
что у  Гитлера есть личный ясновидец.  Среди нацистской элиты он  известен
под именем Фюрера.  А это кое-что значит!  До сих пор так назывался только
один человек в  государстве.  У  Фюрера несколько расплывчатая,  но вполне
официальная должность.  Полномочный физики, астрономии и математики. Уж не
его ли прочат в президенты новой академии? Любопытно было бы взглянуть...
     - ...и  пора,  господин профессор,  давно пора прекратить эту смешную
фронду. Мы надеемся, что в своей речи вы скажете несколько недвусмысленных
слов по поводу арийской космогонии.
     - Вы имеете в виду ВЕЛ господина Гербигера?
     - Совершенно  справедливо,   -  Зиберт  благожелательно  улыбнулся  и
откинулся в кресле.
     - Я  высказал свое  мнение об  этой...  системе мира на  межзональном
астрономическом конгрессе.
     Улыбались щеки,  губы,  сверкающая челюсть.  Только не  глаза.  Глаза
леденели.  Впивались холодными иглами.  И  острые волчьи уши впивались.  И
слова тоже впивались.
     - Это  было  досадное  недоразумение,  господин профессор,  -  Зиберт
продолжал улыбаться.  -  Столь же досадное, как ваша отставка. Так не пора
ли нам все уладить?  Право,  мне кажется, что время сейчас для этого самое
подходящее. Ну как?
     Мирхорсту показалось,  что  эсэсовец  выйдет  сейчас  из-за  стола  и
раскроет  ему  свои  объятия,  улыбаясь  все  той  же  застывшей  улыбкой,
давным-давно похороненной в провалах глаз.
     - Боюсь,  господин штурмбаннфюрер,  мы  плохо понимаем друг друга.  У
меня не может быть иной точки зрения на ВЕЛ.
     - Про  себя вы  можете думать все,  что вам угодно.  -  Кадык Зиберта
дернулся  вверх  и   вернулся  на  место.   Эсэсовец  смотрел  сумрачно  и
равнодушно,  как  будто проглотил и  уже  успел переварить в  желудке свою
улыбку.  - Но когда вы начинаете публично проповедовать свою точку зрения,
- он  пренебрежительно  выпятил  губы,  -  то  вмешиваетесь  тем  самым  в
политику.  А  этого  мы  никому  не  позволим!  Поэтому вам  и  предлагают
исправиться,  загладить ошибку.  Это  в  ваших  же  собственных интересах.
Такому  великому  ученому,   как  профессор  Гербигер,   не  нужно  вашего
признания.  Учтите!  Только благодаря его исключительной гуманности с вами
вообще  разговаривают.  Вам  дается  последний шанс,  постарайтесь его  не
проморгать... я жду от вас прямого и ясного ответа, господин профессор.
     - А если я не сделаю этого, вы арестуете меня?
     - Право, вы озадачиваете меня, профессор. - Зиберт улыбнулся и развел
руками.  - Зачем вы так упорно домогаетесь мученического венца? Зачем? Вас
ожидает спокойная академическая работа. Не создавайте ненужных затруднений
себе и нам. Выполните нашу просьбу, и все будет в порядке.
     - Я  не  могу,  господин штурмбаннфюрер.  Это  идет  вразрез с  моими
убеждениями.
     - О   каких  убеждениях  вы  говорите?   В   то  время  как  фюрер  и
национал-социализм в  едином  порыве закладывают фундамент великого рейха,
вы  позволяете себе  иметь  иные  убеждения.  Вы  плохой  немец,  господин
профессор.  -  Эсэсовец снял пенсне и  откинулся в  кресле.  Он смотрел на
Мирхорста как на неприятное насекомое.
     Мирхорст еле сдерживался.  Он готов был плюнуть в  мерзкую физиономию
этого  черного  ландскнехта  с   дубовыми  листьями  к  Железному  кресту.
Закричать во  все горло.  Ударить кулаком по  столу.  Но  он заставил себя
сидеть спокойно,  молчать и  ничего не бояться.  И  все же боялся.  Боялся
всего:  ландскнехта,  серого,  угрюмого здания, длинных коридоров с рядами
одинаковых дверей,  красного флага со свастикой в белом круге, окаменевших
часовых. Страх, ненависть, раздражение и какое-то детское недоумение - все
это сковывало, мешало находить нужные слова.
     - Не будем возвращаться к этому больше. Я не выступлю в защиту теории
Гербигера и не смогу принять участие в открытии академии... черной магии.
     - Оккультных наук!  -  Зиберт  хлопнул кончиками пальцев по  столу  и
брюзгливо  скривил  губы.  -  Вы,  наверное,  масон?  Аристократ и  масон?
Убежденный враг империи?
     - Я  ученый и  служу только науке.  Чистой науке,  с  чистой совестью
служу чистой науке. - Ему стало неприятно, когда эти чуть выспренние слова
сами сорвались с его губ.
     Он  еле  сдерживал дрожь.  Все  накопившееся за  эти годы готово было
хлынуть наружу.  Ах  как хотелось дать себе волю!  Высказать хоть раз все!
Кровью  выплюнуть  в  это  волчье  лицо  всю  застарелую  боль,  унижение,
ненависть.  Острое чувство попранной справедливости... Но разве можно было
это делать? Разве можно?.. Но почему?
     - Ваша наука ложная!  Вредная она, ваша наука. Бескрылый материализм.
Она  не