слезы с улыбкой - вот она, его настоящая
цель.
     - Благодарю тебя,  Изида!  Я  обрел,  нежданно обрел истину.  Это  ты
направляла меня.  Я  пришел сюда  совсем за  другим...  А  зачем я  пришел
сюда?..  Зачем я пришел?!  -  Он закричал, как раненый зверь, и гулкое эхо
прокатилось по каменным галереям.
     Доведение человека  до  умоисступления,  воспитание в  нем  <культуры
религиозного экстаза>  -  основное  условие  духовного  порабощения  целых
народов.  Только в атмосфере такой мистической истерии может быть выполнен
<любой приказ> (запись на полях лабораторной тетради).
     Он  поднялся,  шатаясь,  закрывая  руками  искаженное болью,  залитое
слезами лицо.
     - Что со мной делается?  Я забыл о тебе,  Эвридика.  Я чуть не предал
тебя. - Он беззвучно шевелил губами, но ему казалось, что он кричит и боги
в дальних пределах отвечают ему хохотом.  Он оторвал руки от лица,  развел
их в стороны, зашатался и упал на шершавый гранит ступеней.
     Наутро  его  нашли  почти  бездыханным.  Осторожно положили в  теплую
ванну,   пустили   кремневым  скальпелем  кровь,   растерли   благовонными
эссенциями и отнесли в келью.
     Впоследствии Орфей ничего не  помнил об  этой  ночи и  ничего не  мог
рассказать.
     ...Однажды ночью  Орфея  разбудил иерофант,  который впервые встречал
его у ворот храма.
     - Звезда Изиды*,  -  тихо сказал он, - горит прямо над храмом, и наши
астрономы могут видеть ее из колодца даже днем.  Близится миг, когда Изида
приоткроет свое покрывало.  Ты вступишь в общение с посвященными.  Чистота
помыслов,  стремление к  истине и  сила  отречения дали  тебе это  высокое
право.  Но  никто не  переступал порога Озириса,  не пройдя через смерть и
воскресение. Следуй за мной, брат. Тебе предстоит пройти через это.
     _______________
          * Сириус.

     Жрецы Озириса с  факелами в руках повели Орфея в низкий склеп.  Между
четырьмя  укрепленными на  сфинксах  колоннами стоял  открытый саркофаг из
черного мрамора.
     - Ни один человек,  - сказал иерофант, - не может избежать смерти, но
не  всем дано воскреснуть в  свете Озириса.  Ты  же  пройдешь через могилу
живым  и  увидишь неземное сияние  еще  на  земле.  Ты  останешься в  этом
саркофаге до появления света. Преодолев ужас, ты обретешь волю.
     Орфей лег в  саркофаг.  Прикосновение к холодному камню заставило его
вздрогнуть.  Ему  хотелось закричать от  охватившей его  тоски.  Громко  и
страшно, чтоб лопнули уши и разорвалось горло.
     Иерофант склонился над  ним  и  коснулся ладонью глаз.  Жрецы один за
другим погасили факелы.  Тени четырех сфинксов сгустились и  шарахнулись в
наступившую ночь. Орфей остался один. А тоска все нарастала. Она переросла
в  отчаяние и  ужас.  Будто неотвратимо рушился мир  и  все распылялось на
первозданные элементы.
     Они оставили его умирать. Последние дни он чувствовал себя все хуже и
хуже.  Непонятная слабость накатывала неожиданно,  он начинал терять силы.
Они опоили его отравой.  Недаром вода,  которую он  пил в  эти дни,  имела
странный горьковатый привкус.  Наверное,  это был медленный яд. Но зачем и
за что?
     Напрасно Орфей  уговаривал себя,  что  это  лишь  традиционный обряд,
последнее испытание перед посвящением.  Тело  не  слушалось рассудка.  Оно
трепетало каждой  жилкой,  и  будило,  и  подгоняло,  и  сгущало  какой-то
животный ужас.
     Он, который не боялся ни богов,  ни людей,  певец и воин, бестрепетно
спустившийся  в  подземное  царство,  трепетал теперь,  как выброшенная на
берег рыба.
     Не смерть страшила его и не близость богов. С каждым ударом сердца от
него  уходила  воля.  Ему  обещали  всесокрушающую небесную волю,  а  пока
отнимали земную,  без которой человек перестает быть самим собой.  Или это
медленный яд  отравлял его кровь,  убивая все то,  без чего нельзя жить на
этой земле?
     Вдруг послышалось пение, печальное и заглушенное:
     - Скорбите,  скорбите,  плачьте,  рыдайте,  без  устали  плачьте  так
громко, как только вы в силах...
     Мужской хор  затих.  Но  долго еще  в  воздухе плыла высокая скорбная
нота:
     - А-а-а-а...
     <Начало всех  начал,  -  вспомнил Орфей,  -  буква,  отвечающая числу
один>.
     Но  только замер печальный отголосок,  как вновь поднялась заунывная,
разбегающаяся неутолимой тоской волна. Вступил хор плакальщиц:
     - О  достойнейший путник,  направляющий шаги свои в  страну вечности,
как скоро тебя отнимают от нас!
     Орфей  вслушивался  в  погребальное  пение  и  силился  понять,  кого
отпевают в  этот  ночной час.  Потом  вдруг понял.  Отпевали его.  Живого.
Постепенно стынущего в холодном саркофаге.
     И  ему  стало  жалко себя.  Так  мучительно жалко,  что  жгучие слезы
заволокли глаза. Они терзали их и никак не могли пролиться.
     - Как прекрасно,  как дивно то, что с ним происходит!.. - затянул еще
один мужской хор.
     - ...будешь  отныне в  земле,  обрекающей на  одиночество,  -  рыдая,
отозвались плакальщицы.
     Но все покрыли высокие голоса первого хора:
     - С миром, с миром - на запад... Иди с миром... Мы увидим тебя опять,
когда настанет день вечности,  ибо идешь ты в страну,  единящую всех людей
друг с другом.
     Отпевание живого -  непременная часть  мрачного ритуала.  Позднее она
превратилась в  самостоятельное средство  психологического воздействия  на
отступников и колеблющихся (запись на полях лабораторной тетради).
     Орфей страдал. Он прошел постепенно через все страдания агонии и впал
в   летаргию.   Его  жизнь  последовательно  развертывалась  перед  ним  в
удивительно ярких картинах.  Он  все  более и  более смутно сознавал,  где
находится  сейчас  и   что  с  ним  происходит.   И  когда  замерли  звуки
погребальных гимнов, он уже не знал, что лежит в склепе.
     Во мраке вспыхнула блестящая отдаленная точка. Она сразу же приковала
внимание Орфея,  и  он  не  мог  больше отвести от  нее  глаз.  Она росла,
приближалась к  нему,  становилась ярче,  но  не освещала окружающую мглу.
Наконец она  придвинулась совсем  близко.  Превратилась в  большую звезду,
переливающуюся всеми цветами радуги и разбрызгивающую капли магнетического
света.  Потом она стала солнцем,  ослепившим Орфея.  И он понял, что видит
Розу мудрости, бессмертный цветок Изиды.
     Лепестки  раскрылись,  чашечка  окрасилась багряным  огнем,  и  Орфей
увидел то,  что выбросило его из саркофага и швырнуло на гранит стены.  Он
ударился об эту стену,  как бабочка о  хрустальный шар лампы,  и  медленно
сполз вниз, обдирая о шершавый камень лицо и куда-то устремленные руки.


                                   III

     Остекленевшие выпученные глаза Орфея перестали реагировать  на  свет.
Вароэс  спрятал мутно-блестящий шарик,  достал из-под плаща странной формы
неровный жезл и заключил им Орфея в круг.  Потом отбросил жезл  прямо  под
ноги  верховным жрецам храмов с Нопри во главе.  Жезл ожил и превратился в
разъяренного шипящего урея.  Жрецы подались назад.  Вароэс свистнул,  змея
свернулась  клубком,  молниеносно  взвилась  в воздух и исчезла в складках
черного,  забрызганного звездами  плаща.  Ропот  восхищения  прошел  среди
жрецов.  Со времен жреца Озириса по имени Месу никто не проделывал фокус с
каталепсированной змеей так  изящно  и  непринужденно.  Вароэс  между  тем
начертил  в  магическом  круге  тайные  знаки и возвел длани свои и поднял
голову к настороженной темноте потолка.
     - Я  провидящий и  неустрашимый...  -  пронзительно завыл маг.  -  Я,
могучий,  призываю вас и заклинаю...  Явитесь мне,  послушные, во имя Айе,
Сарайе, Айе, Сарайе.
     (Запись в лабораторной тетради:  Гиперпрокол ј 1 лучом двух отдельных
пространственно-временных континуумов.)
     Ужасные черные трубы увидел он и тяжелый жирный дым над ними. Сладкую
вонь его услышал,  нестерпимую страшную вонь.  Живых скелетов, сотрясаемых
на  колючей  проволоке,   увидел.   Горы  башмаков.  Тюки  женских  волос.
Высушенные головы и свежесрезанные головы в железных банках увидел.  Голых
людей,  бьющихся  в  низком  подвале,  запертых голых  увидел,  мечущихся,
раздирающих грудь,  царапающих горло и падающих на пол с синими высунутыми
языками,  с безумным оскалом искалеченных ртов.  Сожженные кости и пепел в
печах увидел и  груды выдранных золотых зубов.  И  не вспомнил походы царя
ассирийского,   посаженных  на  кол  не  вспомнил.  Отрубленные  головы  и
отрезанные уши, по которым считали убитых врагов. Все потонуло в грудах до
самого неба стоптанных башмаков и  в волосах,  слежавшихся,  как пакля.  А
главное, в жутком том дыме, тяжелом и сладком.
     И  ничего не  смог  сказать халдейский маг.  Только мысленно произнес
свое предсказание:


               Тайные тайны  ваши  станут  источником  страшных  бедствий.
          Черные  жрецы  зажгут  всю землю.  Они станут топить костры свои
          живыми людьми. Они развеют пепел по земле, чтобы она дала лучшие
          всходы. И содрогнется земля, и все человеческое уйдет из людских
          сердец.  И станут люди друг другу  хуже  злобных  собак.  Так  я
          говорю вам, халдейский маг ВАРОЭС.


     И  сам знал,  как бессильны слова и  немощны попытки понять.  Не сами
зверства потрясли его,  а то непостижимое, что было в них. Черные жрецы не
зверствовали,  не  убивали...  Они  занимались  будничным  делом,  которое
совершали всегда. И еще был он оглушен диким воем потусторонних сил.
     - Unser grosser Fuhrer!* - выл ему в уши ад.
     _______________
          * Наш великий фюрер! (нем.).

     Кое-как отдышался он,  вытер мокрое от  пота лицо.  Опять возвел руки
горе.
     - Во  имя  всемогущего и  вечного бога...  Аморуль,  Танехта,  Рабур,
Латистен.
     И не трубным воем был глас его, а дыханьем простуженного шакала.
     (Запись в лабораторной тетради: Гиперпрокол ј 2.)
     Людей привязывали к столбам, обкладывали хворостом и дровами, а потом
поджигали. Одного, другого, третьего... Вгляделся он в лица мучеников. Как
искажались они  от  боли!  Как  просветление легкой  тенью  касалось их  в
последний миг! И были близки ему эти люди. А толпа неистовствовала, потому
что была обманута и темна. Но так было от века, и Вароэс не удивился, ужас
не потряс его.  Он видел много казней и привык к ним.  И он понял,  почему
горели теперь эти люди.
     - ...Ciao... Eh bien* - услышал он и понял, что были то не заклинания
демонов, а слетевшие с уст мучеников обрывки последних слов.
     _______________
          * Привет... Ну что ж (итал.).


               Тайное знание   ваше,   лелеемое   в  глуби  храмов,  будет
          похищено. Безумцы разнесут его во все концы земли. Спохватитесь,
          но поздно. Поздно! Сами призовете огонь против безумцев этих, но
          когда охватит тела ваши его  всепроникающий  жар,  увидите,  что
          сами  себя  и  сжигаете  в неведомом жертвоприношении.  И станет
          опасным тайное знание ваше.  Люди будут бежать его,  а потомки с
          презрением и страхом отринут его.  Века одичания и тьмы будут за
          то расплатой.  Но если и пройдет это страшное время,  вы еще  не
          раз принесете несметные жертвы огню. Темное убийство поселится в
          сердцах  людей.  Нетерпимость  толкнет  их  на  роковые   круги,
          соскользнуть  с  которых  нельзя  до скончания мира.  Подумайте,
          какой огонь питаете вы в сумраке храмов ваших. Так я говорю вам,
          халдейский маг ВАРОЭС.


     - Во имя истинного вечно живущего Элои, Архима, Рабур...
     (Запись в лабораторной тетради: Гиперпрокол ј 3.)
     И опять,  как прежде,  разверзлась тьма.  Вароэс,  мокрый,  как мышь,
дрожал,  и зубы его стучали.  Волосы сами шевелились на голове.  Не мог он
привыкнуть  к  нежданному  могуществу  своему.   Свершилось  то,  что  так
самоуглубленно  имитировал  он  всегда.  Случилось  то,  что  раньше  лишь
казалось ему случившимся. И ему, никогда не знавшему страха, было страшно.
Так страшно!
     Он  вновь очертил магический круг и  написал семь имен Неизреченного.
Пространство  опять  сомкнулось  вокруг  него   и   неподвижного,   широко
раскрывшего глаза Орфея. Все еще дрожа и заикаясь, пробормотал потрясенный
Вароэс  свои  заклинания,   и  вспыхнули  пламена:  голубое,  пурпурное  и
золотисто-зеленое, - и страшный грохот и гул ворвались под каменные своды,
и откликнулось эхо в мире этом и в мире ином.
     Случилось непостижимое.  Даль  времен  действительно раскрылась перед
ним. Он хотел прошептать благодарственную молитву Мардук-Белу, но голос не
повиновался ему. Только хриплое дыхание вырвалось из горлового провала.
     Судорожная мысль потрясла его. Он забыл слова заклинания!
     Секунда промедления,  и потусторонние силы,  прорвав магический круг,
разорвут  его,   легкомысленного  теурга,  бессильного  обуздать  страшные
раскованные силы.
     - Заклинаю вас и призываю...  Именем звезды, которая есть солнце, вот
этим знаком...
     (Запись в лабораторной тетради: Гиперпрокол ј 4.)
     И все было понятно ему в том, что увидел он за расступившимся мраком.
И  розоватые  молнии,  холодно  вспыхивающие в  черных  храмах,  и  агнцы,
приносимые в жертву Молоху. Магов тоже сразу узнал он, понял их заклинания
и разобрал священные символы.
     Порадовался,  что  не  замирает свет науки в  веках,  огорчился,  что
освещает он алтари зла.
     И  содрогнулся он,  только теперь поняв,  что боги его родной Халдеи,
аккадские боги Ниневии и Вавилона стали дьяволами в веках.  Жрецы в темных
храмах по-вавилонски звали их Молохом, Астаротом, Баал-Зебубом.
     Но не бога единого славили они в них, а дьявола, бога мрака и зла.
     Отблеск огня увидел Вароэс на его закопченном лице, нездешний зеленый
свет увидел в  его глазах.  Но огонь тот и свет тот не были предвестниками
огненного бога Кишара.
     А  слов Dien est tres fin* он не понял,  хотя произносили их даже те,
кто служил дьяволу.
     _______________
          * Бог очень добр (франц.).

     И кулаками в гневе потряс он перед лицами жрецов, которые отшатнулись
назад, наэлектризованные его волнением и испугом.


               Вы свершаете в  храмах  своих  служение  единому  богу.  Он
          солнце и свет,  животворное тепло и обильный разлив на полях. Но
          придет  день  и  солнце  вновь   унесут   в   подземные   храмы.
          Красноголовому  богу  зла  станут  поклоняться потомки ваши.  Не
          Озирису,  а Сетху совершат они  воскурения  и  принесут  жертвы.
          Сегодня вы приносите в жертву чудовищной Тиамат разум,  а завтра
          детей ваших положите на алтарь. Так я говорю вам, халдейский маг
          ВАРОЭС.


     - Славным  и  грозным  именем  бога  Живого!   -  провозгласил  новое
заклинание Вароэс и,  к  радости своей,  обнаружил,  что  высшей жреческой
квалификации устрашающий вой вновь звучит в его гласе.
     (Запись в лабораторной тетради: Гиперпрокол ј 5.)
     И  опять  увидел  он  магов,  жрецов  высокого посвящения в  парадных
одеждах.  С закрытыми лицами, как на служениях богу чумы Намтару, свершали
они  неведомый обряд  вокруг  пылающего креста -  символа дерева.  Кривыми
мечами ассирийского голубого металла посвящали коленопреклоненных учеников
к  внутреннему кругу.  Многое близко было здесь сердцу Вароэса,  и  многое
было непостижимо его уму.
     С  нескрываемой неприязнью смотрел он на толпу жрецов.  А  в ушах все
звучали сатанинские заклинания тех,  других,  с  закрытыми лицами и белыми
крестами в  черном круге  на  груди.  The  American way  of  life* -  было
последнее, что он услышал.
     _______________
          * Американский образ жизни.

     Но  недаром звался он  великим магом,  недаром считался самым умным и
проницательным из живущих в его время людей. Интуитивным чувством проник в
смысл неведомого обряда,  и сердце его защемило, когда понял он, что и тут
идет служение злу.


               Злобные шуты наследуют вам!  Невежество и ненависть спрячут
          за священными одеждами вашими.  Не мудрость  станут  лелеять,  а
          убийство  в  святилищах своих.  Высокий сан прикрытием мерзостей
          станет.  И не страх, не почтение будут внушать они людям, а стыд
          и  омерзение.  Все,  что  вынашивали  вы,  они развеют по ветру,
          растеряют и осквернят.  И не будет возврата к истокам вашим. Ибо
          деяния  их  привратят в глазах людей истоки эти в зловонную яму.
          Так я говорю вам, халдейский маг ВАРОЭС.


     Брезгливо  поморщился и,  сделав  руками  несколько пассов,  разбудил
Орфея.
     И  понял Орфей,  что  вновь его  жестоко обманули.  Блеск мутноватого
шарика опалового принял он  за  сверкающий цветок Изиды.  Больше ничего не
помнил  он,  ибо  разбудивший его  чернобородый маг  пассами  своими  стер
воспоминания всей ночи.  И  дал  себе слово Орфей,  что  как  можно скорее
возвратится в Элладу...
     - Ловко он это,  - восхищались жрецы. - У нас так никто не умел, даже
при первых династиях.  Еще бы, вавилонская школа! Непонятно только, почему
из-за всех этих фокусов мы не должны воевать?  Мы не в  ответе за то,  что
будет после нас... Наша Финикия... Наши порты... Оловянные рудники...


                                  * * *

     Сотни исторических лет  за  несколько часов эксперимента.  Неуловимой
вспышкой мелькнет смерть Орфея, которого через три исторических года убьют
вакханки в священной миртовой роще.  Слишком уж любил он свою Эвридику,  и
эта верность мертвой оскорбляла живых...
     Но что нам судьба настоящего Орфея? Короткий эпизод, случайный штрих,
для нас он только символ,  только прекрасный миф.  Время уносится назад, в
будущее.   Условия  эксперимента  заданы  очень  жестко.  Экспериментатора
интересовали лишь  некоторые общие  принципы  того  исторического явления,
которое  он  весьма  обобщенно назвал  <нетерпимостью>.  Его  интересовала
внутренняя сущность фашизма.
     Я  проследил судьбы всего нескольких человек.  И тысячи судеб других.
Столь различных и похожих друг на друга,  как звезды во тьме. Как падающие
звезды. Как метеоры.
     Орфей оглянулся,  и осталась в клубящейся мгле Эвридика. Здесь все не
однозначно,   а  двойственно,  диалектично.  Да,  отдельные  страны  порой
накрывала тьма.  Разнузданный террор,  мистический угар затуманивал головы
людей,  отбрасывал общество далеко  назад.  Но  разве  человек  переставал
тянуться к свету?

                      ...Во тьму опуская свой взор,
                      Да будет твоя добродетель -
                      Готовность взойти на костер.

     Так  сказал поэт...  И  они  шли  на  костер,  на  плаху,  в  тюрьму,
каменоломни,  за колючую проволоку.  Огненная река во тьме веков! Они идут
на аутодафе, на Сенатскую площадь, в последнем молчаливом марше Рот-Фронта
по  берлинским улицам 1933 года.  Их  увозят на  остров Юра крытые фургоны
греческой охранки,  в них стреляют из-за угла фашистские последыши в Риме.
Их увозят, сжигают, расстреливают, а они идут, идут, идут...
     <Первое мая 1944 года.  В  4  часа утра по  бараку,  в  котором спали
заключенные команды,  обслуживавшей вещевой склад,  от  <койки> к  <койке>
мелькают две фигуры,  в  одних лишь рубашках,  осторожно расталкивая своих
товарищей по несчастью, они будят их.
     Каждого шепотом просят  без  шума  встать и,  не  одеваясь,  пройти в
помещение, где хранились чемоданы заключенных.
     Заспанных товарищей,  сбитых  с  толку  этой  неожиданной и  странной
побудкой и еще более странным указанием,  ведут через спальное помещение в
темный склад,  где их просят сесть на стоящие рядами чемоданы.  При слабом
свете электрического фонарика виднеются ряды чемоданов,  уложенных по  три
друг на друга и напоминающих ряды сидений в кино.
     Семьдесят  два  члена  подпольной коммунистической организации лагеря
занимают свои места.  После того как  эти  активные борцы против фашизма -
советские,   чешски