КЛО...


                                   НАСТРОЙКА

     Удивительный синий мир! Свежий, умытый, новорожденный мир! Синие горы
вдали и  голубая дымка лесов.  И небо как водопад в весеннее половодье!  И
даже  дорога,  замечательная гладкая  дорога  отливает сумрачной синевой и
теряется вдали,  словно в молоке утопает. Поскрипывает старый велосипед, и
трещат кузнечики в  выжженных солнцем травах.  Синий мир  тихо  кружится в
хромированной, и чуть изъязвленной точками ржавчины, чашечке звонка.
     <Дилинь-динь-динь> по  пустынной дороге.  Навстречу синеве и  жаркому
запаху сухого вельда.  Ветер ударяет в  грудь,  разбивается на  две  тугие
струи,  которые обтекают тело и,  встречаясь за  спиной,  пузырем надувают
застиранную и  солнцем прокаленную ткань.  Ветер  несет  тысячи  запахов и
хочет  сорвать все  лишнее  с  человека.  Потертые джинсы  и  расстегнутую
солдатскую блузу со следами давно споротых нашивок.
     Можно бросить велосипед на  обочине или  прислонить его  к  дорожному
знаку, который вспыхивает в ночи от автомобильных фар глазами притаившейся
пантеры.
     Перепрыгнуть через  кювет и  по  невидимому следу запаха скользнуть в
вельд.  Напружив тело  и  едва  касаясь  пятками земли,  подальше уйти  от
дороги.  Удобной,  удивительно гладкой и  даже сурово-синей,  но  все-таки
надвое рассекающей вольный и такой удивительно синий мир. Выследить гнездо
страуса и  согнать с него самку.  Страусиное яйцо хорошо выпить,  проделав
крохотную дырочку  в  скорлупе и  вставив  сухой  трубчатый стебелек.  Оно
утоляет и  голод  и  жажду.  А  в  пустую скорлупу можно  набрать воды  из
холодного источника, замазав потом дырочку голубой, быстро сохнущей глиной
и  воском.  Источник легко отыщется по запаху и по выбитой в вельде тропе,
которой идут к водопою антилопы. Голубую глину укажут колючие крестоцветы.
Да и в термитнике тому,  кто знает вельд,  ее ничего не стоит добыть. Воск
же всегда найдется в  заброшенном пчелином гнезде.  Запас воды в  скорлупе
поможет дойти до другого водопоя.  Ночь лучше всего провести на дереве. Но
встать  еще  затемно,  чтобы  к  рассвету  построить  ловушку,  в  которую
попадется молодая остророгая антилопа или  дикая  свинья.  Высечь искру из
кремня и  подпалить сухую  траву.  Потом  поджарить себе  лучшие куски,  а
остальное прокоптить в удушающем дыме,  который получается, если бросить в
огонь особый корень и еще кору, которую к лету роняет одинокое дерево иму.
Запас надо укрыть в  дупле так,  чтобы к  нему не добрались гиены и грифы.
Тайный знак укажет какому-нибудь одинокому путнику,  где  спрятана еда.  А
если захочется вернуться назад, то он и сам воспользуется своим тайником.
     В вельде много чудес,  о которых не знают те, кто живет в городах или
ходит  за  скотом в  краалях.  В  семь  дневных переходов можно  дойти  до
заросшего сухого  русла.  Глинистое дно  там  занесено песком и  пронизано
белыми тугими корнями.  Но  нужное место сразу отыщется по  едва уловимому
оттенку в окраске травы.  Если вырыть там ямку ножом, то, может, и найдешь
прозрачный камень, за который тайный скупщик - китаец даст много рендов на
виски, табак и бусы. А уж темно-красные, как птичья кровь, камни попадутся
наверняка.  За них дают меньше рендов.  Большой красный камень стоит почти
столько же, сколько маленький, как саговое зернышко, белый.
     За сорок дневных переходов знающий человек доберется до хвойного леса
и  желтых  скал,  тех  самых,  за  которыми лежит  ущелье,  куда  когда-то
приходили умирать слоны.  За  хороший бивень  в  городе  дают  столько же,
сколько рабочий получает за неделю работы на рудниках.
     Но так уж складывается судьба,  что человеку надо работать за колючей
проволокой,  а  не  бродить невидимыми тропами вельда.  Он  грузит голубую
глину в  вагонетки,  которые закрывают крышками и  запечатывают свинцовыми
пломбами.  И  за  год работы вагонетки не  потаскают столько белых камней,
сколько он  бы  смог откопать один в  том высохшем русле.  Но он никому не
говорит про это.  Его никогда не отпустят в вельд одного, а те, кто пойдет
с  ним,  оплетут потом русло колючей,  как шипы в лесу,  проволокой.  И он
опять будет грузить вагонетки за несколько рендов в неделю.
     Воскресенье -  дело святое.  Даже тот бог, который, как ему говорили,
создал и город и вельд, тоже отдыхал в седьмой день.
     Почему бы  не  покататься человеку,  если  у  него  есть  велосипед и
приличное платье, в котором не стыдно показаться в магазине?
     Он мог бы остаться в  лагере и вместе с другими горняками потанцевать
под  рокот барабанов и  глубокие переливы длинных мбил,  увешанных пустыми
тыквами и  жестянками из-под солярки.  У него есть белые страусовые перья,
которыми украшают лодыжки,  маска  с  рогами буйвола и  передник из  шкуры
пятнистой пантеры,  а наполненные гравием консервные банки звучат не хуже,
чем погремушки из тыквы.  А если и не плясать самому, то можно похлопать в
такт  пляске  бачонов  из  Мозамбика  или  послушать пение  зулу,  которые
приходят на праздник в  боевой раскраске.  Но нельзя же каждое воскресенье
веселиться!  Да и  что это за веселье среди отвалов пустой породы,  вблизи
вонючих бараков и цистерн с горючим? Грозный воин зулу такой же раб, как и
он - банту, или его напарник - базуту, или пломбировщик - кафр.
     Так почему бы не покататься человеку на велосипеде в воскресный день?
     Он  хочет  подышать ароматом вельда,  ощутить тугой  ветер на  груди,
увидеть эту  опрокинутую синюю  чашу  и  неподвижного грифа  на  самом  ее
вознесенном над солнцем дне.  В кармане несколько рендов, стальной крючок,
нож  и  прочная бечева.  Есть еще  совершенно исправная газовая зажигалка,
кусок жевательного табака и галета. Много ли надо человеку?
     Он может подстеречь бейзу,  поймать рыбу,  зажечь костер в  ночи.  Он
может  даже  найти белый камень почти в  половину голубиного яйца.  Только
надо на то семь дневных переходов,  а  ему заступать завтра смену с самого
утра.   Зажечь  бы   костер  с   высоким  дымом  и   просигналить  вольным
путешественникам вельда,  что  нужен  ему  хороший белый  камень,  чистый,
пронизанный легкой, как утренний пепел на сгоревших сучьях, голубизной! Но
нужен ли он ему? У человека одно тело, так зачем ему две рубахи? Один день
в неделе для отдыха,  так зачем много виски? Одна женщина, так зачем новая
нитка бус?
     Бесценный камень все  равно  не  купит ему  свободы.  Высокий же  дым
законом  запрещенного говорящего  костра  заметят  с  белого  полицейского
вертолета, и угодит он в шахты <Робинсон-гип>, где от жары лопаются глаза,
а  от удушья колотится сердце в горле.  Глоток мутного мачеу -  и снова за
кайло. Пока не разорвутся легкие или не свалишься в заброшенный штрек.
     Закурим  сигарету и  спрячем  газовую  зажигалку.  Человек  не  хочет
складывать говорящий костер,  но почему бы ему не прокатиться, если у него
есть велосипед? Он как-то нашел белый камень с золотистым, как глаз кошки,
оттенком и  отдал его самому главному хозяину.  В  награду он получил этот
замечательный велосипед,  с  заливистым <дилинь-динь-динь>  звоночком.  Он
один из немногих,  кому разрешено выезжать за пределы поселка. У него свой
транспорт,  и он часто выполняет поручения товарищей, покупая им лакомства
и  запрещенный маисовый  виски  в  шикарном  туземном  магазине ближайшего
городка.  До  магазина один дневной переход.  Но на велосипеде он успевает
обернуться туда и обратно еще до наступления темноты. Он никогда не боялся
ночи в вельде, хотя слышал рычание льва совсем близко. Но тьма на дороге -
опасная  тьма.  Встречные машины  золотыми снопами лучей  ослепляют глаза.
Бьющие в спину лучи высвечивают хищные глаза дорожных знаков и прижимают к
обочине. Машины проносятся совсем рядом, обдавая горячим и пыльным ветром.
Ничего не  стоит сбить на  такой дороге одинокого велосипедиста-банту.  Но
сейчас эта дорога через вельд - чудо дорога.
     Бросить  на  обочине  или  прислонить к  дорожному знаку  велосипед и
скользнуть в выжженные ароматные травы.
     Впереди развилка и  и *. Это знакомая дорога на
город  с  шикарным туземным магазином.  Но  он  никогда  не  ездил  правой
дорогой. Куда же ведет она?
     _______________
          * <Держись левой стороны> (на англ. и африкаанс).

     <Покупайте бензин калтекс!>
     Одинокое сухое  дерево стоит  посреди вельда.  Белые  струи помета на
коре.  Лысый,  с  пышным меховым воротничком стервятник на самой верхушке.
Немного поодаль пирамида термитника.  Вот здесь бы и  слезть с велосипеда.
Тяжело,  словно нехотя,  взлетит в последнюю минуту черная птица.  И вельд
раздастся и поглотит, как глухая вода ночных рек.
     Из-за  поворота  вылетел  бело-голубой  мотоциклет дорожной  полиции.
Полицейский,  сидевший в коляске, держал шлем на коленях, блаженно щурился
на солнце,  и ветер трепал его рыжие волосы,  залепляя ими глаза. Водитель
затормозил, поднял очки на лоб и сделал знак приблизиться.
     Води Миндела слез с  велосипеда и,  бережно положив его  на  обочину,
подошел.
     - Контрольная книжка,  -  сказал  полицейский,  требовательно вытянув
руку в белой с раструбом перчатке.
     <Белый:  Лицо,  именуемое белым, это лицо, которое по своему внешнему
виду или по всеобщему признанию принадлежит к белой расе,  в эту категорию
не включаются лица, которые внешне выглядят как белые, однако по всеобщему
признанию считаются цветными.
     Туземец:  Туземцем именуется лицо,  которое фактически или по  общему
признанию принадлежит к  одной из  местных рас  или  к  одному из  местных
племен.
     Цветной:  Цветными являются все те, кто не принадлежит ни к категории
<белый>,  ни к категории <туземец>.  (<Закон о регистрации населения Южной
Африки>, 1950 г.)
     <Цветные подразделяются следующим образом:  капские цветные,  капские
малайцы,  гриква, китайцы, прочие азиаты, прочие цветные. Последняя группа
подразумевает лиц,  не  включенных ни  в  одну  из  указанных групп  и  не
принадлежащих ни к белым, ни к туземцам>. (<Распоряжение ј 46 от 1959 г.>)
     (Экспериментальная флюктуация.)
     Полицейский перелистал контрольную книжку. Разрешение на пребывание в
городском районе,  право езды на велосипеде,  уплата налогов -  все было в
порядке.
     - Зачем  ты  пересек границу округа?  -  спросил он,  махнув рукой  в
сторону развилки,  которую только  что  проехал Миндела.  -  Разве  ты  не
знаешь, что по этой дороге тебе ездить нельзя?
     Миндела покачал головой.
     - Получит приказ о  высылке -  узнает,  -  сказал тот,  что  сидел  в
коляске,  вылезая на дорогу.  -  Поедешь с нами. - Он подтолкнул Минделу к
коляске.
     - А как же велосипед?
     - Ничего,  -  отозвался полицейский в  шлеме и  достал из  нагрудного
кармана картонную бирку со знаком дорожной полиции. - Привяжи вот это.
     Миндела склонился над  своим велосипедом,  печально вывернувшим руль,
как подбитая винторогая антилопа, и привязал продетую в ушко бирки тесемку
к раме. Потом послушно залез в мотоцикл. Рыжеволосый надел шлем и, опустив
очки, устроился на заднем сиденье.
     Та  же  львиная шкура вельда до  самого горизонта.  Тот  же  бьющий в
ноздри аромат и теплый ветер.  Но только померкла синяя чаша, превратилась
в  перевернутый стакан,  накрывший муху.  И  все вокруг задрожало от  этой
внезапной перемены.  Солнце зашло за серое облако,  канул гриф с высоты, и
пыльной дымкой на горизонте обозначилось вспугнутое стадо куду...
     Перед тем  как въехать в  город,  полицейские остановили мотоциклет и
надели  Минделе наручники.  Третий раз  в  жизни  видел  он  эти  стальные
браслеты на своих руках.  И не удивился им,  не испугался. Знал, что потом
их все равно снимут. Разве можно работать кайлом или лопатой в наручниках?
     Город был весь белый,  и пальмы колыхались на ветру,  бросая перистые
тени на широкий,  сверкающий в  солнечных бликах асфальт.  Город показался
Минделе  значительно  большим,   чем   тот,   куда  он   обычно  ездил  по
воскресеньям.
     На четырехугольной башне с круглыми часами трепыхался пестрый лоскут.
Под одинаковым углом к тротуару стояли ряды разноцветных машин.  Полосатые
тенты затеняли витрины магазинов, которые поблескивали сумрачным зеркалом,
как заросшие слоновой травой черные болота.
     Миндела не очень боялся и даже был рад, что попал в этот белый город,
в котором, видно, всегда праздник.
     Они  остановились перед  воротами  в  высокой  каменной  стене.  Дали
сигнал,  и  ворота  разъехались в  разные  стороны.  Мотоциклет затрещал и
въехал во двор, мощенный розовым и серым гранитом.
     С  Минделы сняли  наручники и  отвели  в  дальний угол  этого  голого
каменного двора,  отгороженный толстыми стальными прутьями.  Перед загоном
на   парусиновом  стульчике  с   зонтиком  над   спинкой  дремал   толстый
полицейский.  За  прутьями сидел на земле бушмен.  Миндела сразу распознал
это по глубоким складкам на лице и вывороченным губам.
     Рыжий  полицейский потрепал толстого по  плечу  и  велел ему  принять
нарушителя.  Тот,  лениво потягиваясь,  встал,  отпер  и  поднял забранную
прутьями дверь.  Миндела видел такие уходящие вверх на  блоках и  стальных
канатах  двери,  когда  перевозил по  приказу прежнего хозяина клетки  для
носорогов из  Дурбана в  Преторию.  Он многое повидал на своем веку и  без
страха  вошел  в  загон  к  бушмену.   Дверь  с  лязгом  упала,  мышеловка
захлопнулась. Бушмен не пошевелился и все сидел себе под солнцем, подобрав
ноги к сморщенному подбородку,  и хлопал глазами, выпуклыми и темными, как
у водяной крысы.
     - Опоздали,  ребята,  -  сказал рыжему толстый, запирая клетку. - Всю
партию уже отправили. Того, - он указал на бушмена, - утром привез Крис, а
теперь вот вы с этим...
     - Ничего,  -  рассмеялся рыжий. - Найдется им тоже работа. - И пошел,
покачиваясь и помахивая шлемом, к мотоциклу.
     Миндела  тоже  уселся  на  горячий  отполированный  гранит  и  достал
сигарету.  Закурил.  Потом достал еще одну и  протянул бушмену.  Тот молча
взял и  прикурил от зажигалки,  которую Миндела ловко поднес ему под самый
нос.
     Мотоциклисты уехали,  а  потом  и  толстый  полицейский проковылял  к
двухэтажному флигелю и  скрылся в  черной тени подъезда.  Миндела и бушмен
остались одни во всем необъятном гранитном дворе.
     Потом и  их  накрыла тень.  Повеяло легкой прохладой.  Небо сделалось
лилово-красным,  а белый камень домов и стены потемнел.  Верхушки деревьев
над стеной казались вишневыми, как уголья, отгоревшие в закатном огне.
     Миндела съел кусочек галеты и выкурил еще одну сигаретку.  Бушмена на
этот раз не угостил.
     Закат быстро отпылал и потух. Где-то закричала сова. В окнах зажглись
огни.  Густая тьма залила клетку и  двор.  Бушмен спрятал лицо в коленях и
заснул,  так и  не  сказав ни  слова.  Миндела стал выискивать в  разрывах
облаков знакомые звезды.
     Без  звезд  нельзя  отыскать  дорогу  ни  в  пустыне,  ни  в  вельде.
Расстояния там  обманчивы,  а  муравейники или одинокие деревья так похожи
друг на друга.  Только невидимые реки запахов, тайные знаки и звезды могут
указать путнику нужную дорогу.  Но  надо родиться и  долго жить в  вельде,
чтобы  научиться распознавать незримые тропы  запахов и  сверкающие дороги
звезд.
     Миндела захотел пить.  Даже в  пустыне он смог бы отыскать и выкопать
растущий под землей арбуз, который так чудесно утоляет жажду. Такие арбузы
- единственное средство выжить в  Калахари.  Они бывают горькие и сладкие.
Лошади почему-то всегда безошибочно находят сладкие.  Сейчас он был бы рад
даже горькому, хотя после него долго горит рот.
     Он  сказал себе,  что  заснет,  и  сразу же  заснул,  как  это делают
охотники, которым надо с рассветом подстеречь антилопу у водопоя.
     - Мирандо! На допрос, - громко сказал кто-то на незнакомом языке.
     Миндела понял только,  что это его вызывают куда-то.  Почему он понял
это и  что заставило его вскочить на  ноги?  Вряд ли он смог бы объяснить.
Это  был  зов  через  подсознание.  Других  слов  просто нет.  Люди  часто
разговаривают с теми,  кто снится им ночью.  Но они не замечают, что ведут
разговор  только  сами  с  собой.   Молчаливый  разговор,  когда  губы  не
шевелятся, а мысли сразу вкладываются в мозг.
     Мозг - источник всего. Он может создать иллюзию внешнего мира. Спящий
человек думает,  что живет обычной жизнью.  Он не знает,  что живет лишь в
собственном  мозгу.   Даже   мертвых  возвращает  на   время  из   небытия
человеческий мозг, как вернулась на время к Орфею тень Эвридики.
     Кто-то  громко сказал что-то  на  незнакомом языке.  Миндела не  знал
языка,  и имя Мирандо ему ничего не говорило.  Да и не различил он в чужой
речи,  что  это слово означает чье-то  имя.  Но  незнакомая речь коснулась
каких-то извилин его мозга, и он услышал голос внутри себя: <Вставай. Тебя
зовут на допрос>.
     Он  прошел вдоль узкого сырого коридора.  За спиной грохотали тяжелые
шаги конвоя.  Что-то звенело и лязгало. А с низкого каменного свода падали
холодные гулкие капли.  За  спиной трещал факел  и,  шипя,  капала на  пол
смола.  А  тень  впереди то  укорачивалась,  то  вдруг далеко вырывалась и
пропадала в неосвещенном сумраке.
     Тяжелая рука легла ему на левое плечо.  Нажала и толкнула куда-то. Он
едва не ударился головой о  стрельчатый свод и  чуть не свалился с высоких
ступеней,  уходивших во тьму.  Сорок восемь ступеней... Темно-красный свет
факела  залоснился  на  чугунной  двери.   Химерические  тени  сузились  и
шарахнулись прочь.  Дверь  заскрипела,  взвизгнула.  Опять упала на  левое
плечо тяжелая рука.  Краем глаза увидел он черную замшу перчатки и лиловый
перстень поверх замши на безымянном пальце.
     А  прямо перед ним -  облицованное кирпичом подземелье.  За бронзовой
решеткой,  тускло поблескивающей из-под  копоти,  синеватое пламя.  Щипцы,
крючья,  канаты, блоки, мехи, напоминающие искалеченное туловище какого-то
животного.
     Он  остановился перед  столом,  покрытым черным бархатом.  Серебряное
распятие.  Человеческий череп и  две тонкие высокие свечи по краям.  И еще
книга.    Старинная.   Сумасшедшая   книга.   Страницы   ее   шелестят   и
переворачиваются. Словно читает ее кто-то невидимый, словно сама она книга
судьбы.  И  еще  протокол,  тоже  сумасшедший и  странный.  Невидимое перо
заполняет незнакомыми письменами чистый лист.  А за черным столом - ничто.
Невидимое,  непрозрачное ничто.  Словно вырвалось все  это  из  неведомого
мира,  да  малость  застряло  и  осталось  в  непостижимых пространствах и
временах.  Не  проявилось окончательно,  как изображение на  недодержанном
негативе.  Но  невидимый голос,  но  голос  из  дальнего далека беспощадно
сказал:
     - Dominus  vobiscum!*  Вы  предстали  перед  чрезвычайным  следствием
Святой службы.
     _______________
          * Храни, господи! (латин.).

     И опять он не понял значения чужих слов.  И опять они вошли изнутри в
его  сознание.  А  по  бокам стукнули об  пол невидимые алебарды невидимой
стражи. Только черная рука с аметистовым перстнем все лежала на его плече.
И  он  боялся  обернуться.   Боялся  увидеть,   что  рука  эта  никому  не
принадлежит...
     (Запись  в  лабораторной тетради:  частичное пересечение континуумов,
сопровождаемое некоторой интерференцией.)
     Но  автомобильный клаксон и  рев сирены ворвались к  нему в  уши.  Он
вскочил и отшатнулся, прикрыв глаза, ослепленный голубоватым светом фар.
     Перед клеткой стоял черный <роллс-ройс>.  Выскочившие откуда-то  трое
полицейских взяли под козырек.  Мотор работал. Фары, включенные на дальний
свет,  лунными струями прохлестывали клетку.  Бушмен, все так же сжавшись,
сидел на камнях.
     С  обеих сторон раскрылись дверцы.  Из  машины выскочили два  юнца  в
шортах, со значками и аксельбантами молодежной полиции. Бросились к задним
дверцам, отворили их,