мощь... Я пошел.
   - Куда? Куда ты пойдешь на ночь глядя?
   - Там, куда я иду, день. До встречи.
   Он повернулся и... По кухне пронесся легкий ветерок и на том месте, где
только что стоял человек ничего не осталось. Три пары глаз тупо уткнулись
в узор на линолеуме, силясь понять, объяснить необъяснимое. Потом жена
Мага подскочила на табурете и взвизгнула:
   - Вот всегда так! Зараза! Ну только найду тебя, гад! Маг! Я тебе такую
магию устрою, тоже мне волшебник нашелся! А вы что сидите, глазами
лупаете? Вы что во все это поверили? Вы же взрослые люди, как можно верить
во все эти его штучки?

   7.

   Непонятое детское горе, солеными капельками стекало по щечкам. Она
плакала тихо, беззвучно, ведь настоящие слезы текут не под громкие
всхлипы, а сами собой, не для кого. Теплая ладонь легла на детское
плечико, как покрывало:
   - Ты плачешь, малыш? Что случилось? Чем тебе помочь?

   05. 2000 г.




Алексей Гравицкий (Нечто)


                          Мимолетности.

                       (Сборник рассказов)


   Последний.


   А еще было холодно. Сырой промозглый ветер гнал с севера тяжелые
свинцовые тучи. Он чувствовал этот ветер каждой своей прожилкой. Он был
стар. Он был мудр. Он был последним.
   А ведь это было так недавно. Светило солнце, весна казалась
бесконечной. И он - тогда еще зеленый юнец - весело играл с друзьями.
Беззаботно, радостно, бездумно.
   - Дурак! - выругал он себя, - Сопливый восторженный дурень.
   Но внутри что-то больно сдавило, защемило. Да нет, не дурак, просто это
было детство. С каждым бывает.
   Тогда не было ни забот, ни хлопот.
   Заботы и хлопоты пришли позже, когда созрел, когда ушла мальчишеская
хрупкость, а тело налилось силой. Пришли заботы, а вместе с ними и
обыденность, серая текучка, будничная повседневность.
   И тогда он был не очень умен. Зато теперь... Теперь у него есть знание,
есть мудрость, жизненная мудрость. Но за все надо платить: у него есть
сила - знание, но больше у него нет ничего. НИ-ЧЕ-ГО! И никого. Ушли
друзья:
   кто погиб, кто дожил до глубокой старости и скончался истощив все
жизненные силы. Ушли враги, ушли даже те, кого не знал. Ушли все.
   Теперь он остался один, совсем один. Так бывает. Бывает всегда, когда
умирает мир. Умирает долго и тяжело. Не все сметающая катастрофа, не
быстрая смерть, а долгое, бесконечно медленное умирание. Старение,
умирание, темнота.
   Он ждал этой тьмы и боялся ее, но он знал, что она неизбежно придет.
Солнце - это мощное некогда светило - уже не греет. Остывающая звезда,
умирающий мир. Все замерзнет, все умрет. Уже умерло...
   А он остался, он последний. Это прекрасно и страшно быть последним. Это
знание, великое осознание мира, и это паника, испуг доведенный до фобии.
Это тяжело. Трудно смотреть, как умирает твой мир. Мир, который ты так
любил.
   - Да какой ты к черту мудрец, - вновь и вновь повторял он себе, - Ты
даже не можешь помочь... попытаться спасти. Не от немощности, хотя тело
уже не то:
   дряблое старое, почти безжизненное, озябшее. Ты не можешь ничего
сделать от незнания. Все, что тебе осталось - это корчиться от холода на
ветру, разговаривать с самим собой и ждать и бояться той тьмы, которая
придет не смотря ни на что, упадет, навалится и проглотит.
   Ветер подул сильнее, лютый холод пробрал даже не до костей - прожег
каждую клеточку. Вот сейчас, теперь...
   Не-е-е-е-ет!!!
   Он только хотел закричать, но не успел.
   Тьма свалилась на него, раздавила, захватила в свои холодные лапы.

 Его дряблое, пожелтевшее, уже мертвое тело, оторвало от ветки. Последний
лист понесло по ветру, пошел снег.
   Мир умер?
   Да нет, просто затих, чтобы накопить сил и вновь сделать очередной
энергичный рывок...
   ...к чему?
   24.03.2000
 Я очень умный.
   Я очень умный. Не верите?
   Но это на самом деле так. Я бы даже мог вам это доказать, но это
означало бы опуститься до вашего уровня. А опускаться до вашего уровня
ниже моего достоинства.
   Ну что пристали? Хотите, чтоб я спорил?
   Не буду. Ну ладно, ладно, могу аргументировать. Итак я очень-очень
умный. Нет, я не повторяюсь. Нет, и не упиваюсь голословным бредом. Я
констатирую. Вот вам аргументы: во-первых я мог бы с вами спорить, но
спорить глупо, а я не спорю, выходит, что я не глуп. Это не аргумент?
   Это только для вас не аргумент, а для умного... Ну ладно, хорошо, вот
вам еще. Ваша пословица (мудрость между прочим) гласит: молчи, за умного
сойдешь. Я молчу? Молчу. Вывод? Да он сам собой напрашивается.
   Кроме того, я даже не двигаюсь. Зачем тратить энергию? Энергия нужна,
чтобы мыслить. Мысль сжирает энергии больше, чем бесполезное размахивание
конечностями. Но я иду еще дальше, я особо не напрягаюсь, даже не мыслю.
Или правильно мышлю?
   Так вот я не говорю, не двигаюсь, не мыслю. Я просто стою и умнею на
глазах.
   Что? Это вы мне? Ну извините, с дураками не спорят. Да, это я вам. А я
умный, это даже вы, люди, признаете. Ну конкретно вы - исключение. Кто
признает? Фу-уф! Ну вы меня уморили.
   Ну хорошо, послушайте-ка одну историю.
   Все началось в магазине сувениров. Нет, ну конечно совсем все началось
значительно раньше, но эта история началась там. Меня привезли туда,
поставили на полку и оставили среди всякого безмозглого фуфла. А еще там
была девушка, она взяла лист бумаги, где было что-то написано и нарисованы
все эти безмозглые и я.
   Она долго читала, потом подошла ко мне, погладила меня по голове и
сказала:
   - Вот и ума прибавилось.
   И я почувствовал, как 'ума прибавилось'.
   А на следующий день в магазинчик зашла другая девушка. Она долго
смотрела на меня, потом попросила:
   - Извините, а можно нэцкэ посмотреть?
   - Да, конечно. Вам которого?
   - Вон того, толстого, - ее пальчик уткнулся в меня.
   Это я-то толстый? Я хотел возмутиться, но не успел, меня подняли и
быстро перенесли по воздуху, поставили на стол.
   - Если его гладить по голове, то ума прибавится.
   - Здорово! Беру.
   Так меня поменяли на несколько бумажек, завернули в пакетик и сунули во
что-то темное и душное.
   Когда я снова оказался на свету вокруг было много людей. Меня отдали
какому-то парню, поздравили его с каким-то там днем и сказали, что если
меня гладить по голове, то ума прибавится.
   Теперь я стою на секретере. Я - нэцкэ, древняя фигурка. Я молчу, не
двигаюсь, не мыслю, а только умнею. Если меня гладить по голове, то ума
прибавится. Что? У того, кто гладит?
   Чушь! Ума прибавится у меня. У меня! За последние две недели мне так
голову натерли, что я не просто умен, а очень умен. Да я просто гениален.
   Опять не верите? Да что с вас взять, вы же... О! Вон он идет, сейчас у
него спросим.
   Парень вошел в комнату готовый рвать и метать. Внутри полыхала злоба, а
еще была обида.
   Сессия пошла псу под хвост, экзамен завалил, стипендии не предвидится.
Все, он больше не верит в весь этот бред о дарующих ум амулетах и прочую
барбуду. Парень распахнул секретер.
   Упитанная фигурка стояла на полке и отвратительно улыбилась. Эта
глумливая улыбка на толстой рожице так взбесила парня, что он схватил
фигурку и швырнул ее со всей силы.
   Фигурка пролетела через комнату, ударилась в стену. Можно было
предположить, что по стене потечет мощный мозг с трудом умещающийся внутри
нэцкэ, но вместо этого раздался щелчок и в стороны полетели осколки.


   25.03.2000.


   Самогипноз.


   - Извините! - крик остановил его уже у самых дверей гримерки. Он нехотя
остановился, оглянулся. Довольно миловидная девушка неслась к нему через
коридор.
   Щеки ее раскраснелись, глаза горели. Девушка подбежала, перевела
дыхание и протянула ему какую-то брошюрку. Он кинул на книжонку беглый
взгляд, усмехнулся. Это была его книжка 'Секреты гипноза'.
   - Можно у вас автограф попросить?
   - Попросить можно, - согласился он.
   - А получить? - она заискивающе улыбалась, смотрела на него снизу вверх
с обожанием. Он улыбнулся в ответ, взял книжонку:
   - А перо у вас есть?
   - Ручка, - протянула она копеечную шариковую ручку. Он раскрыл книжку и
с самодовольной улыбкой вывел:
   'милой девушке от лучшего гипнотизера и автора,' - после начертал
витиеватый росчерк и отдал книжку и ручку обратно.
   - Спасибо, - выпалила девушка, заглянула в книжку и добавила: - меня
Юлей зовут.
   Он только расхохотался и дописал ее имя, получилось: 'милой девушке Юле
от лучшего гипнотизера и автора'. Он вернул счастливой глупышке ее
'реликвию' и вошел наконец в гримерку.
   Здесь было пусто. Он устало подошел к зеркалу, уселся и задумался.
   Нет, он не заискивал, не похвалился. Он действительно лучший. И дело не
в популярности: не в этой книге, не в газетных статьях о нем, не в съемках
на телевидении, которые только что закончились...
   Будто услыхав его мысли в дверь постучали, не дожидаясь ответа,
приоткрыли и в щелке между дверью и косяком материализовалась аккуратно
причесанная голова. Славик незаменимый человек по части что-нибудь добыть,
организовать. Без Славки он наверняка не имел бы той популярности, какую
имеет.
   - Ну ты как? - поинтересовалась аккуратно причесанная голова.
   - Нормально, только устал, как собака.
   - Тогда отдыхай, завтра тебе опять перед камерой...
   - Опять? Я думал уже все.
   - Ничего подобного. Отсыпайся и завтра снова в бой.
   Дверь закрылась, а он подумал, что быть лучшим оказывается очень
тяжело. Устал он, вот бы отоспаться недельку, и чтоб никто не трогал. Или
самого себя загипнотизировать, ввести в транс. Так как он лучший придется
долго помучаться, чтобы вывести его из того состояния, в которое сам себя
введет. Он глянул в зеркало, на свое отражение. А что, это идея. Он даже
развеселился. И потом интересно, кто сильнее он или он?
   И он сделал это. Он посмотрел на свое отражение, пробежал взглядом по
груди, плечам, гладко выбритому подбородку, остановился на пышных усах,
крупноватом картофелеобразном носу, пролетел взглядом мимо зеркал
собственной души и долго смотрел на высокий лоб. А потом осторожно
проделал то, чего не делал уже очень давно - заглянул в свои глаза.
Поразительно, два чистых глубоких омута приковали его взгляд намертво.
   Теперь их было двое: он, смотрящий на свое отражение, и он, испытующе
глядящий на него из зеркала. Он смотрел в свои собственные глаза не
отрываясь, он внушал, обрушивался шквалом на самого себя и вскоре
почувствовал, что разум замутняется и он теряет волю. И тогда он
испугался: а вдруг никто не сможет вывести его из транса, ведь он лучший.
Он вздрогнул, попытался оторвать взгляд, но не смог. Страх начал
перерастать в панику, тело задергалось в бесполезных конвульсиях. Сейчас
он убьет сам себя, введет в транс, из которого его никто не вытащит, ведь
он лучший. А сам он не выведет себя из этого состояния, ведь он будет в
трансе, в глубоком трансе. Замкнутый круг.
   Не паниковать! Он взял себя в руки и попытался оттолкнуть отражение, но
оно продолжало давить на него, видимо по инерции. И со злости, уже плохо
соображая, что делает, он кинул всю свою волю на свое отражение. То была
битва двух титанов и, вместе с тем, борьба с самим собой.
   Два почти черных омута по одну сторону стекла и два точно таких же
омута по другую сторону. Воздух накалился, казалось, что еще немного и
начнут полыхать молнии.
   Капельки пота выступили на лбу, набухли, под собственной тяжестью
ручейками ринулись вниз. Разум пульсировал вместе с сердцем, то вспыхивая,
то затуманиваясь. Оба обливались потом, у того и у другого слипались
глаза. Потом у одного из них в глазах потемнело, мысли унесло, будто смыло
прибоем. Последним, что уловил затухающий разум, был звук упавшего на пол
тела.
   Когда разум очистился и глаза его разомкнулись, он готов был орать от
радости и рыдать одновременно. Он сидел перед зеркалом, а по ту сторону
стекла валялся он, упавший на пол. По странной иронии судьбы отражения у
него больше не было.
   Как трудно быть сильнейшим, в который раз за этот день подумал он.


   01.04.2000.


   Вторая сущность.


   Что-то со мной происходит.
   Что-то меняется во мне. Причем уже давно. Но сегодня как-то чересчур
резко. Чересчур. Вон лестница. Я знаю, что в ней четырнадцать ступенек.
Казалось бы, что в этом такого, ну знаю и знаю. А все дело в том, что я не
должен этого знать. Я вообще никогда не смотрел себе под ноги. Лишь
единственный раз, когда в детстве по своей природной рассеянности посеял
ключи. Да, пожалуй это был первый и последний раз, когда я бродил по
улицам уткнувшись носом в асфальт.
   И я никогда не знал сколько ступенек у лестницы или сколько шагов от
метро до моего дома. Кто-то в задумчивости считает, я - нет. А сегодня...
Сегодня я точно знаю, что ступеней, по которым сейчас поднимусь, именно
четырнадцать, а не тринадцать или пятнадцать, хотя и не считал. А это
идея, может пересчитать? И сразу станет ясно, что это всего лишь паранойя.
Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять,
одиннадцать, двенадцать, тринадцать, четырнадцать. Тьфу ты, черт!
   Плохо посчитал? Возможно. Ну-ка еще раз: ум... у... му... му-у, угу...
у... Вот дьявол! Может это просто совпадение? Ну да, совпадение, восьмое
за день.
   Я поднимаюсь по лестнице, открываю дверь. В квартире сумрачно,
прохладно и сыро. Последнее время мне нравится такая атмосфера. Хотя
прекрасно помню, что еще год назад я любил солнце и жаркое лето. Что со
мной?
   Я скидываю пыльный мутно-серый плащ, швыряю его на вешалку и прохожу в
комнату. Там я меняю полинявший, обесцветившийся костюм на мрачный черный
домашний халат. Тоже странность. С самого детства я просто приходил в
восторг от ярких, чистых цветов. Что со мной, черт подери происходит?
   Я, не зажигая свет, сажусь в кресло.
   Сижу долго, наблюдая, как невзрачные сумерки тонут, бесследно тонут в
ночном мраке. Огромная всепоглощающая луна безлико смотрит в мое окно. Она
тянет меня. Я встаю с кресла, бережно, боясь вспугнуть собственную тень,
подхожу к окну. Луна обжигает меня своим мертвенным светом и одновременно
манит. В груди что-то больно сжимается, рвется наружу и наконец находит
выход в протяжном хриплом вое. Я вою на луну? Что, черт возьми со мной
происходит?
   Я иду к зеркалу. Долго смотрю на свое отражение, на такое с детства
знакомое лицо. Я заглядываю себе в глаза. Меня трясет. Это уже не я:
полные некогда щеки запали, глаза провалились и блестят двумя маленькими
злобными огоньками. Что происходит? Ведь я никогда не был злобным, у меня
никогда не было, да и не могло быть таких глаз. не отрываясь от хищного
взгляда, я пытаюсь охватить все лицо целиком.
   О, боже! Щеки покрываются густой грязно-серой шерстью. Это не я, не я,
это - он. Во всем теле происходит какая-то метаморфоза, черный халат
ненужным грузом падает на пол. Хочется смеяться, а получается только
страшный вой.
   Беззвучные шаги, хлопок двери. 'Любимый город может спать спокойно'.
Только кто-то ведь может и не проснуться сегодня. И не проснется. Я знаю.
Я обещаю.
   Я иду...
   18.04.2000.
   Дух усадьбы.
   Первый раз это случилось восемь месяцев назад. Тихим сентябрьским
вечером я возвращался с работы. Дорога моя проходила сквозь парк, в дебрях
которого притаился ладненький усадебный домик. И этот парк, и эта усадьба
принадлежали некогда известным князьям. Теперь же все изменилось. Парк
остался парком, но не таился больше в гуще леса, а стал оазисом чистой
природы в пыльном шумном городе. Что касается самой усадьбы, то в ней
приютилось учреждение, которых в Москве тысячи.
   Я неторопливо шел по пустынной аллее, прислушиваясь к накрапывающему
дождю. Дождь монотонно барабанил по асфальту, редеющим листьям уставших от
летнего зноя деревьев.
   Барабанил победоносно, ведь он прогнал с лавочек молодежь с пивом и
старушек со сплетнями, лишь пьяный мужик сиротливо скрючился на скамейке и
деловито похрапывал. И еще дождь не поборол меня: я привычен к дождю, меня
дождем не напугаешь.
   Я тихо продолжал топать по дорожке, углубляясь в то непередаваемое
настроение, которое создавало все вокруг: сереющая в сумерках аллея,
ленивый монотонный дождь, тихая музыка доносившаяся от метро. Особенно
музыка. Исполняемая двумя озябшими музыкантами, она птицей уносилась в
небо, а потом мягким покрывалом опускалась на парк вместе с дождем. Звуки
трубы и аккордеона, густые, насыщенные, грустные и вместе с тем
жизнеутверждающие.
   Не знаю что, может и музыка, но что-то заставило меня тогда
остановиться и посмотреть на тающие в туманной дымке деревья. От
неожиданности я замер: там, среди деревьев, в десятке шагов от меня стояла
девушка в одеждах девятнадцатого века.
   Девушка заметно нервничала: то всматривалась в завесу дождя, то вдруг
начинала мерить шагами расстояние от одного дерева до другого. Но поразило
меня не это: девушка была полупрозрачной, как дождь, который виден глазу,
но особо не скрывает того, что судорожно пытается загородить. Я продолжал
смотреть на нее, сквозь нее, а она, видимо что-то решив для себя,
безнадежно опустила голову, ссутулилась, повернулась ко мне спиной и
растаяла в воздухе.
   Однако! В привидения я вроде бы не верю, но вывод напрашивался сам
собой причем не двусмысленный. Не успел я прийти в себя, как навалилось
новое потрясение: по дороге прямо на меня скакал такой же полупрозрачный
гусар. В сотне метров от меня он остановился, выхватил саблю, склонился и
рубанул в полумрак. Когда он распрямился и убрал саблю, в руке его была
охапка призрачных роз.
   Всадник всадил коню в бока шпоры, проскакал сквозь меня, прежде чем я
успел отпрыгнуть, и тоже растворился в воздухе.
   Прошла слякотная осень, наступила зима. С тех пор я видел их еще
несколько раз, но как и в первый день, они растворялись так и не встретив
друг друга. Я как сейчас помню тот студеный январский вечер. Я намеренно
сидел на парковой скамейке, дожидаясь появления призрачной девушки.
Собственно я дожидался ее уже четвертый день подряд и очень надеялся, что
не напрасно. А то холодно, знаете ли, январскими вечерами сидеть на белой
от снега лавке.
   Она все-таки появилась. Появилась из ничего и принялась всматриваться в
заснеженную даль. Я не торопился, я ждал. Чего? Да просто интересно было,
что произойдет, если они все же встретятся. Поэтому, когда она в который
раз безнадежно опустила голову, я вскочил со скамейки и закричал:
   - Девушка! Тьфу ты черт... Сударыня, остановитесь! Постойте!
   На 'сударыню' она повернула голову.
   Вслушалась, всмотрелась в непроглядную темень. На какое-то мгновение
она стала почти осязаемой. А может быть мне показалось? Но второму
призраку хватило и этого мгновения. Он не заставил себя ждать, выскочил из
ночной тьмы, не забыв приостановиться, чтобы срезать неизменные розы, и
снова рванул коня вперед.
   Он скакал ей навстречу, он видел ее, а она увидела его...
   К сожалению, это последнее, что увидел я.
   Когда я очнулся, была непроглядная ночь. Вокруг ни души. Я посмотрел на
часы, но вместо них увидел свою полупрозрачную руку и серебрящийся в свете
фонаря сугроб.
   Вот после этого потрясения я приходил в себя значительно дольше. Но
пришел. Теперь я живу в этом усадебном домике. Покинуть парк я почему-то
не могу: как на стену натыкаюсь. Не ем, не сплю да и не хочется. Призраков
больше не вижу, освободил я их что ли? Меня вообще никто не видит, со мной
некому поговорить. Лишь один только раз на меня как-то странно посмотрела
уборщица и не сказав ни слова брякнулась без сознания.
   Мне очень скучно. Единственное, что остается - это писать. Вот и сейчас
я вожу карандашом по клочку бумаги и вижу сквозь свою руку закорючки букв.
Быть может кто-то найдет эти странички и напечатает их где-нибудь, хоть
даже и под своим именем. Если книжка с моими рассказами когда-нибудь
выйдет, под любой фамилией, - не поленитесь, принесите мне.
   Москва, улица Усачева, дом 1/а.
   'Усадьба Трубецких в Хамовниках'.
   Без подписи. Просто положите где-нибудь в уголок. Я н