но, еще было время на то, чтобы разглядеть окружающую
местность. Вот здесь он первый раз выскочил из воды, а здесь впервые зашел
в воду. Здесь он сидел и разговаривал с Виктором, а там, где ручей делает
поворот, там он оставил Виктора. Сердце радостно и часто забилось, Сергей
побежал вперед высматривая впереди Виктора. Ручей повернул, Виктора не
было.
   Сергей остановился, как вкопанный, внутри что-то нехорошо зашевелилось.
Здесь он оставил Виктора, здесь! Именно здесь. Но где тогда Виктор? Он
заметался, начал испуганно озираться. А может не здесь? Ну конечно не
здесь, просто место похоже, просто он еще не дошел до того места. Сергей
быстро, быстрее ветра полетел вперед разбрызгивая воду. Он мчался вниз по
ручью, вглядывался в деревья, пытался найти то место, но местность пошла
теперь совсем не знакомая.
   Сергей остановился, перевел сбившееся дыхание. А может Виктор просто
вылез на берег и спрятался в кустах, а он-то дурак пробежал и не заметил.
Точно. Конечно! Сергей развернулся и побежал обратно. Вот оно, то место.
Сергей выскочил на берег, огляделся, но ни Виктора, ни каких-либо следов
его присутствия он не нашел. Сергей метнулся на другой берег, посмотрел по
сторонам - тоже самое. Он хлюпая драными сапогами вернулся в ручей. То это
место или все-таки не то? Сергей почти уверил себя в том, что ошибся,
собрался идти дальше, но тут в глаза бросилось что-то прибитое к берегу.
   Сергей опустился на колени, протянул руку.
   Это был промокший, драный кусок тряпки.
   Окровавленной тряпки. Это был заляпанный кровью, промокший кусок
гимнастерки. Его гимнастерки! Сомнений больше не оставалось. Это то самое
место, здесь он оставил Виктора и больше его здесь нет. Виктора нет, нет
Виктора.
   - Витя, - прошептал Сергей.
   Тряпка вывалилась из ослабевших пальцев, вода подхватила ее и медленно
отогнала к берегу, туда, где нашел ее Сергей. Он ничего не видел и не
чувствовал больше. Его охватила непереносимая тоска и отчаяние. Сергей сел
и заплакал.
   Он потерял счет времени. Он не знал, сколько он так просидел, но только
слезы давно высохли, а от ледяной воды стало холодно, а потом перестали
ощущаться ноги. Но Сергей продолжал сидеть в воде, его уже ничто не
трогало.
   Лай послышался неожиданно близко, так будто собака долго бежала молча,
а потом вдруг, когда взяла след, спохватилась. Сергей дернулся, повернул
голову, попробовал подняться - не вышло. Лай стал заливистым, одну собаку
поддержали другие.
   Теперь казалось, что они соревнуются, кто громче лает. Сергей
поднялся-таки и побежал, как мог, вниз по ручью.
   Мышцы отказывались повиноваться, их сводила судорога. Сергей,
превозмогая себя, свой организм, бежал так быстро, как только мог. Он
бежал от лая, от собак, которых боялся с детства. В диком страхе он
выскочил из ручья и помчался в лес. Он ни о чем не думал, ему только
казалось, что под покровом деревьев он будет в безопасности. Голые
замерзшие ветви деревьев жестоко захлестали по лицу, в кровь разбивая
губы, раздирая щеки.
   Собаки почувствовали, что человек покинул воду, пронзительный лай,
ушедший было в сторону, снова стал настигать его. Сергей заметался,
завилял, как заяц, пытаясь запутать след, потом прыгнул в сторону, ломая
ветки кустов, упал на бок, перекатился на живот, поднялся и опять побежал.
Лай, не смотря на все его ухищрения, не отставал.
   Сергей побежал быстрее, уже на пределе своих сил. Собачий лай начал
догонять его. Сергей обернулся. Собачьи силуэты замелькали за деревьями,
людей не было. Люди поняли, что он уже близко, что ему не уйти, и спустили
собак. Сергей остолбенел, волосы встали дыбом, замерзшее, промерзшее
насквозь тело покрылось потом, но ноги продолжали нести его. Теперь он
бежал оглядываясь, в ужасе видя, как собаки показываются из-за деревьев,
как их размытые силуэты приобретают очертания, как они приближаются к
нему, как среди деревьев появляются размытые силуэты людей.
   Сергей сделал последний неимоверный рывок, но дистанция между ним и
собаками сократилась до минимума. Он закричал в последний раз, закричал
страшно, нечеловеческим голосом, закричал и смолк. Они бросились
практически одновременно, сильные лапы ударились в его грудь, он упал,
закрылся руками. Лай превратился в рык, все его тело пронзило болью. Но
даже не боль мучила Сергея, каждая клетка его тела вопила от
нечеловеческого животного страха. Он видел белые острые зубы, настолько
ослепительные, что любой человек мог только позавидовать, он ощущал
теплое, влажное дыхание. Он ощутил остроту этих зубов на своей шкуре.
Руки, которыми закрывался, больше ничего не чувствовали, по ним потекло
что-то густое и теплое. От этого тепла стало хорошо, тепло разливалось
теперь по всему телу. Он расслабился, опустил руки. В красной пелене,
которая закрывала теперь весь мир, мелькнула черная точка. Она разрослась,
стало ясно, что это собачий нос, но точка не перестала расти. Она
разрасталась вытесняя красную пелену, пока не закрыла собой весь мир, и
тогда Сергей перестал чувствовать свою связь с этим миром, перестал
ощущать себя в этом мире, перестал ощущать себя вообще.
   Собаки рвали закрывающегося руками, обреченного человека, рвали с
довольным урчанием. Наконец человек перестал закрываться разорванными до
костей, окровавленными конечностями. Один из псов кинулся на обессилившего
человека, вцепился в горло. Раздался тихий всхлип, пугающий хруст.
Человеческое тело на глазах превращалось в кусок изувеченной плоти. Собаки
вгрызались и швыряли его так, будто это была тряпичная кукла. Не торопясь
подошли люди, спокойно наблюдали за кровавой расправой.
   А собаки все терзали и терзали большой, страшный кусок мяса. Прошло
время. Видимо наигравшись, собаки бросили свою игрушку, довольно виляя
хвостами, вернулись к своим хозяевам.
   Когда люди и собаки неторопливо скрылись в отдалении, на изувеченный
кусок плоти стало слетаться изголодавшееся за зиму воронье.
   Виктор сидел в какой-то компании. Он теперь постоянно стремился в
компании, к людям, хотел почувствовать себя живым человеком среди живых
людей, но попытки его успехом не увенчались. Он чувствовал себя старым,
больным и одиноким.
   Вокруг смеялись, веселились и гуляли на всю катушку, а он, хоть его и
считали душой компании, был, возможно, самым одиноким человеком в мире.
Ему было тошно и больно, и облегчения не предвиделось. Вот и сейчас, всем
весело, все пьют, перебрасываются шуточками, и сам он тоже отпускает
походя несколько шуток, но все это где-то далеко и, как в тумане.
   Виктор опрокинул стакан, взял гитару, перебрал струны. Туман рассеялся,
установилась тишина. Он огляделся и увидел человеческие лица.
   - Вить, а спой что-нибудь из военных, если не трудно, - попросил кто-то.
   Рука Виктора дернулась, нервно бренькнули струны, гитара снова
оказалась на полу, прислоненной к стене.
   - Нет, - отрезал он, но все же нервно передернулся, взял гитару и запел
чуть хрипловатым усталым голосом.
   Он успел спеть совсем чуть-чуть, всего пол-куплета, но слушатели
замерли и боялись шелохнуться. Это была песня полная тоски боли и чего-то
еще. Что-то было в ней такое... такое безысходное, что ком вставал поперек
горла и слезы наворачивались на глаза.
   Он не допел и первого куплета, что-то в нем лопнуло. Он остановился на
пол-фразы и отбросил гитару. Звякнули струны. Все молчали. Он снова взял
гитару, боль отразилась на его лице, застыла в его глазах.
   - Нормальная песня... Просто парни едут домой, - пробормотал он себе
под нос будто извиняясь.
   Опять забренчала гитара, сливаясь с песней. Песня была другая, без того
надрыва, что гремел и рвал душу в первой, но ничего радостного вместе с
тем в этой песне не было. Все та же грусть, боль, скорбь и почти та же
безысходность. Он пропел два куплета, после второго сделал попытку бросить
гитару, но сразу же передумал, допел припев, положил гитару рядом и нервно
передернулся.
   В мертвой тишине кто-то шевельнулся, потянулся за рюмкой. Виктор глянул
в ту сторону, схватил гитару и пропел еще несколько строчек, отшвырнул
гитару, хотя пальцы его потянулись за ней снова, но на полпути отдернул
руку и встал.
   - Не дай вам бог петь такие песни! - прошептал он. - Не надо этого даже
петь. Никогда... Никому... никому.
   Виктор встал и вышел. Громко хлопнула дверь в тишине, которая еще долго
стояла в комнате.
   Виктор вышел из гостеприимного дома, поймал машину, сказал водителю
адрес. Поехали.
   Виктор сидел на заднем сидении и тихо шлепал губами, разговаривая сам с
собой. Он теперь все чаще разговаривал сам с собой, обращаясь при этом к
Сергею. Ему не хватало близкого преданного друга.
   Машина затормозила на светофоре. Виктор уткнулся глазами на красную
лампочку контролера уличного движения.
   Лампочка увеличилась в размерах, расплылась и заняла собой весь мир.
   Виктор уснул...
   ...Он шел по темной ночной улице погрузившись в себя. Шел дождь, что-то
хлюпало под ногами. Дул ветер, раскачивая поскрипывавшую дверь подъезда.
Виктор почти поравнялся с дверью, когда из подъезда неожиданно выскочил
человек.
   Небритая припухшая физиономия уткнулась в лицо Виктора. Виктор хотел
обойти, сделал шаг влево, но и мужик шагнул влево. Виктор посторонился,
шагнул вправо - мужик туда же. Виктор не успел ничего сказать или сделать,
как сзади подошли еще два мужика.
   - Деньги давай, - прохрипел тот, который выскочил из подъезда.
   - Ребят, отвалите, а? - начал было Виктор.
   Тяжелая ладонь опустилась ему на плечо, сзади послышался другой голос:
   - Ты чего, не понял? Кошелек или жизнь!
   Виктор напрягся:
   - Нет, ребят, это вы не поняли.
   Он сделал несколько резких движений, рука исчезла с его плеча. Сзади
кто-то сдавленно ойкнул, а спереди мужик, что вылетел на него из подъезда,
схватился за разбитый нос.
   Виктор обернулся, саданул кулаком в живот третьему... Собирался
садануть, но третьего на месте не оказалось, он сделал шаг в сторону, и
кулак Виктора только чирканул по ребрам. Виктор получил несколько сильных
ударов, ударил сам - попал, что-то хрустнуло. Виктор приготовился добить,
но в этот момент его что-то ужалило в спину, зачесалось, пронзило болью
все тело. Виктор повалился на землю, сквозь шум в ушах слышал несколько
хриплых коротких реплик, потом чьи-то руки быстро ощупали его, вытащили
все из карманов. Боль пронзила его с новой еще более яростной силой,
пальцы судорожно вцепились в твердую землю, все растворилось в боли, а
потом и боли не стало...
   ...Он открыл глаза, все вокруг имело белый цвет. Больница? Да, вот
только где? Во сне, или на яву? Виктор закрыл глаза и попытался заснуть.
   Он проснулся. Проснулся? Да, он спал, точно спал. Но сны... Их не было!
Нет, не может быть. Он снова засыпал и снова просыпался - снов не было.
Слабенький график хаотично заскакал по экрану монитора, когда Виктор
наконец осознал это.
   Прибежала сестра, засуетились врачи, вокруг него что-то происходило, но
это было не важно. Самое важное было то, что больше не было снов.
   Этих страшных, неизвестно откуда взявшихся снов.
   Прошло около пяти лет со дня победы, прошло ровно пятнадцать лет с того
дня, как ему приснился первый СОН.
   На другом краю земного шара женщина подскочила с постели, распахнула
окно, долго вглядывалась в ночь. Потом села на кровать, взяла с
прикроватной тумбочки фотографию мужчины. Сильные, но нежные пальцы
пробежались по любимым ею чертам.
   Она нужна ему, именно теперь и именно теперь больше всего на свете,
больше, чем когда-либо. Она знала это, так же, как все эти годы знала, что
он жив.
   Эпилог.
   "...На другом краю земного шара женщина подскочила с постели,
распахнула окно, долго вглядывалась в ночь. Потом села на кровать, взяла с
прикроватной тумбочки фотографию мужчины. Сильные, но нежные пальцы
пробежались по любимым ею чертам. Она нужна ему, именно теперь и именно
теперь больше всего на свете и больше, чем когда-либо. Она знала это, так
же, как все эти годы знала, что он жив."
   Я поставил последнюю точку. То, что теперь лежит перед вами - это
исправленный, подредактированный, переданный более доступным языком
дневник Волкова Сергея Александровича. Конечно не все от и до, кое-что
пришлось добавить (во-первых во мне проснулся писатель, а во-вторых
кое-что из своей жизни тоже хотелось передать), но все то, что было
изложено в его дневнике, я передал в этой книге. Вы можете верить этому,
можете принять за фантастику или бред сумасшедшего - это ваше дело, но я
свято верю теперь, что все это было на самом деле. Была и война, была и
память об этой войне, которая постепенно стерлась, было и напоминание.
Теперь я точно это знаю.
   Вы спросите, откуда такая уверенность?
   Она появилась недавно. Лет двенадцать назад, когда я взял в руки этот
дневник, я тоже был склонен принять его за бред сумасшедшего, но время
поставило все на свои места.
   Вот и сейчас, когда я дописываю это послесловие, в соседней комнате
сидит мой отец. Отец уже никогда не встанет с инвалидной коляски, несмотря
на то, что современная медицина способна практически на все. К сожалению
она не способна вернуть человеку начисто оторванные ноги. Отец смотрит
голограммавизор, судя по звуку новости. Я прислушиваюсь, до меня доносится
приятный женский голос:
   - ...смертность резко возросшая за последние пять лет пошла на
понижение. Напоминаю, что множество людей было обнаружено в последние годы
мертвыми, как у себя дома, так и на улице, и в общественных местах.
Причины смертей не были установлены.
   Предполагается, что часть населения нашей планеты подверглось
неизвестной аномалии. Врачи недоумевают...
   - Недомерки! - голос отца перекрывает звук голограммавизора.
   - ...Власти не понимают...
   - Ублюдки, мудачье! Ах они не понимают!
   А я могу популярно разъяснить!
   Но к несчастью разъяснить он ничего не может. Те, кто пытался что-то
разъяснить, сидят теперь в клиниках для душевно больных. За тысячу лет
ничто не изменилось.
   - ...ть, как предполагают средства массовой информации и сотрудники
особых отделов, - заканчивает женский голос. - По предварительным данным
число умерших, или, что больше похоже на истину, погибших по неизвестным
причинам приблизительно равно двадцати миллионам.
   Я встаю, иду в соседнюю комнату, где сидит отец. Отец тихонько плачет,
неумело, прикрыв лицо руками. Я отдаю команду, милое женское личико
исчезает с экрана, а сам экран исчезает за дверками, становясь одним целым
со стеной. Я подхожу к отцу. Надо что-то сказать, но что? Слов у меня нет.
Наконец отец отрывает ладони от лица и сообщает мне упавшим голосом то,
что я знаю и без него:
   - Какие двадцать миллионов? Там все тридцать легли...
    
 
   17 ноября 3946 года.
   -------------------------
 1 Стихотворение написал Леонид Филатов.
   Москва. 1998 - 1999 год.