действует, - добродушно-фамильярно попросил
Томас. Исследованием опасений Адамса, рассудил он,  можно  будет  заняться
как-нибудь в другой раз.


   Прослушивание производится так же, как и пятьдесят лет назад, - главным
образом, путем приема радиотелескопами радиоволн, -  с  помощью  громадных
антенных устройств, встроенных в  естественные  впадины,  или  посредством
управляемых параболических радиотелескопов, а также металлических  антенн,
выведенных в космическое пространство.
   Прослушивание в основном ведется на длине волны двадцать один сантиметр
- частоте колебаний свободного водорода. Пробуют и другие частоты,  однако
наблюдатели неизменно  возвращаются  к  главной  частоте  природы  или  ее
кратным производным. Искусство и  усилия  нескольких  поколений  инженеров
многократно  повысили  чувствительность  приемников   и   свели   на   нет
воздействие естественного шума Вселенной и земные помехи. А поскольку  шум
и помехи уже не мешают, остается то же, что и всегда - ничто. Нуль. Однако
они по-прежнему слушают, напрягая в надежде свой слух.
   - Почему вы не бросите все это? - спросил Томас.
   - Это длится едва  пятьдесят  лет.  Меньше  секунды  по  галактическому
времени.
   - Но ведь ясно же, если бы кто-то или  что-то  отправляли  сигналы,  их
наверняка уже услышали бы.
   - Может, там никого и нет... - задумчиво  произнес  Адамс.  Сейчас  его
глаза смотрели на Томаса вполне осмысленно.  -  Или  все  попросту  только
слушают.
   Томас в удивлении поднял брови.
   - Знаете ли, слушать гораздо  дешевле.  Гораздо.  Может,  все  они  там
сидят, как на привязи, у своих приемников и не  думают  посылать  сигналы.
Лишь мы и передаем.
   - Так мы передаем? - быстро спросил Томас. - Кто же позволил такое?
   - Здесь не слишком-то комфортно. Тут только работают, - сказал Адамс. -
Пошли выпьем кофе и я все объясню.
   Одно из  рабочих  помещений  переоборудовали  под  бар.  Поставили  два
столика с четырьмя стульями, а с трех  сторон  расставили  автоматы  вдоль
стен. Они тихо урчали, занятые подогревом или охлаждением еды и напитков.
   За кофе Адамс принялся рассказывать историю всей Программы,  начиная  с
проекта ОЗМА и инициирующих публикаций  и  гипотез  Коккони,  Моррисона  и
Дрэйка, более поздних достижений и заслуг  Брэйсуэлла,  Таунса  и  Шварца,
Оливера, Холи и Дайсона, фон Хорнера, Шкловского, Сагана,  Струве,  Этшли,
Кэлвина, Хуанга и Лилли, - последние  попытки  молодых  энтузиастов  найти
общий язык с дельфинами получили название "Закон дельфина".
   Поначалу существование иных разумных существ во Вселенной  не  вызывало
сомнений. Возникновение планет, считавшееся ранее  случайным  процессом  -
наподобие  столкновения  звезд  -  было  признано  естественным  явлением,
неизменно сопровождающим рождение звезд из газовых облаков и глыб камня  и
металла. Один-два процента звезд в нашей  галактике,  по  всей  видимости,
имеют планеты, где, возможно, могла зародиться жизнь.  Поскольку  в  нашей
галактике - полтораста миллиардов звезд, по крайней мере миллиард, а то  и
два-три из них имеют пригодные для жизни планеты.
   - Миллиард звездных систем, где могла развиться жизнь!  -  провозгласил
Адамс. - Логично предположить:  там,  где  возможно  развитие  жизни,  она
разовьется.
   - Жизнь - да, но человек-то уникален, - проговорил Томас.
   - Вы солитарианин? - спросил Адамс.
   - Нет, но на мои убеждения это никак не влияет.
   - Возможно, человек и уникален, -  продолжал  Адамс.  -  Хотя  галактик
много. Но уникален ли разум? У  него  большая  живучесть.  Если  уж  разум
возник - пусть и случайно - можно быть уверенным в его триумфе.
   - Однако техника -  нечто  иное,  -  сказал  Томас,  осторожно  отпивая
горячий кофе.
   - Абсолютно иное, - подтвердил Адамс. - Как известно, к нам она  пришла
совсем  недавно,  лишь  по  прошествии  первой  половины  срока  активного
существования Солнца, когда можно  рассчитывать  на  существование  жизни.
Гоминиды  населяют  Землю  едва  в  течение  одной  тысячной  периода   ее
существования.  Цивилизация  развивается  лишь  миллионную  часть  данного
времени, цивилизация техническая -  едва  одну  миллиардную.  Принимая  во
внимание относительно позднее возникновение Солнца, а также и  непреложный
факт присутствия звезд и планет, гораздо старше наших, придем к следующему
выводу: в случае существования разумной жизни в иных мирах ею должен  быть
достигнут, в сравнении с нами, и более  высокий  уровень,  а  в  отдельных
случаях - гораздо более высокий. Но...
   - Но...
   - Но почему же мы их не слышим?! - воскликнул Адамс.
   - А вы все испробовали?
   - Кроме радиочастот, пытали  счастья  на  частотах  гамма-излучения,  в
лазерах,  нейтрино,  макрочастицах  углесодержащих  метеоритов  и   линиях
поглощения звездных спектров. Единственно, чего еще  не  испробовали,  это
Q-волны.
   - Что это такое?
   Адамс машинально чертил на  старой  облицовке  столика.  Томас  обратил
внимание на крышку столика всю испещренную слабыми, почти уже полустертыми
следами схем и чертежей.
   - Много лет назад Моррисон назвал это "пока еще  не  открытым  методом,
который откроют через десять лет", - сообщил Адамс. - Вот  только  мы  его
так и не открыли. Для новых попыток не оставалось уже ничего, кроме прямой
передачи. Это подороже. А без надежды на успех средств не раздобудешь, тем
более теперь. К тому же даже сегодня пришлось бы решать: стоит ли  трубить
на всю Вселенную - или хотя бы  на  всю  Солнечную  систему  -  что  здесь
существует разумная жизнь, цивилизация.
   - И тем не менее, как вы сказали, мы передаем.
   - Передаем с первых же дней радио, -  сказал  Адамс.  -  Большая  часть
излучений  малой  мощности  -  ненаправленные,   забиваются   атмосферными
помехами и другими шумами, но все же разум сделал Землю вторым по мощности
радиоисточником, а спустя несколько десятилетий мы сравняемся  и  с  самим
Солнцем. Если там есть кому обратить на это внимание. Земля  окажется  для
них как на ладони.
   - Но вы так ничего и не услыхали?
   - А что услышишь на этом аппаратике? - спросил Адамс,  указывая  кивком
на долину за стеной. - Нам необходимо предоставить хоть какое-то время  на
Большом Ухе - там, этажом выше, - на той пятимильной  сети.  Или  на  той,
которая строится. Впрочем, астрономы не уступят нам и дня.
   - Тогда почему бы вам не забросить все это?
   - Нам не дадут это сделать!
   - Кто же?
   - Мак. Да нет, наверняка это не так. Хотя, черт побери, именно так  оно
и есть. Он - связующее звено. Он и Мария. Недавно, к примеру, был  момент,
когда казалось, все пойдет к черту...
   Томас отпил еще глоточек кофе. Тот остыл и стал уже в самый раз,  и  он
допил его.
   Поездка  к  дому   Макдональда   вдоль   холмов   доставляла   сплошное
удовольствие. Тени  ложились  на  зеленые  склоны,  как  стопы  великанов.
Вечерний бриз приносил  с  собой  острый  соленый  запах  океана.  Древняя
паровая турбина урчала под капотом, время от времени слегка вибрируя,  как
бы давая понять, какая она старая. "Это захолустье  -  едва  ли  не  самый
чистый и тихий островок во всем загрязненном и шумном мире, - думал Томас.
- Невинно, как рай до познания Добра и Зла. А он,  Томас,  несет  на  себе
заразу - нечто вроде вируса грязи и  суеты".  Он  пережил  момент  острого
раздражения, не понимая, как  в  мире  скуки  и  лишений  еще  сохранилось
подобное место; потом  оно  уступило  место  дешевому  удовлетворению,  от
осознания, ведь в его власти уничтожить все это.
   - Ну как, вы узнали у Адамса все, что хотелось?
   - Простите? - не понял погруженный в раздумья Томас.  -  Ах,  да,  даже
более того.
   - Так я и думал. Боб - парень надежный. В случае  чего  на  него  можно
положиться как  на  друга:  долго  не  задумываясь,  ворваться  к  нему  в
ненастье, среди ночи, с известием, что  у  тебя  лопнула  шина  и,  будьте
уверены, он выскочит под дождь. Правда, он  много  говорит  и  еще  больше
ворчит. Но пусть это не помешает вам разглядеть в нем человека.
   - Всему ли сказанному можно верить?
   - Не сомневайтесь, - ответил Макдональд. - Боб не  скажет  вам  ничего,
кроме правды. Впрочем, чересчур большая ее доза содержит нечто, вводящее в
заблуждение, даже в большей мере, чем недостаток ее.
   - Например, попытка самоубийства вашей жены?
   - Например.
   - И порванное заявление об отставке. - И это тоже.
   Томас так и не смог различить в голосе Макдональда  смущение  или  тени
испуга от  его  разоблачений.  Скорее  всего,  это  печаль,  обусловленная
сознанием неизбежности ала на этом свете.


   "Когда мы ехали к нему домой, мимо холмов, окружающих Аресибо, -  столь
же безмолвных, как и те голоса,  к  которым  прислушиваются  в  оставшемся
позади бетонном здании, - он не отрицал, ни того, что год назад  его  жена
пыталась покончить с собой, ни того, что составил и уничтожил впоследствии
заявление об отставке..."
   Дом оказался типичной испанской  гасиендой  и  в  сгущающихся  сумерках
выглядел уютным  и  гостеприимным,  залитый  потоками  золотистого  света,
льющегося из окон и дверей. Входя в дом, Томас  ощутил  это  еще  сильнее;
такую атмосферу уюта и любви ему доводилось встречать всего раз или два  в
домах друзей. Пребывание именно  в  этих  домах  согревало  его,  пока  он
наконец не понял, чем это ему грозит: он может бросить писать.  Повстречай
он женщину, способную погасить его внутренние страдания, и все  закончится
обычным романчиком, постепенно перерастающим затем во взаимную  неприязнь.
И он снова сбежит в свое одиночество,  вернется  к  машинке,  и  через  ее
клавиши перельет на бумагу пульсирующую в нем боль. А вышедшее из-под пера
будет бездарно и посредственно, как и те, уже  написанные  им  круги  ада.
Почему только он не написал своего чистилища? Теперь он  знал,  -  почему:
всякий раз под его рукой чистилище превращалось в ад.
   Мария Макдональд оказалось зрелой женщиной; кожа у нее была  оливковой,
а красота казалась неисчерпаемой. Одетая в простую крестьянскую сорочку  и
юбку, она взяла его за руку, приветствуя в собственном  доме.  Он  ощутил,
как тает его сердце от ее доброй улыбки и изысканного  латиноамериканского
радушия, и, как мог, сопротивлялся. Ему  захотелось  поцеловать  ей  руку,
повернуть ее ладонь и увидеть шрам на запястье.  Захотелось  обхватить  ее
руками и уберечь от всех ночных кошмаров.  Конечно,  ничего  этого  он  не
сделал.
   - Вам известно о моем намерении написать о Программе, - объявил он, - и
сразу признаюсь, далеко не в самом доброжелательном тоне.
   Она тоже слегка наклонила голову, внимательно вглядываясь в него.
   - Мне кажется,  вы  не  злой,  скорее  -  разочарованный.  Выть  может,
ожесточившийся. Вас не удивляет, откуда  мне  все  это  известно?  У  меня
интуитивное  знание  людей,  мистер  Томас.  Робби,  прежде  чем   принять
кого-нибудь на  работу,  приглашает  к  нам  домой,  а  потом  я  все  ему
рассказываю. И ни разу я не ошиблась. Робби, скажи, это правда?
   Макдональд улыбнулся:
   - Один только раз.
   - Это шутка, - объяснила Мария. - Он хочет сказать, я ошиблась - в нем,
но это совсем другое дело. Эту историю я поведаю вам как-нибудь  в  другой
раз, когда мы, надеюсь, получше  узнаем  друг  друга.  Получается,  мистер
Томас, я владею своим инстинктом и еще кое-чем, - я прочла ваш  перевод  и
роман тоже. Робби говорил мне, он до сих пор не завершен. Вы  обязаны  это
сделать, мистер Томас. Плохо все время жить в аду. Согласна,  вначале  его
нужно постичь, дабы понять смысл очищения от грехов на пути в рай.
   - Писать об аде легко, - признался Томас. - Но  на  другое  у  меня  не
хватает воображения.
   - Очевидно, вам не удалось еще избавиться от ваших собственных  грехов,
- заметила Мария. - Вы пока не нашли ничего, достойного  веры  или  любви.
Некоторые не находят этого никогда, а это весьма печально.  Как  жаль  мне
их. Не дай вам Бог стать одним из них. Впрочем, я говорю о  вещах  слишком
личных...
   - Да нет же...
   - Вы приехали сюда насладиться нашим гостеприимством,  а  вовсе  не  за
тем, чтобы сносить мой миссионерский азарт к проблемам  любви  и  семейной
жизни. Видно, я не в состоянии сдерживать его.
   Взяв мужа под руку, она подала свободную руку Томасу. Втроем они прошли
по терракотовым плиткам прихожей ко входу в гостиную.  Яркий  мексиканский
ковер покрывал часть натертого воском  дубового  паркета.  Здесь,  сидя  в
больших кожаных  креслах,  они  принялись  попивать  острый  margaritas  и
безмятежно беседовать о Нью-Йорке  и  Сан-Франциско,  об  общих  знакомых,
литературной жизни и политических новостях; о месте "Эры" в том и  другом,
и о том, как Томас начинал писать для этого журнала. Затем Мария проводила
их  в  столовую,  где  они  засели  за  ужин,  названый  ею  "традиционной
мексиканской comida". На первое был подан бульон,  густой  от  похожие  на
тефтели шариков tortillas, макароны, овощи и кусочки цыпленка. На второе -
sopa  seca  -  остро  приправленное  блюдо  из  риса,  макаронов  и  мелко
нарезанных tortillas в пикантном соусе, потом - рыба, а после  нее  -  как
главное блюдо - тушеный козленок с разными овощными  гарнирами  и  жареной
фасолью, присыпанной  тертым  сыром.  Ко  всему  в  выложенных  салфетками
корзиночках  подавались  пышные  горячие  tortillas.   Ужин   для   Томаса
закончился  молочным  пудингом,  названным  Марией  "natillas   piuranas",
крепчайшим кофе и фруктами.
   Слабо протестуя по ходу течения трапезы, - мол, ничего он больше съесть
не в состоянии, - Томас поддавался уговорам Марии  и  понемногу  отведывал
каждого появляющегося  на  столе  блюда.  В  конце  концов  Макдональд  не
выдержал и расхохотался.
   - Ты его закормила, Мария. Остаток вечера он проведет в сытой дреме,  а
нам ведь еще предстоит кое-что сделать.  Латиноамериканцы,  мистер  Томас,
приступают к подобной трапезе в  исключительно  торжественных  случаях,  в
разгаре дня, после чего удаляются  на  заслуженную  сиесту.  -  Макдональд
добавил в бокальчики водки, названной им pisco. -  Позвольте  мне  поднять
тост. За красоту и хорошую еду.
   - За хорошее прослушивание! - дополнила Мария.
   - За истину! -  изрек  Томас,  дабы  подтвердить,  его  не  удалось  ни
очаровать, ни обкормить до полнейшей покорности. Взгляд его  не  отрывался
от белого шрама, пересекавшего оливковое запястье Марии.
   - Вы заметили шрам, - спокойно заметила она. - Это  -  памятка  о  моем
безумии, и носить ее придется до конца жизни.
   - Не о твоем безумии, - возразил Макдональд, -  но  о  моей  глухоте  и
черствости.
   - Это случилось немногим более года назад, - сообщила Мария. - Тогда  я
была не в себе. Видела, с Программой  плохо,  а  Робби  разрывается  между
необходимостью  поддерживать  Программу  на  плаву  и  заботой  обо   мне.
Глупейшая ошибка, а теперь-то я знаю,  -  но  тогда  мне  казалось,  нужно
устранить один из источников беспокойства Робби, а  значит,  убрать  самое
себя. Попыталась совершить самоубийство, перерезала вены и это  почти  мне
удалось. Но я выжила, ко мне вернулся рассудок, и мы с Робби вновь  обрели
друг друга.
   - Мы и не  теряли,  -  проговорил  Макдональд.  -  А  просто  из  чисто
человеческого равнодушия перестали слышать друг друга.
   - Ведь вы знали обо всем этом, не так  ли,  мистер  Томас?  -  спросила
Мария. - Вы женаты?
   - Был когда-то, - ответил Томас.
   - И неудачно, - проговорила Мария. -  Вы  должны  жениться.  Вам  нужен
кто-то, кого любили бы вы и кто любил бы вас. И  тогда  вы  напишите  свои
"Чистилище" и "Рай".
   Где-то в глубине дома заплакал ребенок. Мария  подняла  полные  счастья
глаза.
   - И мы с Робби нашли еще кое-что.
   Она грациозно вышла из столовой, и минуту спустя вернулась  с  ребенком
на руках.
   "Ему месяца два-три, - подумал Томас. - Глаза и волосы черные,  а  кожа
оливковая, как у матери". Глаза ребенка, казалось, следили за Томасом.
   - Это наш мальчик, Бобби, - сообщила Мария.
   "Сколько в ней было жизни до этого, - думал  Томас,  -  но  теперь  она
полна ею вдвойне. Вот  он,  тот  магнетизм,  который  влечет  художника  к
созданию образа Мадонны".
   - Нам посчастливилось, - сказал Макдональд. - Мы  ждали  ребенка  очень
долго, и Бобби родился без осложнений и нормальным, а вовсе не с какими-то
отклонениями, как это часто случается с детьми немолодых родителей. Думаю,
он вырастет хорошим парнем, несмотря на обрушившееся на него  бремя  любви
престарелых родителей, скорее годящихся ему в деда и бабку.  Еще  остается
надеяться, нам удастся найти с ним взаимопонимание.
   - Надеюсь, он найдет общий язык с родителями, - пожелал Томас  и  сразу
же добавил: - Миссис Макдональд,  почему  вы  не  заставите  мужа  уйти  в
отставку, прочь от этой безнадежной Программы?
   - Я никогда не принуждаю Робби, - ответила Мария.  -  Программа  -  его
жизнь, точно так же, как Бобби и он  -  моя.  Вам  чудится  в  этом  нечто
плохое, - какое-то вероломство, обман. Однако вы не знаете ни моего  мужа,
ни окружающих его людей. Не знаю, действительно ли вы так считаете. А  они
верят в свое дело.
   - Значит, они глупцы.
   - О нет, глупцы - это те, у кого нет веры и кто не способен обрести ее.
Возможно, там никого и нет, а если даже и есть, - ни они, ни мы никогда не
обратимся друг к другу. Однако  прослушивание  -  своеобразный  акт  веры,
равный самой жизни. Перестань мы слушать, начнется наше умирание, и вскоре
не станет ни нас, ни людей во всем остальном мире,  ни  нашей  технической
цивилизации, ни даже простых сельских жителей или фермеров, ибо жизнь есть
вера, посвящение себя чему-то. Смерть же - поражение.
   - Вы видите мир в ином,  чем  я,  свете,  -  проговорил  Томас.  -  Мир
умирает.
   - Еще нет, пока такие, как они, не поддаются, - сказала Мария.
   - Ты нас переоцениваешь, - произнес Макдональд.
   - Отнюдь. - Мария повернулась к Томасу: - Мой муж - великий человек. Он
слушает всем сердцем. Вы уверитесь в этом еще до того,  как  покинете  наш
остров. Приходилось мне видеть таких же, как вы, -  сомневающихся,  охочих
до разрушения, но Робби их всех увлек, дав им веру и надежду, и они ушли с
миром.
   - Дать себя увлечь - не входит в мои намерения, - сообщил Томас.
   - Вы же знаете, что я имела в виду. - Я знаю только, как  мне  хотелось
бы постоянно видеть рядом кого-то, кто верит в  меня  так  же,  как  вы  в
своего мужа.
   - Пора возвращаться, - заметил Макдональд. - Хочу кое-что показать вам.
   Томас попрощался с Марией,  поблагодарил  за  гостеприимство  и  особую
заботу о нем и вышел. Стоя в темноте, он оглянулся на дом, на льющийся  из
окон свет и застывший в дверях силуэт женщины с ребенком.
   Контраст дня и ночи, света и тьмы - равносилен  путешествию  на  другую
планету. После захода солнца все, так хорошо  знакомое  днем,  приобретает
чуждые пропорции: расстояния увеличиваются, предметы смещаются.
   И сейчас, когда Макдональд с Томасом ехали  долиной,  в  устье  которой
выстроили  радиотелескоп,  это  сооружение  уже  не   ассоциировалось   со
стерильным блюдечком. Теперь оно походило на некий тигель, где сплавлялись
тайна и тьма, - вобравший в  сокровенные  глубины  свои  таинственное  эхо
небес и звездную пыль, медленно-медленно разносящуюся ночным ветром.
   Чаша   управляемой   части   радиотелескопа,   застывшая   в    мертвой
неподвижности днем, теперь будто  ожила  и  с  трепетом  внимала  небесам.
Томасу почудилось, словно силится она подняться в безмолвную тьму.


   "Малое Ухо" - так прозвали гигантскую точнейшую машину - самый  большой
управляемый телескоп на Земле,  дабы  не  путать  его  с  Большим  Ухом  -
кабельной сетью пятимильной протяженности. Ночью здесь даже гость  ощущает
магию, исходящую из этого устройства и  обволакивающую  работающих  с  ним
людей. Кажется, машина целиком послушна их воле. Для этих одержимых она  и
впрямь является ухом - собственным их ухом, наделенным  сверхъестественной