- Макдональд, - представился Макдональд и пожал протянутую руку с таким
ощущением, будто его приветствует само море. Открыто и белозубо улыбнулся:
- Но ты можешь звать меня Исмаил.
   - Где-то я уже слышал эту  фамилию,  -  проговорил  Джонсон.  -  Дай-ка
вспомнить... Макдональд. Уж не тот ли это самый, который...
   - Да, - перебил Макдональд и ощутил, как его захлестнула волна  грусти.
Он часто  заморгал,  пытаясь  сдерживать  слезы.  Он  вовсе  не  стеснялся
расплакаться в присутствии этого  любезного  морского  волка.  Просто  для
этого не существовало никакой причины. С какой стати печалиться?..
   - Сейчас справлюсь во фрахтовой конторе, - есть ли какой-нибудь груз до
Пуэрто-Рико, - сказал Джонсон. И, уходя, добавил: - Если да, то  сразу  же
берем воду, загружаем провиант и отчаливаем.
   - Не беги, как на пожар! - прокричал ему вслед Макдональд.
   Впрочем, пожар уже начался. Но  пламя  его  разгоралось  в  нем  самом:
сжигало все,  так  старательно  до  сих  пор  им  самим  подавляемое,  его
неистовое желание, покончить, наконец, со  всем  этим  ожиданием...  А  на
месте пожара  возникло  неудержимое  стремление  добраться  немедленно  до
Аресибо.
   Его постоянно преследовал сон - впрочем, скорее,  воспоминание,  нежели
сон... будто он просыпается  один  на  большой  кровати.  На  кровати  его
матери, позволившей ему взгромоздиться туда и, прижавшись к ней, мягкой  и
теплой, уснуть. Но просыпается он один, кровать пустая и холодная,  и  ему
становится страшно. В потемках он  подымается  с  постели  и  более  всего
боится, как бы не столкнуться с  чем-то  страшным  или  не  провалиться  в
бездонную дыру. В страхе и одиночестве он бежит в темноте через весь  холл
в гостиную с криком: "Мама!.. Мама?.. Мама..." Перед ним маячит  огонек  -
крошечный огонек, рассеивающий мрак, и в  этом  свете  сидит  его  мать  в
ожидании возвращения отца. И он вновь ощущает себя таким одиноким...


   В этом странствии на юг он повстречал девушку. Они познакомились в бюро
велопроката в Саванне. Обоим захотелось взять один и тот  же  велосипед  -
кроме него на складе оставался лишь тандем -  и  они  затеяли  несерьезный
спор, выясняя, кому из них велосипед необходим больше.
   Собственно, путешествовали они одинаково  -  средством  передвижения  и
ему, и ей служил велосипед или автобус. Крутили педали, пока не надоедало,
а потом возвращали велосипед и до следующего городка добирались автобусом.
Для обоих не составляло труда сменить транспорт,  однако  путешествие  (по
крайней мере у Макдональда) проходило без единого приключения - в чудесных
долинах среди безмолвных холмов; здешних людей отличали какая-то небрежная
грация и неосознанный аристократизм, - словом, скоро он заскучал. А теперь
получал удовольствие от общения с красивейшей девушкой, - во всем их споре
содержался еще  и  некий  сексуальный  подтекст.  Ее  звали  Мэри,  и  она
понравилась Макдональду с первого же взгляда,  чему  он  немало  удивился,
поскольку почти всегда в каждой девушке он сразу же замечал некий изъян, и
они переставали для  него  существовать.  У  Мэри  были  черные  волосы  и
огромные черные глаза, оливковая кожа о мягким здоровым румянцем и гибкая,
как у гимнастки, прекрасная фигура.
   - Послушайте, - сказал  он,  наконец.  -  А  может,  возьмем  тандем  и
отправимся вместе?
   Однако выяснилось, путь его пролегает по трассе Нью-Йорк  -  Майами  на
юг, ей же, наоборот - нужно на север.
   - Нас свела судьба, - проговорил Макдональд.
   Мэри улыбнулась ему, черные глаза ее смеялись, однако она ответила:
   - И она же нас разлучит.
   Наконец, престарелый служащий бюро велопроката сказал:
   - Вечер на  носу,  не  ехать  же  вам  ночью.  Утром  наверняка  вернут
велосипеды, и вы сможете отправиться вместе. А пока, пусть  кто-нибудь  из
вас возьмет этот велосипед.
   Макдональд воздел руки в притворном отчаянии.
   - Но кто будет первым, а кто - вторым, как рассудить?
   - Послушай, - обратилась к нему Мэри  с  тем  же  оттенком  соломоновой
мудрости в голосе, с которым разговаривал он  минуту  назад.  -  Поскольку
оставшемуся в любом случае  без  велосипеда  пришлось  бы  отправиться  на
ночлег пешком, возьмем тандем  и  поедем  к  ближайшей  гостинице,  где  и
переночуем...
   - Вместе, - с надеждой  повторил  Макдональд.  -  Переночуем,  а  утром
вернемся, возьмем велосипеды и поедем - каждый своей дорогой.
   На том и порешили. Спустя минуту  Макдональд  уже  нажимал  на  педали:
тандем катился в густеющих сумерках заката по зеленым аллеям  Саванны;  за
спиной у него висел рюкзак со спальным мешком, а на заднем сиденьи крутила
педали Мэри,  подсказывая,  куда  сворачивать:  она  лучше  его  запомнила
инструкции, как проехать.
   Мини-гостиница оказалась симпатичной -  в  старинном  стиле,  уютная  и
наполненная ароматами кухни, где, судя по всему, готовился  ужин.  Толстый
владелец гостиницы встречал их на пороге.
   - Пожалуйста... - проговорил Макдональд и взглянул на Мэри.
   - Две комнаты, - сказала она. Лицо у владельца было круглое, румяное  и
виноватое.
   - Мне и впрямь досадно, -  вздохнул  он.  -  Но  осталась  единственная
свободная комната.
   - Судьба... - тихо произнес Макдональд.
   Мэри вздохнула.
   - Хорошо, мы берем эту комнату.
   Лицо владельца гостиницы озарилось радостью.
   Вечер  оказался  чудесным.  Кухня  -  добротная  и  щедрая   -   вполне
удовлетворила аппетит путешественников. К тому же трапезе и  беседе,  всей
атмосфере, царящей вокруг, и даже случайным недомолвкам особое очарование.
Как это казалось Роберту, придавало пикантное обстоятельство, ведь  вскоре
им предстояло отправиться наверх и там провести ночь.
   - Возблагодарим ее величество судьбу за королевский подарок, - произнес
Макдональд, заказывая вино к ужину. - Сегодня  она  благосклонна,  ибо  не
обернулась для нас нищенкой в лохмотьях.
   - Иногда судьбу нелегко распознать, но еще  труднее  понять,  чего  она
желает, - ответила Мария.
   - Ну как же, - сказал Макдональд, - известно, чего. Ей  хочется,  чтобы
все обрели то, чего жаждут их сердца.
   - Однако, - заметила Мэри, - не всякому суждено найти это.
   Мэри  оказалась  аспиранткой,  и  сейчас  направлялась  в  Нью-Йоркский
университет на семинар по ксенопсихологии. Макдональду удалось вовлечь  ее
в разговор о планах на будущее, и она вся  засияла,  рассказывая  о  своих
научных перспективах. Макдональду  импонировала  ее  увлеченность  будущей
профессией, нравилось, как звенел ее голос, а щеки покрылись румянцем.
   - А ты чем собираешься заняться на Майами? - наконец спохватилась она.
   - Хочу попасть на корабль, следующий рейсом до Пуэрто-Рико.
   - А дальше?
   - Не знаю. Точнее, пока не знаю. Наверное, схороню призраки прошлого...
   А позже он с разочарованием наблюдал, как  Мэри  раскладывает  на  полу
свой спальный мешок.
   - Но... - проговорил он, - я не понимаю... я думал...
   - Пути Господни неисповедимы, - перебила его Мэри.
   - Мы же взрослые люди, - возразил он.
   - Да, - согласилась она, - если б это оказалась случайная  встреча,  мы
бы наверняка уже насладились всем,  а  потом  все  быстренько  забыли.  Ты
интересный человек, Роберт Макдональд, и красивый мужчина, но есть в твоей
душе нечто темное, беспокоящее меня, словно некое пятно.  Тебе  необходимо
избавиться от него. Поищи-ка где-нибудь ответы на свои  вопросы.  Время  у
нас есть. Бездна времени.
   "Она могла бы стать моей, -  подумал  он.  -  Стоило  рассказать  ей  о
прошлом, и, несомненно, она бы прониклась  сочувствием".  Но  говорить  об
этом он был еще не в состоянии.
   Утром он предложил сопровождать ее в Нью-Йорк, но она помотала головой.
   - Отравляйся своей дорогой.  Езжай  в  Пуэрто-Рико.  Схорони  эти  свои
признаки. А потом... если судьба приведет тебя в Нью-Йорк...
   Они разъехались в разные стороны; время  и  расстояние  быстро  вернули
мысли Макдональда к Пуэрто-Рико и в прошлое.


   "Бобби, ты можешь стать, кем только пожелаешь, - говорил  ему  отец,  -
достичь всего, чего захочется, ты свершишь все задуманное, но только в том
случае, если не станешь торопиться. Можешь даже слетать на другую планету,
нужно только захотеть и не спешить".
   - Папа, единственное мое желание - стать таким, как ты, - отвечал он.
   - И это единственное, что невозможно, - произнес отец. - Как бы  ты  ни
хотел этого. Видишь ли, каждый человек - уникален. Никто, не сможет  стать
таким же, как кто-то другой, как бы он ни старался.  К  тому  же  вряд  ли
нашлись бы охотники повторить мой путь, ведь я - ничто иное,  как  сторож,
привратник, простой служащий. Будь самим собой, Бобби. Самим собой.
   - Ты станешь таким, как отец, Бобби, если захочешь, - сказала мать. Она
была прекраснейшей женщиной на свете, и, когда она  вот  так  смотрела  на
него своими огромными черными глазами,  ему  казалось,  будто  сердце  его
выскакивает из груди. - Твой отец - великий человек. Всегда помни об этом,
сын мой.
   - "Es un entreverado  loco,  lleno  de  lucidos  intevalos"  ["у  этого
непроходимого глупца случаются и проблески сознанья" (исп.)  -  Сервантес,
"Дон Кихот"], - процитировал отец. -  Вот  только  мать  твоя  не  слишком
объективная.
   Они обменялись полными любви взглядами. Мать  протянула  руку,  и  отец
сжал ее ладонь.
   Бобби, почувствовав, как огромная рука  сдавила  ему  грудь,  с  плачем
подбежал к матери и бросился в ее объятия, сам  не  зная,  отчего  он  так
плачет...


   Плаванье вдоль западной границы Карибского моря обернулось  безмятежным
странствием средь водных и воздушных стихий, и лишь легкий свист корпусов,
рассекающих спокойную гладь, да редкий всплеск  волны  напоминали:  плывут
они по океану, а не по небосводу. Одинаковой голубизны,  и  тот  и  другой
сливались   в   единое   целое.   Макдональд   ощущал,   как    постепенно
восстанавливается его давняя близость с морем, с мыслью о котором он давно
распрощался, и в  общем-то  никогда  не  предполагал,  что  захочет  вновь
свидеться с ним.
   Яхта  шла  с   трюмом,   забитым   блоками   компьютеров   и   модулями
программирования, и отсчет времени обозначался  одним  только  замедленным
движением  солнца.  Зеркальная   гладь   вод   лишь   изредка   нарушалась
предвечерним шквалом. Им легко удавалось избегать  его  ударов,  благодаря
упреждающему  изменению  курса  компьютером.  Ели  и  пили  они  лишь   по
необходимости, когда ощущали жажду и  голод,  и  такая  схожесть  привычек
позволила Макдональду накоротке сойтись  с  Джонсоном,  вконец  измученным
монотонностью университетских будней профессором, укрывшимся  от  суеты  в
бескрайней шири и спокойствии океана и ничуть не жалевшем о своем бегстве.
   У Макдональда появились теперь и время,  и  желание  как-то  скрашивать
монотонное  однообразие  долгого  своего  странствования  на   юг,   вдоль
побережья, нарушенное лишь кратким эпизодом в Саванне... Или  это  -  лишь
продолжение все того же неспешного путешествия?.. Все  то  же  безмятежное
спокойствие  царило  во  всей  стране,  во  всем  мире.   Все   вокруг   -
невозмутимое, подобно океану, казалось, пребывало в ожидании. Вот только -
чего?..
   Даже чем-то напоминающий Нью-Йорк Майами сейчас более походил  на  одну
из деревень, входящую в состав графства, нежели на город. Люди с  какой-то
ленивой грацией занимались каждый своими делами. Нельзя сказать, будто они
утратили способность двигаться Живее, - в случае нужды  жизнь  оживлялась:
спешили кареты скорой помощи, мчались по автострадам  почтовые  экспрессы.
Однако  в  основном  все  ходили  пешком,  ездили   на   велосипедах   или
электробусах, двигавшихся со скоростью, редко превышающей двадцать миль  в
час.
   Все будто чего-то ждали. Но чего?..
   - Вот ты, например, ждешь чего-нибудь? -  спросил  он  Джонсона,  когда
однажды долгим вечером они отдыхали, любуясь закатом.
   Соленые брызги время от времени попадали на их  лица.  Несколько  минут
назад извлеченные из камеры  бутылки  с  пивом  приятно  холодили  ладони.
Тримараном управлял компьютер.
   - Я-то? - лениво переспросил Джонсон. - А ничего я не жду. У меня  есть
все, чего я могу пожелать.
   Море с шипеньем обтекало корпуса.
   - Нет, - настаивал Макдональд, - я не о том, чего ты желаешь, а о  том,
чего ты ждешь. Весь мир ждет. Время замедлило свой бег, а  мы  по-прежнему
все чего-то, ждем.
   - Ах, вот ты о чем!  -  оживился  Джонсон.  -  Ответ.  Ну,  знаешь  ли,
послание  мы  получили  от  далеких  существ.  Живут   они   на   планете,
обращающейся вокруг одной из звезд, - красных гигантов Капеллы.  Отправили
ответ, а теперь ждем, когда они откликнутся.
   - Разве такое возможно? - проговорил Макдональд.
   - Очевидно, да, - ответил Джонсон и сделал большой глоток из бутылки. -
Спешить некуда. Пока наш ответ дойдет до Капеллы и они отзовутся, пройдет,
знаешь ли, девяносто лет. Минуло почти тридцать. На ожидание  времени  еще
достаточно, не правда ли? Целых шестьдесят лет. И ничего тут не поделаешь,
ускорить диалог нельзя. Вот так и живем со всем этим, так и живем...
   - Но тебе-то что? - спросил Макдональд. - Пока придет их ответ, ты  или
умрешь, или состаришься настолько, что тебе уже будет все равно. Да и мне,
впрочем, тоже.
   - А что остается? - проговорил Джонсон. - Жду  себе...  и  одновременно
занимаюсь чем хочу. Спешить некуда.
   - А придет ли оттуда такое, чего стоит ждать? - осведомился Макдональд.
- И какое все это будет иметь значение - для тебя, меня или кого-либо еще?
   Джонсон пожал плечами.
   - Кто его знает?..
   Ответ прозвучал как эхо минувшего.
   Через три дня тримаран причалил к пристани  в  Аресибо,  и  все  время,
прошедшее до этой минуты, Макдональд настраивал себя, подобно камертону, в
такт неспешному пульсу волнующегося  океана  -  с  его  ритмами  вдохов  и
выдохов,  приливов  и  отливов,  распоряжающегося  жизнями  всех  существ,
обитающих в его глубинах и на поверхности.
   Аресибо  оказался  еще  более  тихим  и   спокойным,   нежели   Роберту
запомнилось, и даже более умиротворенным, чем в его сновидениях.  Он  взял
напрокат велосипед - в бюро, где смуглый служащий расхаживал  вдоль  рядов
велосипедных колес, подвешенных: на штырях, вбитых в стены  и  потолок,  и
говорил с ним на языке его матери.
   Несколько минут - и город остался позади.  Впереди  вилась  автострада,
похожая на белую ленту, запутавшуюся среди зеленых холмов. Он  ехал  среди
деревенских пейзажей, вдыхая  аромат  буйной  тропической  растительности,
смешанной с соленым запахом Карибского моря,  и  вспоминал,  как  неспешно
протекало время, когда он был еще ребенком. Сейчас он испытывал  ощущение,
словно он возвращается  домой.  "Возвращаюсь,  -  подумал  он  и  мысленно
поправил себя: - Да нет же, я живу в Нью-Йорке, и ритм моей жизни  диктуют
бетон, небоскребы, да грохот поездов подземки". Настоящий его дом  остался
там. А тут, в этих местах, только прошло его детство.
   Он продвигался далее в  глубь  этого  островка  вечного  лета,  и  чары
усиливались - будто снова он  стал  мальчишкой  и  блуждал  средь  холмов,
невесомый, как облачко...

   Парень прост, как ветер вольный,
   Мчатся помыслы младые за край света,
   за край света...
   [Генри Лонгфелло "Моя ушедшая юность"]


   Когда Макдональд спустился с небес на землю, то обнаружил, до знакомого
въезда осталось проехать  совсем  немного.  Колеса  велосипеда  катили  по
инерции, и вот он уже подъехал к строению, стилизованному под гасиенду.  В
нерешительности, готовый в любую минуту повернуть назад,  он  остановился,
слез с велосипеда и приблизился к массивным резным  дверям  из  настоящего
дерева. Потянул за ручку звонка. Где-то внутри  раздался  мелодичный  звук
колокольчика. И,  словно  по  сигналу,  в  груди  его  откликнулся  другой
колокольчик. К горлу подступил комок, на глаза навернулись слезы.
   - Si? - отозвался женский голос.
   Он шагнул к двери. В какой-то безумный  миг  ему  почудилось,  будто  в
дверях стоит мать.  Он  заморгал,  и  видение  исчезло.  Чужая  темнокожая
миловидная женщина с любопытством разглядывала его.
   - Прошу прощения, мэм, - произнес он, а потом повторил это по-испански,
хотя уже видел: женщина понимает по-английски. - Я... я родился  здесь,  а
потом уехал.
   После минутного колебания женщина понимающе  посмотрела  на  него  и  с
сочувствием в голосе предложила:
   - Может, зайдете в дом?
   Теперь уже заколебался он, но потом кивнул и переступил  порог  родного
когда-то дома. Осмотрелся. Все здесь выглядело чужим и незнакомым. Комнаты
стали как бы меньше, другая мебель. Изменились они, изменился и дом. Ничто
здесь не напоминало ему того самого места, где прошли  годы  его  детства.
Двадцать лет назад...


   Отец задержался у порога, будто позабыв, что сын его здесь и ждет.
   "Как он изменился... - подумал Бобби. - Он стал стариком". До  сих  пор
Бобби не задумывался об этом.
   - Бобби, - произнес он  и  замолчал,  по-видимому,  подбирая  слова.  -
Бобби, твоя мать умерла. Врачи сделали все  возможное,  но  спасти  ее  не
удалось.  Сердце   остановилось.   Оно   надорвалось,   понимаешь?..   Она
перетрудила его для тебя, для меня, для  каждого.  Переживала  за  дело  и
людей, и оно износилось... до конца...
   - Это из-за тебя! - выкрикнул Бобби. - Это ты убил ее!
   Он подбежал к отцу и  стал  истерически  колотить  его  ладонями.  Отец
пытался схватить и удержать его руки, не столько защищаясь, как успокаивая
сына.
   - Нет, Бобби, - твердил он. - Нет, нет...
   Его  слова,  звучавшие  неубедительно,  напоминали   запись   послания,
прокручиваемую бесконечно.


   В детской памяти Роберта  путь  от  гасиенды  до  сооружений  Программы
запечатлелся как невероятно долгий, даже  когда  отец  вез  его  в  старом
турбомобиле.  Сейчас  же  велосипед  стремительно  взлетал  на   холмы   и
скатывался в долины, и Макдональд  заметить  не  успел,  как  добрался  до
выстланной листовым железом котловины,  напоминающий  в  лучах  солнечного
света заржавленную тарелку. Позади виднелась  меньшая  по  размерам  чаша,
венчавшая ажурную металлическую конструкцию,  а  еще  дальше  -  за  белой
площадкой паркинга - показалось само здание.
   Не увидев ни одной из припаркованных машин, он подумал, не закрылась ли
Программа. И сразу же вспомнил:  сейчас  полдень,  и  в  это  время  здесь
работает считанное количество  людей.  Он  оставил  велосипед  у  входа  и
толкнул ведущую в  здание  стеклянную  дверь.  Вошел  с  яркого  солнца  в
полумрак коридора и заморгал, потом  вдохнул  знакомые  с  детства  запахи
Программы - машинное масло и озон от электрооборудования. Он стоял у двери
и ждал, пока глаза привыкнут к темноте, когда кто-то позвал его:
   - Мак! Мак!..
   Сухие костлявые пальцы обхватили его ладонь и затрясли.
   - Это не Мак. Это Бобби. Я вернулся.
   Макдональд уже мог различить перед собой фигуру человека.
   - Бобби, это я, Олсен, - сообщил старичок.
   Макдональд  вспомнил  его.  Коренастый  рыжеволосый  блондин,   человек
огромной силы и жизнелюбия; сажал его когда-то на плечи и  носил  по  всем
коридорам и залам Программы. Малышу казалось, будто он выше  всех.  Ему  с
трудом удалось увязать образ человека из воспоминаний  со  стоящим  сейчас
перед ним высохшим старикашкой. Он все еще продолжал  трясти  его  руку  с
какой-то нервной настойчивостью.
   - Я давно уже не работаю, - сообщил Олсен. -  А  в  отставке  я  никому
больше не нужен, да и себе, наверное, тоже. Мне, знаешь ли, разрешают  еще
болтаться здесь, - делают скидку за  прошлые  заслуги.  Вот  я  и  мастерю
понемногу, вожусь с компьютером. Но, скажу тебе, ты застал меня  врасплох.
Когда ты вошел в эту дверь, ты был точь-в-точь, как твой отец, -  таким  я
впервые  увидел  его  когда-то...  Веришь  ли,  мне  даже   на   мгновение
показалось, это он и есть, Роберт...
   - Мне очень приятно слышать такое от вас, - сказал Макдональд. - Но  на
само