м деле я мало похож на отца.
   "Бедняга, у него наверняка старческий маразм", - подумал он.
   - Чепуха, ты  вылитый  он...  -  Олсен  по-прежнему  не  выпускал  руки
Роберта.
   - Глаза у отца были голубые, - попытался возразить Макдональд,  -  а  у
меня черные, к тому же он блондин, а я - брюнет...
   - Разумеется, что-то ты взял и от матери,  но,  честное  слово,  Бобби,
когда ты вошел... Но ведь ты собирался приехать еще неделю назад, Бобби...
   По знакомому коридору они шли в направлении кабинета, хозяином которого
являлся когда-то  его  отец.  Коридор,  будто  уменьшился  со  временем  -
бетонные плиты стен, с  нанесенной  на  них  в  несколько  слоев  краской,
выглядели старыми и запыленными.
   - Сюда приезжали самые разные люди, - говорил Олсен,  торопливо  семеня
сбоку, стараясь не отстать от Макдональда и все время видеть  сына  своего
старого  друга  в  лицо.  -  Знаменитые,  прославленные  люди  -  нынешний
президент и несколько бывших, не менее двух госсекретарей  и  целая  толпа
послов и дипломатов. А уж ученых...  Ты  можешь  гордиться,  Бобби.  Здесь
побывали, по сути, все известные ученые мира...
   - Мой отец тоже был великим человеком, - проговорил Макдональд.
   Он  приоткрыл  дверь  старого  отцовского  кабинета.  Седой  чернокожий
мужчина поднял глаза и улыбнулся.
   - Что, и твой тоже?
   Он встал из-за  стола  и  пошел  им  навстречу.  Крупный,  широкоплечий
мужчина с крепкими, мускулистыми руками.
   - Привет, Джон, - сказал Макдональд. - Я надеялся застать тебя здесь.
   Они пожали друг другу руки.
   - А разве тебе ничего неизвестно? - спросил Джон Уайт.
   - Я уже лет двадцать как ничего не читаю о Программе.
   Направляющийся в это время  к  столу  Олсен,  заслышав  слова  Роберта,
остановился и замер в изумлении.
   - Разве отец не писал тебе?
   - Письма от него приходили. Вот только я их  не  читал.  Складывал,  не
распечатывая, в ящик.
   Олсен покачал головой.
   - Бедный Мак... Он никогда и не скрывал, что ты не пишешь. А  приносил,
бывало, вырезки  из  вашей  школьной  газеты,  твои  табели  успеваемости,
какие-то еще документы,  -  хотел  показать,  как  все  у  тебя  прекрасно
получается.
   - Он все понимал, Бобби, - сказал Уайт. - И тебя не винил.
   - А в чем ему полагалось меня винить? - осведомился Макдональд.
   Он постарался произнести это спокойно, но голос выдал его напряжение.
   - Ты сохранил его письма? - спросил Олсен.
   - Письма?
   - Ящик набитый письмами, которым теперь нет цены, - медленно проговорил
Олсен. - Все, собственноручно  написанное  им.  И  ни  одно  из  писем  не
вскрыто... - Старик произносил "его", будто вписывая это слово золотом и с
прописной буквы. - Все, кто приезжал сюда... все  эти  люди,  они  столько
рассуждали на тему, как важна Программа и все,  с  ней  связанное.  А  его
письма - это же уникальная хроника Программы, составленная для сына.
   - Да нет, какой я ему сын? Он лишь помог произвести  меня  на  свет,  -
проговорил Макдональд. - Ничего мне неизвестно. Я слишком много  ездил  по
свету.
   Конечно, он знал, где все  эти  письма  находятся  -  все  до  единого,
втиснутые в пыльный ящик стенного шкафа. Сколько раз ему казалось:  сейчас
он выбросит их, однако всякий раз, нахмурив брови,  он  возвращал  все  на
место. И еще он подсознательно разделял чувства Олсена, осознавая:  в  его
руках  -  сама  история  и  выбросить  их  -  означало  уничтожить  важные
свидетельства о Великом Человеке.
   - Программа... она что, уже скончалась? - спросил Макдональд.
   - Навсегда ушел твой отец, - ответил Уайт.  -  А  Программа  продолжает
жить. Трудно поверить в ее существование без твоего отца. Но, коль так  уж
случилось, мы обязаны отдать ему этот долг. Так должно быть. Это  памятник
ему, и мы не можем допустить прекращения Программы.
   - Нет с нами Мака, Бобби, - проговорил Олсен. - Он ушел от нас, и с ним
ушло все. Ушел сам дух этого места.
   В груди Макдональда начала подниматься знакомая волна отчаяния и  горя.
"Я горюю не по отцу, - внушал он себе, - но из-за него, оттого, что у меня
никогда не было отца".
   - Джон думает, будто ему под силу тянуть воз дальше. - Олсен  вздохнул.
- Но это только так кажется. Вот Мак протащил этот воз  пятьдесят  лет.  И
первые двадцать - напрасно.  Не  было  никаких  результатов.  Никаких.  Мы
попросту слушали подряд все сигналы, идущие со звезд, а Мак подгонял нас и
всякий раз заставлял  пробовать  что-нибудь  новенькое,  -  стоило  только
закрасться в нас безразличию. Мы разрабатывали все новые подходы к тем  же
старым проблемам, а они с Марией укрепляли наш дух.
   Макдональд оглядел комнату, где  отец  провел  столько  дней  и  ночей.
Взгляд его скользил по зеленым  бетонным  стенам,  по  скромному  рабочему
столу и книжным полкам за ним, по  книгам  в  уже  потрескавшихся  кожаных
переплетах  -  темно-зеленых,  тускло-красных,  коричневых.   Он   заметил
встроенные в стены с двух сторон динамики и попытался представить,  как  в
этом  кабинете,  день  за  днем,  проходила  жизнь  его  отца,  постепенно
впитываемая этими стенами, столом, так любимой  им  библиотекой...  Однако
воображение отказывалось подчиняться  его  желаниям.  Он  так  и  не  смог
увидеть отца здесь. Отец ушел навсегда.
   - А потом, уже после получения послания, возникли  другие  проблемы,  -
говорил Олсен. - Мы наконец-то получили результат. Да, я  часто  вспоминаю
те великие дни. Все мы  тогда  ошалели  от  радости.  Наши  пятьдесят  лет
окупились с лихвой - как монеты, брошенные в игральный автомат - нам выпал
супер-выигрыш, и мы  по  очереди  пересчитывали  его,  пожирали  взглядом,
наперебой поздравляя друг друга. А Макдональду снова пришлось подталкивать
нас, чтобы мы двигались дальше, не расслабляясь, опять засаживать  нас  за
долгую и кропотливую работу, одним словом - впрячь в новое  ярмо.  А  ведь
голова у него была забита и другими заботами, о  которых  мы  тогда  и  не
подозревали. То солитариане возомнили, будто мы покушаемся на их веру,  то
политики, вроде отца нашего Джона, убеждали нас не отвечать на послание.
   А потом, когда мы ответили, - что осталось нам?  Какая  работа?  Только
ждать отклика. Ожидание длиною в девяносто лет. Ждать и тащить воз дальше,
чтоб было кому принять отзыв, если он придет. И снова  Мак  загнал  нас  в
работу - в поисках новых сигналов, новых посланий... Вот только, кому  нас
подталкивать теперь? Как дальше тащить весь этот воз без Макдональда?  Мне
все покоя не дает... - говорил Олсен ослабевшим голосов. - Меня не страшит
смерть, но я испытываю настоящий ужас при мысли о том, что отзыв придет, а
здесь никого не окажется. Мы бросим прослушивание, и Программа  перестанет
существовать.
   Олсен умолк и принялся разглядывать свои старческие руки.
   Макдональд  посмотрел  на  Джона.  Это  его,  Уайта,  способности   как
руководителя Программы сейчас подверглись сомнению. Впрочем, Джон никак не
прореагировал на все эти намеки и нелестные сравнения. Он отошел и  присел
рядом с Олсеном с краю стола.
   - Олли, по существу, не сообщил ничего нового. Все это время мы  только
и говорим о том, как жить нам дальше. При жизни твоего отца на эту тему не
говорили. Да она, собственно, и не возникала. Пока жив был Мак  -  жила  и
Программа. Но Мака нет сейчас с нами.
   - Весь мир - могила славным людям, - произнес Макдональд.
   - С тех пор, как я сел в это кресло, - Уайт постучал по подлокотнику, -
прошло уже пять лет, - я многое узнал, в том числе и тщательно  скрываемое
Маком, чего он  не  желал  обнаруживать,  поскольку  это  могло  навредить
Программе. Продлится ли ее существование и каким образом, - вот именно  те
вопросы, которых никто и никогда не ставил, поскольку от ответа на них Мак
уходил. А сейчас здесь задают их все и каждый. Я - не Мак и,  естественно,
не могу действовать, как он. Ту же работу мне  приходится  выполнять  теми
средствами, которыми а на данный момент располагаю, и  делаю  я  это,  как
умею. Вот почему я и решился пригласить тебя сюда.
   Уайт встал и положил на плечо Роберта свою  огромную  ладонь,  заглянул
ему в лицо, будто пытаясь  прочесть  ответ  на  вопрос,  который  ему  еще
предстояло задать. - Добро пожаловать домой, Бобби.


   Они приземлились в аэропорту - маленький мальчик и смуглая  черноглазая
женщина.  К  зданию  аэровокзала  они   направлялись   пешком,   так   как
вспомогательный транспорт здесь не предусмотрен.  Женщина  шла  энергично,
явно в радостном предвкушении встречи, а мальчик, которого она держала  за
руку, с неохотой тащился следом. Потом появился мужчина. Он обнял женщину,
сжимал ее в объятиях и целовал, и все говорил, как рад он ее возвращению и
как он скучал. Наконец, он присел на корточки перед мальчиком и  попытался
обнять его, однако тот шагнул назад и замотал головой. Мужчина протянул  к
нему руки.
   - Добро пожаловать домой, Бобби.
   - Не хочу домой, - проговорил мальчик. - Хочу путешествовать  всегда  -
madre и я, только мы вдвоем.
   Макдональд помотал головой.
   - Это не мой дом. Я покинул все это двадцать  лет  назад,  десятилетним
мальчиком и появился здесь только сегодня, да и то  лишь  благодаря  твоей
телеграмме.
   Уайт убрал руку.
   - Я надеялся, ты приедешь не только потому, что твой отец уже умер.
   Макдональд взглянул на стол, пустое кресло.
   - С какой стати он должен значить для меня после смерти больше, чем при
жизни?
   - За что ты так ненавидишь его, Бобби? - спросил Олсен.
   Макдональд   встряхнул   головой,   словно   освобождаясь   от   давних
воспоминаний.
   - Это не ненависть. Хотя всех этих фрейдистских доводов вполне  хватило
бы для подобного чувства. Впрочем, я достаточно часто обращался за советом
к психоаналитикам и довольно  скоро  научился  разбираться  во  всех  этих
признаках собственного подсознания. И давно уже сжился  с  ними...  Однако
дело здесь в чем-то другом, гораздо большем: ребенку необходим отец, а тот
постоянно занят. По сути, отца у меня никогда не было,  только  мать.  Она
обожествляла его, и меж ними не находилось местечка для мальчишки.
   - Он любил тебя, Бобби, - дрогнувшим голосом сказал Олсен.
   Макдональд прямо-таки жаждал, чтобы  его  перестали  называть  "Бобби",
отлично, впрочем, понимая, заявить об этом прямо он не решится.
   - Он и мою мать любил. Однако и для нее места  не  нашлось,  ибо  более
всего он ценил свою работу. Он жил только своим  делом,  и  она  знала  об
этом. Да, пожалуй, и он знал, как и все, кто его окружал.  О,  несомненно,
он был великим человеком,  а  вся  жизнь  великих  посвящена  собственному
призванию. Все остальное  приносится  в  жертву.  Вот  только,  как  же  с
принесенными в жертву? По натуре человек добрый,  он  понимал,  какое  зло
причиняет этим нам - мне и матери.  Он  очень  переживал  и  пытался  хоть
как-то вознаградить нас. Но компенсировать утраченное уже ничем не мог.
   - Он был гений, - произнес Уайт.
   - "Гений делает, что должен, а Талант  -  лишь  то,  что  может"  [Оуэн
Мередит  (1831-1891),  "Последнее   слово   чувствительного   поэта"],   -
язвительно процитировал Макдональд.
   - Будто снова услыхал твоего отца, -  проговорил  Олсен.  -  Всегда  он
кого-то цитировал.
   - Зачем вы позвали меня сюда? - спросил Макдональд Уайта.
   - Все находящееся здесь - вещи твоего отца, - пояснил Уайт. - Книги.  -
Он указал на полки. - Все это его. А теперь, если  захочешь,  будет  твое.
Как и все остальное - бумаги, письма, документы...
   - Они мне  не  нужны,  -  сказал  Макдональд.  -  Все  это  принадлежит
Программе, и уж никак не мне. Моего здесь нет ничего.
   - Ничего? - переспросил Уайт.
   - Да, - подтвердил Роберт. - Но ведь  не  это  послужило  причиной  для
вызова.
   - Я думал, ты помиришься с отцом, - проговорил Уайт. - Я, знаешь ли, со
своим уже помирился. Правда, еще двадцать лет назад.  В  конце  концов  он
понял: его сын не собирается становиться тем, кем желал бы  он,  и,  более
того, не разделяет даже его мечты. Я же, в свою очередь, уразумел: так или
иначе, он любит меня. Вот я и высказал ему все это, и мы,  помнится,  даже
всплакнули вместе.
   Макдональд снова взглянул на кресло и заморгал.
   - Мой отец умер.
   - Но ты-то жив. Примирись с ним в воспоминаниях.
   Макдональд пожал плечами.
   - Но ведь не только из-за одного этого меня пригласили сюда? Зачем  все
же я тебе понадобился?
   Уайт недоуменно развел руками.
   - Ты понадобился всем нам. Понимаешь, здесь все любили Мака, и  поэтому
чувство это распространяется и на его сына. И все здесь хотят увидеть  как
сын вновь полюбит отца.
   - И опять-таки во имя Мака, - проговорил Макдональд. - А сын его хочет,
чтобы его полюбили просто так, ради него самого.
   - И еще одно, - сказал Уайт. - Прежде всего,  я  хочу  предложить  тебе
должность в Программе.
   - Интересно, какую же?
   Уайт пожал плечами.
   - Любую. Если ты ее примешь, даже эту, - он указал на кресло за столом.
- С удовольствием увидел бы тебя в этом кресле.
   - А как быть с тобой?
   - Возвращусь к тому, чем занимался  до  того,  как  Мак  назначил  меня
директором, - стану работать с компьютерами. Хотя Маку  перевалило  далеко
за восемьдесят и официально он числился в отставке, я так и не ощутил себя
директором, пока он был жив. И  вот  всего  пару  дней  назад  я  внезапно
осознал: за все здесь отвечаю я. Я и есть директор Программы.
   - Но Мак никогда не вмешивался в дела Программы, об этом и речь не шла,
- проговорил Олсен. - После смерти Марии  и  твоего  отъезда  в  школу  он
сделался сам не свой, - настолько он изменился. Стал каким-то равнодушным,
и все-таки до последних дней ощущал себя составной частью этого  огромного
механизма прослушивания, лишь потому и не сдавался. А поскольку запущенный
механизм не давал сбоев, двигался и он. Вот так, вместе они и  шли.  После
назначения Джона Мак, казалось, вздохнул с  облегчением:  он  перестал  во
что-либо вмешиваться, почти не разговаривал, за редким исключением,  когда
его просили помочь.
   Уайт улыбнулся.
   - Все это так. Но вместе с тем, пока он находился с нами, ни у кого  не
возникало даже малейшего сомнения, кто здесь настоящий директор. Мак - это
Программа, а Программа - это он. И вот теперь  Программа  должна  остаться
без Мака.
   - Следовательно, как я понял, понадобилось мое имя, - полувопросительно
констатировал Макдональд.
   - Отчасти да, - признался Уайт. - Как я уже говорил тебе, я никогда  не
чувствовал  себя  руководителем.  Мне  казалось,  я  занимаю  это   кресло
временно, до прихода настоящего его хозяина... или кого-то,  носящего  его
имя. Имя Макдональда.
   Роберт снова огляделся по сторонам,  будто  представляя  себя  хозяином
этого кабинета.
   - Если это  попытка  уговорить  меня,  -  произнес  он,  -  то,  должен
заметить, что аргументы твои звучат неубедительно.
   - За нашими антикриптографическими занятиями мы позабыли, как это можно
- говорить одно, а  думать  -  другое.  К  тому  же  везде  здесь  незримо
присутствует нечто, постоянно вопрошающее:  "А  как  бы  поступил  в  этом
случае Мак?"  И  мы  знаем  одно:  он  всегда  оставался  бы  искренним  и
безупречно честным. Разумеется,  я  справлялся,  чем  ты  занимался  после
своего отъезда. Мне многое  о  тебе  известно.  Ты  лингвист.  Одно  время
специализировался в китайском,  японском,  много  путешествовал  в  период
учебы и после окончания университета...
   - Следовало же как-то распорядиться собственными каникулами, -  заметил
Макдональд.
   - Твой отец тоже изучал языки, - вмешался Олсен.
   - Вот как? - проговорил Макдональд. - Но я-то занимался ими,  поскольку
сам того пожелал.
   - А потом ты занялся компьютерным программированием, - сказал Уайт. - А
твой отец - электротехникой.
   - Я вышел на это, когда работал над машинным переводом.
   - И внес в искусство программирования кое-что  оригинальное,  -  заявил
Уайт. - Разве ты еще  не  понял,  Бобби,  ведь  все  эти  годы  ты  шел  к
Программе, готовился занять это кресло.
   - Возможно, вы с Маком и не понимали друг Друга, - проговорил Олсен.  -
Но тем не менее, вы очень похожи. Ты просто шел по его следам, Бобби,  сам
того не ведая.
   Макдональд покачал головой.
   - Лишний повод заняться чем-либо другим, коль мне уже все  известно.  Я
не желаю становиться таким, как мой отец.
   "Никто не может стать таким, как другой", - подумал он.
   - Двадцать лет... Не слишком ли долго  ты  носишь  обиду  в  сердце?  -
проговорил Уайт.
   Макдональд тяжело вздохнул, чувствуя, как подступает знакомое  ощущение
скуки и нетерпения, когда ему и всем остальным становится ясно -  разговор
окончен, но никто не знает, как поделикатнее его завершить.
   - Что ж, у каждого свой крест.
   - Ты нужен нам, Бобби, - сказал Уайт. - Нам и мне - тоже.
   "Ну вот и дошли до личных просьб".
   - Если Программа каким-то образом и нуждается во мне, то наверняка  это
не моя индивидуальность. Вам нужно лишь отцовское имя. И, стоит мне только
согласиться, как я окажусь, подобно ему, погребенным здесь  навсегда.  Она
поглотит меня, как сделала это с отцом,  использовав  его  полностью,  без
остатка, не оставив ему ни сил, ни желаний на что-либо другое.
   На лице Уайта отразилось сочувствие.
   - Я понимаю тебя,  Бобби.  Но  здесь  ты  ошибаешься,  поверь  мне.  Не
Программа заживо схоронила твоего отца, - скорее, это он вобрал в себя  ее
всю. Программа  -  это  Мак,  он  выступал  ее  движущей  силой.  Все  эти
радиотелескопы при нем жили своей жизнью,  всегда  оставаясь  чуткими  его
ушами; так же и этот компьютер - не проста машина, а  мозг  Макдональда  -
мыслящий, все запоминающий, анализирующий. Да и все мы являлись, по  сути,
лишь  различного  рода  воплощениями  Мака,  совокупности  его  таланта  и
замыслов. Своеобразный резерв времени для твоего отца...
   - Твои слова рисуют ситуацию еще в худшем свете,  -  сказал  Роберт.  -
Именно этого, как ты не поймешь, я и пытался избежать всю  свою  жизнь,  -
уйти от этой вездесущности, от всего этого отцовского доброжелательства...
   - Все мы стараемся быть честными по отношению к себе, - заметил Уайт.
   - Существует нечто, -  сказал  Олсен,  отрываясь  от  стола,  -  нечто,
большее, нежели простые человеческие чувства и эмоции, - столь же  важное,
как, скажем, религия или все, предпринимаемое во благо людей,  всего  рода
человеческого. Если  тебе  посчастливится  отыскать  подобное,  стать  его
частью и добиться его воплощения в жизнь, - вот тогда  ты  и  почувствуешь
настоящую удовлетворенность. Все остальное - не в счет.
   Макдональд обвел взглядом стены, и они показались ему стенами  тюремной
камеры.
   - Не  нужно  уговаривать  меня  провести  здесь  часть  своей  жизни  -
оставшиеся, надеюсь, лет сорок. Что угодно, но только не этот кабинет. Нет
у меня ни директорских способностей, ни надлежащей квалификации; и главное
- я не хочу становиться частицей этого всего и всю  жизнь  провести  среди
машин, так и не открыв ничего нового. Умру ведь я прежде, чем придет отзыв
с Капеллы. И это - жизнь? Какую цель может преследовать такая жизнь? Какое
удовлетворение?
   Уайт взглянул на Олсена, словно приглашая его подивиться вместе с ним -
как этот человек не хочет понять их преданности, самого смысла  их  жизни.
Как достучаться к нему?
   - Может, покажем Бобби то самое место? А потом - что ж - пусть уходит.


   Для мальчишки Программа являла собой средоточие тайн и волшебства.  Там
бывало интересно днем, а ночью  же  -  просто  великолепно.  Бобби  обожал
ездить туда, когда в  виде  исключения  ему  разрешалось  поздно  ложиться
спать. Сперва ему открывалась железная долина, сияющая в лунном  свете,  -
место, куда забирались эльфы, натирать здесь все до зеркального  блеска  и
ловить звездную пыль. Они собирали ее в бутылочки, и уж затем использовали
в своих колдовских целях.
   За долиной находилось Ухо - огромное и похожее  на  чашку.  Ухо  высоко