астоятель, - прошептала растроганная миссис Уинтер.
  - Мне бывает так тяжело... Ведь у меня двое детей...
  - Знаю. Долг наш -заботиться о детях. Мужайтесь.
  Оливия потом сказала мне:
  - Сэм, поздоровайся с Эдит. Разве ты не узнал ее?
  Мы возвращались домой вчетвером. Оливия утешала миссис Уинтер, а я шел с
Эдит впереди. Я понял, что ее отец лежит больной, и мне было ужасно жаль
девочку.
  Я видел, что Эдит очень любит отца и тяжело переживает его нездоровье.
  В тот день Оливия приготовила очень хороший обед и поручила мнг отнести
Уинтерам что-то вкусное.
  - Ты- сделаешь доброе дело, Сэм, если навестишь больного, - наставительно
сказала Оливия, завязывая в салфетку блюда с кушаньями.
  Я отправился к Уинтерам, и с этого дня началась моя дружба с ними, более
тесная, нежели простое соседское знакомство. В тот день Эдит проводила
меня до калитки и сказала:
  - Вы такой добрый, Сэм! Я никогда, никогда этого не забуду.
  Я ничего не ответил. Я был слишком растроган тем, что меня назвали добрым.
  Мы часто играли на площадке в крокет. Мне доставляло удовольствие
проигрывать Эдит, и я радовался, когда она хлопала в ладоши, торжествуя
победу. Мне нравился приятный характер этой кудрявой девочки. В прошлом
году, приехав в Эшуорф, я не сразу узнал Эдит. Она выросла, выпрямилась,
как-то по-особенному стала причесывать свои густые волосы, в глазах ее
появился новый, чуть притаенный блеск, и это меня очаровало. Однажды,
гуляя с Эдит, я попросил позволения писать ей. Она разрешила. Я написал из
Дижана. Она ответила так мило, что я выучил это письмо наизусть и долго
хранил его.
  Теперь Эдит стала настоящей красавицей. Ее улыбка покоряла меня, и я часто
ловил себя на том, что теряюсь перед этой тонколицей грациозной девочкой,
не зная, что сказать.
  Вот что удерживало меня в Эшуорфе. К этому следует добавить, что совсем
недавно я услышал слова дядюшки, когда он разговаривал на кухне с Оливией.
  - Что касается меня, - ораторствовал дядюшка, - то я бы не стал мешать
нашему парню расстаться на время с Эшуорфом. Надо рассуждать практически,
как любит выражаться Том. Бридж. Если на руках нет козырей, надо ходить с
маленькой. Пусть Сэм побродит по белу свету. Смотришь, нападет на
золотоносную жилу и вернется не с пустыми руками. Вот тогда, Оливия, и
попируем на свадебке...
  - Скажете тоже, мистер Бранд, - возразила Оливия.
  - А я серьезно, - ответил дядюшка, и слышно было, как он ожесточенно
выколачивает свою бразильскую трубку о край кирпичного очага. - Чем
кудрявая Эдит не невеста для нашего малыша? Через три года ей стукнет
восемнадцать. К этому сроку малыш должен заработать деньги, и тогда им
можно будет подумать о семейном гнездышке. Ох, Оливия, не успеем мы и
оглянуться, как придется нам нянчить внучат!..
  Дядюшка залился добродушным смехом.
  Дальнейшего разговора я не слыхал, но слова дядюшки глубоко запали в мою
душу. Они были мне приятны!
  Сейчас я вспомнил эти слова и отвлекся от тяжелых мыслей.
  Вошла Оливия.
  - Тебе письмо, Сэм.
  Я разорвал конверт. В полусвете вечерней зари, стоя у окна, я прочитал
строчки, написанные жестким почерком моего друга Роберта, и уронил на пол
тяжелый, с золотым обрезом листок. Роберт писал:
  "Уважаемый мистер Пингль! После всего, что стало известным относительно
лица, которое покровительствовало вам, я полагаю, вы сами поймете, что
следует пересмотреть некоторые личные отношения. Мои друзья также
полагают, что вряд ли вам будет удобно впредь встречаться с нами в стенах
нашего колледжа. Понятным должно стать и то, что предполагаемая наша
совместная поездка окончательно расстраивается. Примите уверения и пр. Р.
Смолл".
  Боже мой, как корректно!
  Лицо мое горело, как от пощечины. Они не хотят иметь со мною ничего
общего? Мое присутствие шокировало бы их? Тем лучше. Ах, как прав в своем
возмущении дядюшка!


                                    V.

  Эдит сидела рядом со мною в сквере у спуска Кингстрит к порту. Перед нашей
скамьей в рамке зелени на клумбе дремали чахлые флоксы. Кусочек туманного
океана виднелся внизу над выступами кирпичных домов с острыми черепичными
крышами. Среди них возвышалось громоздкое здание эшуорфской конторы
столичного банка "Мей энд Литтлюнион", служить в которой было мечтой
многих эшуорфцев.
  - Знаешь, Эдит, я уеду из Эшуорфа, - сказал я.
  Я впервые сказал своей подруге "ты" и ждал, как она мне ответит.
  - Это очень хорошо, Сэм, - ответила девочка и отвернулась. Губы ее
задрожали, но голос оставался ровным. - Ты увидишь, как живут люди. Папа
всегда говорил, что путешествия - самое интересное на свете. Если бы он
был здоров, он бы уехал в Австралию... Ты выберешь, Сэм, самое лучшее для
себя, - договорила Эдит.
  - И для тебя, Эдит, - тихо добавил я.
  Она посмотрела мне прямо в глаза.
  - Знаю но пока лучше об этом не говорить. Ты такой хороший, Сэм! Мне
сейчас очень-очень грустно, а без тебя будет еще грустней. Но делай, как
лучше для тебя, Сэм, и, пожалуйста, не думай обо мне, не принимай меня в
расчет. Дядюшка Реджи говорил, что надо воевать с жизнью. А ты сильный,
Сэм. Ты сумеешь победить... Да, да, Сэм, поверь мне. Я знаю тебя лучше,
чем ты сам!Эдит мягко улыбнулась. - Хочешь знать, о чем я думаю?
  - Очень хочу, разумеется.
  Она сказала серьезно:
  - Я думаю, что дружба помогает людям в жизни. Это я прочитала вчера в
одной книге, и это очень верно...
  Потом мы спустились по Кинг-стрит к молу и долго смотрели на залив.
Красивые парусные яхты мчались к мысу Джен и там ловко поворачивали, ловя
ветер. Одна из них обогнала все остальные. Ее паруса блестели в лучах
заходящего солнца.
  - Как ловко управляется с парусами парень,-заметила Эдит, кивая на яхту,
где чернела фигура толстого человека, сидевшего на корме.
  - Это Боб, - отозвался я.
  - Ну да, Боб Бердворф, - подтвердила Эдит. - Он скоро получит наследство,
говорят.
  Мне не понравилось, что Эдит так много внимания обращает на суденышко
этого Боба, племянника господина Сэйтона. Но действительно его яхта была
прелестна.
  - Может быть, мы вернемся домой?-предложил я Эдит.
  - Да, Сэм. Здесь свежо,-покорно согласилась со мною она, хотя на берегу
совсем не было свежо.
  Когда я пришел домой, огец ужинал. На его безмолвный вопрос я мог только
опустить голову.
  - Ничего утешительного.
  - Ешь, если голоден, - сказал отец.
  После ужина он позвал меня в кабинет, где каждая мелочь, начиная с
каминных щипцов в виде широких когтистых лап и кончая громадной
пепельницей из панциря гвинейской черепахи, была мне знакома с детства. Я
видел блестящую седину на висках отца и добрый взгляд его усталых
выцветающих глаз. Милый отец! Из старинного секретера он вынул два
банковых билета и сказал тихим голосом, в котором звучала печаль:
  - Дорогой малыш! Ты получил образование, как хотела твоя покойная мать...
- При этих словах отец посмотрел на висевший в простенке большой портрет
своей ж„ны, так безвременно покинувшей нас, и приложил носовой платок к
повлажневшим глазам.
  Растроганный, я молчал. В эти минуты я памятью оживлял нежные черты мамы.
Она так любила меня.
  - Сын мой, тяжело говорить, но скажу,- продолжал отец, смотря на меня
из-под густых седых бровей. У него был торжественный вид, и выражался он
несколько старомодно. - От бывшего нашего лорда нет никаких вестей, и не
исключена возможность, что его уже нет в живых. Но не смею осуждать
судьбу, ибо знаю строгую мудрость законов земли и неба. Если тебе не
суждено закончить образование, пусть будет так. Но мы все - и я, и дядюшка
Реджи, и наша добрая Оливия - хотим, чтобы ты нашел свое счастье. Сегодня
я имел долгую беседу с наставником нашим отцом Иеремией. Досточтимый
служитель церкви вполне согласен с тем, что советовал раньше дядюшка
Реджи...
  - Знаю, - произнес я, опуская голову.
  - Очень хорошо, что ты сознаешь наше положение, -вздохнул отец. - Ты сам
должен отыскать свою судьбу. У моего малыша Сэма крепкие руки и светлая
голова, напичканная разными премудростями, а сердце такое же доброе, как у
его покойной матери...
  Мы оба снова посмотрели на портрет с грустью и благодарностью.
  - У тебя, Сэм, есть желание работать,-продолжал отец. - Мы с Реджинальдом
видели, как старался ты устроиться здесь, и решили... - С этими словами
отец вручил мне два банковых билета. - Возьми, малыш. Эти
деньги - все, что я имею, скудные остатки моих сбережений. Постарайся
истратить их так, чтобы потом с благодарностью вспомнить о своих
родителях. Помни, что родители всегда любят своих детей. Знай, что над
бумагами лорда Паклингтона в конторе я просиживал по четыре часа лишних
ежедневно, а твоя добрая мать экономила по мелочам. Мы трудились, чтобы
скопить хоть что-нибудь для тебя.- Отец взволнованно затряс головой и
протянул мне руки:-Дорогой мой!..
  Будучи не в силах говорить, я только склонился на грудь отца, долго
целовал его сухие, запачканные чернилами руки и орошал их благодарными
слезами.
  - Ну, ну, малыш...
  Отец ласково потрепал меня по плечу.
  - Спрячь деньги... Свет велик, во владениях короля не заходит солнце, и
Нептун покровительствует нашему флагу на морях. Устраивайся! А вернешься,
будь уверен, ты найдешь в Эшуорфе по-прежнему любящих тебя людей.
  Чуть прищурившись, отец покосился на окно, через которое виднелся домик
Уинтеров, и я понял, что отец знает о моей тайне.
  Отец проговорил со мною до полуночи, сидя в кресле у любимого камина. В
юности он путешествовал, и мне пришлось лишний раз выслушать историю, как
в Новой Гвинее охотятся за черепахами.
  Милый неудачник! До сих пор помню его ласковый взгляд, когда он поднимался
по узкой винтовой лестнице к себе в спальню. На ступеньках он
приостановился со свечой в руках. Из кухни несло сыростью. Свеча оплывала,
и стеариновые сосульки падали на тяжелый медный подсвечник, дрожавший в
руке отца. Перегнувшись через перила, отец кивнул мне.
  - Не проспи, малыш. Старый Орфи поедет за скипидаром ровно в шесть и
согласен захватить тебя. Ты попадешь в Уэсли на поезд семь семнадцать.
Спокойной ночи.
  Я плохо спал. Решено. Утром я уеду из Эшуорфа потихоньку, чтобы никто и не
заметил этого. Эдит я буду присылать письма...
  Мне показалось, что за окнами начинается шторм. Но это только возвратился
дядюшка Реджи. Он бурно спорил о чем-то с Оливией, но внезапно смолк. У
Оливии была своя манера управляться с нарушителями спокойствия в ее
кухонном царстве. И вскоре я услышал смиренные шаги дядюшки и осторожный
скрип двери его комнаты...
  Утро сияло осенним очарованием.
  Черепичные крыши эшуорфских домов, умытые свежей росой, ярко и разноцветно
блистали на солнце. В туманной лиловой дали под пышным пологом розовых
облаков еще дремал величественный океан. Шоссе медленно извивалось вокруг
холма. Старый Орфи не очень торопился, сидя в повозке, где глухо
позвякивали оплетенные соломой аптечные бутылки. Костлявая лошадь
мужественно преодолевала подъем на верхнем -шоссе. Эшуорф медленно
опускался. Зелень придорожных кустов ласкала мои взоры.
  Я мысленно прощался со всем, что мне было дорого здесь. Вот и поворот у
моста.
  Неожиданно я увидел Эдит. Она стояла на берегу ручья и махала мне рукой.
Орфи предупредительно натянул вожжи, и девочка подбежала к остановившейся
повозке, из которой я выпрыгнул.
  - О, Эдит!
  Мы пошли вперед по шоссе. Эдит протянула мне маленький букет горных фиалок:
  - Счастливого пути, Сэм.
  Глаза Эдит были похожи на темные влажные фиалки.
  Я растроганно прошептал:
  - Как хорошо, что ты пришла, Эдит!
  - Мне хотелось пожать тебе руку на прощанье. Вот и все, - сказала она.
  - До свидания, Эди. Ты не забудешь меня?
  - До свидания, Сэм. Возвращайся!.. Я буду ждать... Копыта лошади гулко
простучали по деревянному мосту. Повозка завернула за холм, и я уже не
видел Эдит. Аптекарь меланхолично пошевелил вожжами.
  - Не знал я раньше, что маленькая Уинтер любит утренние прогулки.
  Я промолчал, дожидаясь, когда мысли старого Орфи перестанут касаться чужих
дел, а потом равнодушно заметил:
  - Какая теплая погода!
  Но аптекарь был упрямцем и любил соваться не в свои дела. Он долго ворчал:
  - Не мог старина Пингль придумать чего-нибудь получше, чем отпускать парня
от себя. Хм... Вот я... дальше Уэсли не ездил и Эда никуда не пущу. Доктор
Флит прав:
  даже в раю должна понадобиться аптека. И на наш век хватит...
  В непонятном раздражении аптекарь вдруг больно хлестнул лошадь, крикнув:
  - Ну ты, инфузория!
  Четвероногая "инфузория" нервно взмахнула хвостом и сразу прибавила рыси.
Эшуорф остался позади.


                              ВТОРАЯ ТЕТРАДЬ


                                     I

  Если подробно рассказать обо всех бедах, которые обрушивались на меня с
того памятного очаровательного утра, когда я покинул Эшуорф в поисках
постоянного куска хлеба, то понадобится чрезвычайно много времени, трудов
и бумаги. Скажу только, что неудачи преследовали меня, знаменуя
безнадежность моей судьбы на этой планете. Казалось, весь свет сговорился
доставлять мне лишь одни неприятности. Отцовские деньги таяли в моих
руках, как снег на раскаленной плите. Мечты также превращались в пар. Я
бежал от одних неудач и наталкивался на другие, еще более жестокие.
  О порядках в конторах по найму я мог написать целую монографию - так
хорошо я ознакомился с бесконечным ожиданием предложения и бешеным бегом
по указанному адресу. А когда я влетал в какой-нибудь магазин, где
требовался лифтер или посыльный, то заетавал там или толпу таких же, как
я, или ответ: "Место только что занято".
  Однажды мне как будто посчастливилось. Управляющему какого-то герцога
требовалось пятнадцать молодых парней на один день. Об этом было
напечатано объявление. Работа, как я узнал после, заключалась в том, что
парни, обряженные в рыцарские доспехи четырнадцатого столетия, стояли на
площадках парадной лестницы во время вечернего раута и отдавали честь
приглашенным гостям. Нас собралось около тысячи. Давка была страшная.
  Сначала отобрали триста человек. Я нырнул в толпу и проскользнул во двор
герцога триста первым. Вышел дворецкий и еще какие-то люди и выгнали
обратно на улицу примерно две трети. Осталась сотня кандидатов в
счастливцы, в том числе и я. Мы выстроились, как солдаты на смотру, в две
линии. Все старались держаться бодро, выпячивали грудь и держали руки по
швам. Дворецкий прошел мимо один раз, всматриваясь в наши лица, и ничего
не сказал. Потом прошел вторично, вглядываясь в каждого человека, как бы
оценивая его, и время от времени, слегка ткнув пальцем, говорил:
  - Да.
  Мимо меня он прошел равнодушно, как мимо уличной урны для окурков. Я видел
холодное бритое лицо с пунцовым носом и навсегда запомнил его.
  Пятнадцать счастливцев пошли в контору за дворецким, а остальных вежливо
попросили убраться.
  Отчаявшись найти работу по газетным объявлениям, я решил заходить во все
подряд магазины, конторы, меняльные лавки, парикмахерские, мясные,
зеленные и предлагать свои услуги. Предъявляемый диплом не производил на
хозяев впечатления, и мне отказывали. Впрочем, владелец табачной лавочки
на углу Брайтстрит н площади Пальмерстона, чистенький старичок в очках и
старомодном жилете, заинтересовался моей особой, когда я представился ему
и предъявил диплом.
  - Очень рад, молодой человек, - произнес он, с любопытством рассматривая
львиную голову на печати Дижанского колледжа. - А знаете, лев мне не очень
нравится. Нет в нем, я бы сказал, свирепости. А? Дижан? Очень хорошо...
  Старичок был глух, и я кричал ему на ухо:
  - Мне надо устроиться!..
  Старичок испуганно посмотрел на меня.
  - Устроиться? А ваша фамилия Пингль?
  - Да. Я не мог продолжать образование...
  - Постойте... - Тут старичок начал задумчиво чесать себе переносицу. -
Ведь я где-то читал про вас... Вы тот самый?
  - Простите, не понимаю...
  Глазки старичка сияли любопытством.
  - Ну, ну... Вы тот самый Пингль, которому помогал лорд Паклингтон...
  -Совершенно верно!-закричал я, ожидая, что старичок сейчас же поставит
меня за прилавок рядом с собою торговать "Западным сфинксом" и сигаретами.
  Но неожиданно старый табачник затопал ногами.
  - Прошу меня оставить в покое! Я, знаете, консерватор и не могу позволить,
чтобы разные подобные... Ах, ах, молодой человек, стыдитесь...
  Три дня голодный скитался я по докам. Шкипер "Камбалы", столкнувшийся со
мной у пристани, оказался приятелем дядюшки по "Королевскому тигру" и
узнал меня. Услыхав про диплом, он только свистнул протяжным морским
свистом.
  - Несъедобный товар... Посмотри свет, малютка, Пусть обвеют тебя штормы и
хорошенько просолят морские волны. Это говорю тебе я, прошлявшийся по
морям двадцать три года. Дядя у тебя, Пингль, хороший парень, и для него
я готов помочь тебе. Слушай, нанимайся на корабль и поезжай куда глаза
глядят, ни от какой работы не отказывайся. Нитка к нитке, а получается
канат, понял? Как земляку устрою рекомендацию на угольщик бесплатно. Идет?
  - Сделано, - ответил я, как говорили в Эшуорфе матросы.
  Так начались мои странствования.
  Пузатый черномазый угольщик, пропитанный нефтью и жирной вонючей пылью от
верхушек мачт до самого киля, носил странное для океанского судна название
"Зеленый кот". Так как коты не плавают даже в прудах, то понятно, что
угольщик имел обыкновение устраивать качку и при совершенном штиле. Почти
весь экипаж угольщика состоял из китайцев. Работа на этом отвратительном
судне была исключительно грязная. Может быть, шкипер хотел испытать меня и
поэтому рекомендовал капитану "Зеленого кота". Капитан Джон Гревс не
отличался многословием. Он сказал:
  - Беру. Работать у котлов. Повиноваться. За проступки буду наказывать.
  И вот с полудюжиной китайцев я зачислился в команду помощником кочегара. Я
сделал это с удовольствием. Мне казалось, что я поступаю назло всем.
  Плавание на запад во чреве грязного чудовища вымотало из меня все
внутренности. Сотоварищи по работе относились ко мне в первые дни с
насмешливой подозрительностью. Но как только черная пыль одинаково покрыла
толстым слоем наши лица, отношения сгладились. За работой я научился
понимать несколько фраз по-китайски, и мне нравились переговариваться с
белозубым Ча и низкорослым силачом Та Ши. Ведь я говорил с людьми на
языке, которому не учили в колледже.
  Я сошел на берег Нового Света, потеряв в весе девять кило, грязный, как
дьявол, но с деньгами в кармане. Можно было начинать сухопутную карьеру.
Мысль о новом океанском рейде бросала меня в дрожь.
  Небоскребы напомнили мне эшуорфские скалы, а улицы казались похожими на
ущелья. Я пробовал работать грузчиком, расклеивал театральные афиши,
торговал газетами и шнурками для ботинок. Небольшая тарелка овсянки с
куском.хлеба начинала становиться моим ежедневным меню. И, наконец, мне
посчастливилось.


                                    II

  В Белл-Харбор я попал случайно. Железнодорожное полотно, ведущее туда из
города, уложено на бетонных шпалах в уровень с водой, и мне казалось, что
поезд мчится по волнам поперек залива Белл-Бай. Белл-Харбор пригородная
дачная местность на берегу океана. Окрашенные в веселые яркие цвета почти
одинаковые домики вытянулись ровными линиями, все с террасами и полосатыми
занавесками, с огороженными палисадниками, где недостаток деревьев
возмещается пышными газонами и цветущими кустарниками. Вдоль берега тянется
асфальтированная дорога, и все пространство между нею и океаном занято
широким песчаным пляжем. Белл-Харбор считается прославленным местом морских
купаний.
  Внимание мое привлекла громадная вышка для прыжков в воду.
  Джентльмен, уныло валявшийся на песке и куривший трубку, пробормотал:
  - Ах, вы спрашиваете про эту вавилонскую башню?
  Ее построили для Блэк Снейка... Что? Вы не знаете, кто такой Блэк Снейк? -
Джентльмен оживился и лег на горячий песок.- Хм, догадываюсь, вы не
здешний, кролик. Ну, так, к вашему сведению, наш Блэк Снейк величайший
в мире чемпион по фигурным прыжкам в в