ся в тюрьму. Там у тебя будет немного
времени помолиться о спасении твоей преступной души.
  - Одну минуту, сеньор, - серьезно сказал я. - Это же недоразумение,
ошибка. Я Сэмюэль Пингль, баковщик с "Буксуса", третьего дня потерпевшего
крушение у мыса Луки.
  - Очень интересно, -. иронически улыбнулся дельАронзо. - Дальше.
  - Я очутился здесь, чтобы разыскать слугу доктора Рольса, моего знакомого
Вандока.
  - А тебя не интересовал сам сеньор Рольс? - спросил дель-Аронзо.
  - Да, интересовал.
  - Слава богу, хоть раз ты сказал правду. Ангелы отпустят тебе за это одну
сотую твоих грехов. Но остальных девяносто девяти сотых хватит, чтобы ты
мучился в аду до светопреставления. И что ты мне болтаешь о слуге сеньора?
Ведь ты сам и служил у сеньора доктора... А как ты назывался, мне все
равно...
  - Но тогда как же?... - воскликнул я и замолчал.
  Бесполезно было сейчас рассказывать полицейскому всю цепь событий,
приведших меня к месту трагического убийства доктора Рольса. - Отправляйте
меня в тюрьму, сеньор, - наконец вымолвил я, - и немедленно же сообщите
консулу. Я должен его видеть.
  - Придется сообщить консулу, - согласился дель-Аронзо. - Что касается
моего мнения, то я бы повесил тебя сейчас же на длинной веревке, спустив с
этого обрыва. Но это была бы самая легкая кара за все твои преступления.
Марш! Ведите арестанта!
  Полицейские, окружив меня, щелкнули револьверами, и мы тронулись в тюрьму.


                                    IV

  В сырой каменной крысиной норе, куда меня втолкнули, я провел два дня.
Кормили меня похлебкой, в которой плавали бобы и остатки странной дичи,
имевшей при жизни одновременно и чешую и перья. Тут же на соломе лежали
старики, отчаянно ругавшиеся из-за каждого пустяка. Они мне мешали
сосредоточиться. Я прикрикнул на них довольно сердито. К моему удивлению,
они неожиданно замолчали.
  На третий день меня привели к дель-Аронзо. Он сидел в кабинете, щедро
залитом мексиканским солнцем. У окна стоял высокий человек, куривший
трубку. Было так светло, что я зажмурил глаза.
  - Вот, сеньор Робинсон, - услыхал я голос дель-Аронзо, - перед вами
знаменитый Карнеро, похождения которого гремят от мыса Горн до Аляски.
Сейчас он притворяется, что ни слова не понимает па-испански.
  - Я понимаю по-китайски и по-индусски, - заметил я, -открывая глаза.
Обратившись к высокому человеку, я поклонился: - Господин консул?
  - Да, это я, - сухо ответил мистер Робинсон. - Может быть, вы коротко
расскажете, как было дело? Садитесь и говорите спокойно...
  - Благодарю вас,-еще раз поклонился я, усаживаясь на соломенный стул.
  Начал я свой рассказ с приезда в Калькутту из Африки, описал змеиный парк,
чуму в Набухатре, суд и запнулся, дойдя до Бычьего Глаза.
  - Договаривай, Карнеро, - мягко произнес дель-Аронзо.
  Я молчал. Мистер Робинсон внимательно рассматривал меня.
  - Продолжайте... А что вы делали в Африке?
  Но дель-Аронзо задумчиво пососал окурок сигары и ответил за меня:
  - Он не заставит вас долго ждать и расскажет такую историю, что вы будете
готовы снять с него наручники. Но, сеньор Робинсон, не верьте ему ни на
маковое зерно. Он умеет гипнотизировать и пять раз убегал от одиночек под
трвйным караулом накануне последнего расчета с жизнью.
  - Тем интереснее беседа с таким оригинальным парнем,-заметил Робинсон и
обратился ко мне:-Вас обвиняют в убийстве американского гражданина доктора
Томаса Рольса, к которому вы нанялись слугой под одним из вымышленных
ваших имен. Вас застали на месте преступления...
  - И этого вполне достаточно, сеньор Робинсон! -вскричал в раздражении
дель-Аронзо. - Оставьте его нам, и он получит по заслугам.
  - Нет, дорогой Аронзо, - спокойно ответил Робинсон.-Высшая справедливость
требует, чтобы он получил воздаяние по законам нашей страны...
  Я счел возможным вмешаться в разговор:
  - Мистер Робинсон, в моем теперешнем положении я не желал бы ничего
лучшего, как только попасть в руки цивилизованных властей свободного
государства. В колледже я усвоил основы юриспруденции и надеюсь, что
беспристрастный суд оправдает меня.
  Но ни Робинсон, ни дель-Аронзо не слушали меня.
  Они толковали теперь между собой о тонкостях процедуры передачи меня в
руки правосудия Штатов.
  Телеграмма из Мехико с согласием на выдачу преступника была уже получена.
Через три часа гидроплан должен был увезти меня из Масатлана.
  Не стану описывать воздушного путешествия, такого печального для меня, и
первых дней пребывания в тюрьме, построенной по всем требованиям
криминальной науки и архитектурной техники. Понемногу я освоился с
положением человека, на полосатой куртке которого была вышита большая
цифра "ЮН". Это был арестантский номер, заменивший теперь имя, данное мне
родителями в Эшуорфе.
  Несколько раз я подвергался допросу. Следователь мистер Грег слушал мои
рассказы, а крохотный курчавый стенографист в пенсне терпеливо записывал
их.
  - Теперь подведем итоги,-наконец сказал мне однажды следователь
чрезвычайно оживленно, когда я вошел к нему в кабинет.
  В прошлый раз я закончил свою эпопею на том моменте, как дель-Аронзо
поднес к моему носу дуло револьвера.
  - С удовольствием, мистер Грег, - согласился я, удивленно смотря на
несколько толстых томов под общим заглавием - "Дело Карнеро". Тома лежали
перед Грегом, и он усиленно перелистывал их.
  - Итак, вы утверждаете, что вы Сэмюэль Пингль из Эшуорфа, - сказал
следователь, сладко позевывая. - Позвольте мне не столько утверждать
обратное, сколько отрицать все ваши арабские сказки. Пользуясь
неограниченными возможностями нашего правосудия, я проследил судьбу
некоего Пингля, служившего на плантациях мистера Поллока в Пенджабе. Потом
этот Пингль судился в Рангуне за кражу тридцати удавов из королевского
зоопарка...
  - Ничего подобного!-закричал я.-Не удавы, а джирры! И не я, а Вандок!
  - Не прерывайте мистера Грега, - предупредил меня курчавый стенографист. -
Он не любит, когда его прерывают. А то вам будет хуже.
  Мистер Грег, зевнув, поднял глаза к потолку и продолжал:
  - Этот же самый Пингль покушался с преступной целью ошпарить аргентинского
министра в ресторане океанского парохода. Он скрывался от властей в
Гонконге. Вам было известно кое-что из похождений этого бродяги Пингля, и
вы рассказывали мне эти эпизоды, но в сильно смягченном тоне...
  Мне оставалось только горько улыбнуться.
  - Не смейтесь, - опять заметил мне курчавый стенографист.-Мистер Грег не
любит, когда смеются. А то хуже будет.
  - Но что может быть хуже? - прохрипел я.
  Грег был невозмутим. Он поднял глаза и будто читал написанное на потолке и
видимое только ему.
  - И тело Сэмюэля Пингля, - медленно, с расстановкой произнес он, - было
найдено около маяка Луки, с раздробленной головой, выброшенное прибоем в
ночь на одиннадцатое апреля...
  - Да вы смеетесь надо мной? - вскочил я со стула.
  Глаза Грега уставились на меня.
  - Следователь Грег, милый мой, раскрыл триста восемь убийств, двести
ограблений, выследил пять тысяч мошенников, и когда он подводит
итоги...-тут Грег потряс одним из томов и добавил нежным голосом, - он не
смеется. Он плачет от сознания, сколь низко может пасть душа человека. Он
на все имеет доказательства... Вот.- с этими словами Грег протянул мне
квадратный кусок бумаги. - Вот... Это было найдено во внутреннем кармане
куртки того, кого выбросили океанские волны.
  Дижанский диплом! Это был мой дижанский диплом, попорченный морской водой,
но тщательно реставрированный в лаборатории уголовного розыска. Золото
исчезло с гривы льва, по морде его протянулись морщины, придавая ему
добродушный вид старого пьяницы.
  Мне оставалось только хлопнуть себя по лбу. Ведь когда я менялся курткой с
этим парнишкой Тильбоем, я совсем забыл в азарте игры, что мой диплом был
во внутреннем кармане.
  Волнуясь, я начал рассказывать, как мы с Тильбоем играли на "Буксусе" в
кости, Грег махнул рукой.
  - Оставьте вы, называющий себя Пинглем. Слушайте мои выводы. Вы служили у
доктора Рольса. Вы убили его, связали ценное имущество в узлы и
приготовились бежать. Но ваши сообщники, которые должны были прибыть,
чтобы помочь вам увезти награбленное, опоздали. Дель-Аронзо это стало
известно раньше, чем прибыли члены вашей шайки. Вы волновались, вы вышли
из дома навстречу ожидаемым сообщникам. Вас видели на набережной. Вот
показания досточтимого падре Игнациуса Велорозе, знающего вас еще по
Венесуэле, где он давал вам отпущение грехов накануне вашей казни... Вот
показания продавщицы фруктовых вод Мерседес Глисания, которой вы с
присущей вам щедростью подарили пятьдесят пезо... Она видела ваш кошелек.
Вот показания полицейского Хуана Лорес, который издали следил за вами...
  - Ах, мистер Грег, ваша логика потрясает меня,- серьезно ответил я.-
Знаете, я совсем не подозревал, например, что знаком с падре Игнациусом.
Что же вы хотите сделать в конце концов?
  - Мы дойдем и до конца,-важно заметил Грег.- Нас интересует ваше последнее
преступление. Мы раскрыли все. Кто убит - известно. Где убит - неизвестно.
Посредством чего, как, почему, когда-известно. И вот вы предаетесь суду.
Вас не повесят, как в Мексике, а посадят на электрический стул. И тут уж
вам не выйти сухим из. воды. Ну? Молчите? Понимаю. Все волнуются, когда Я
им намекаю на мистера Бибра, управляющего электроприборами в Синг-Синге.
Нате, покурите...
  Очень любезно Грег протянул мне пачку сигарет. Я закурил и задумался.
  Итак, я, несмотря на всю свою искренность, не мог убедить никого, что я
Пингль, а не какой-то бандит Карнеро. Диплом найден в кармане моей куртки
при осмотре трупа Тильбоя. Следовательно, круг замкнулся. Все, что
я могу сказать в свое оправдание, кажется невероятным этому следователю,
который сейчас молча курит с самым добродушным видом, а в ответ на мои
слова или пожимает плечами, или иронически улыбается. У меня нет ни цента,
чтобы нанять адвоката, который бы собрал тоже несколько громадных томов
документов, удостоверяющих, что я Пингль. Ведь справки надо собирать,
начиная с Эшуорфа и Дижана, разыскать и кочегара с "Зеленого кота".
  Хитрое лицо и вкрадчивый голос Вандока в тот момент представились мне
очень ясно. Я еще помнил, что чувствовал, когда держал его за горло в
змеином парке. Мои пальцы сжались в кулаки, и я медленно цедил слова, в
упор смотря в выпуклые бесцветные глазки Грега:
  - Предавайте меня суду, я буду защищаться сам.
  Глазки Грега почти молитвенно вознеслись под потолок.
  - Защищайтесь, но вам не удастся выпрыгнуть, мой ДРУГ.
  Я налил воды из графина и выпил целый стакан. Спокойствие пришло сразу,
так же как и внезапное озарение.
  Будто блестящая молния, вдруг прорезала мою голову мысль, настолько
простая, что я удивился, как она не явилась мне раньше.


                              СЕДЬМАЯ ТЕТРАДЬ

                                     I

  Суда я дожидался месяца полтора. Особенное тюремное отупение во мне
вызывала обязательная работа арестантов. Мы переплетали молитвенники. С
тех пор тисненное золотом изображение ангела с пальмовой ветвью и надпись
"Осанна в вышних" вызывают у меня буйный приступ бешенства.
  Раз на прогулке кто-то из арестантов сунул мне в руку записку: "Карнеро,
если понадобится моя помощь, готов к услугам. Бигден".
  Я терзал записку в потной ладони до тех пор, пока бумага не превратилась в
труху, и ничего на нее не ответил.
  По ночам я плохо спал. Мысли неотступно мучили меня. Против меня выступал
самый страшный враг, какого только знает человек, - предубеждение. Его
можно поразить лишь ударом, столь же неожиданным, сколь и острым. На
приступ надо идти только с полной уверенностью в победе.
  Накануне суда тюремный надзиратель Джиге, бритый гигант с мясистыми
оттопыренными ушами, милостиво разрешил мне после обеда поваляться на
койке, что я и сделал, задрав ноги выше головы.
  - Завтра тебе придется пошевелить мозгами, парень, - сочувственно
посмотрел на меня Джиге. - Сдается мне, что ты попал, как заяц в капкан,
поставленный на волка. Да и вид у тебя не такой, чтобы ты мог искрошить на
своем веку дюжины две людей. Не вздумай завтра бежать, когда тебя будут
высаживать из тюремного авто. Я знаю, недавно на дворе один из девятой
камеры передал тебе записку от Бигдена, и ты ничего на нее не ответил.
  - Если вы можете, то скажите, дорогой Джиге, неизвестному мне Бигдену,
чтобы он оставил меня в покое. Пусть все оставят меня в покое.
  Я задрал ноги еще выше и притворился спящим.
  Джиге вышел, а я использовал последние часы, чтобы повторить в уме все те
слова, которые я завтра скажу на суде.
  Когда меня вводили в зал суда, я ожидал увидеть чтонибудь грандиозное и
потрясающее. Но все было по-будничному деловито в этой большой комнате,
где собралось не больше сотни людей, считая и публику, интересующуюся, под
каким соусом изжарят меня на электрическом стуле.
  Мне очень понравился судья, похожий на нашего эшуорфского Иеремию,
плотный, розовый, но несколько вялый, как будто он только что сытно
позавтракал. Лица присяжных, сидевших на стульях против меня, слились в
одно пятно, и я не могу сейчас припомнить ни одного из них. Прокурор
казался крошечным, когда сидел за своим столом, склонившись над знакомыми
мне томами "Дела Карнеро". Но когда он выпрямился, чтобы встать и сказать
судье: "О да", то оказалось, что это чрезвычайно длинный и худой
джентльмен и что у него в манжетах золотые запонки.
  Я готовился к самому худшему: что на меня взвалят все преступления
проклятого Карнеро и какой-нибудь падре Игнациус действительно признает
меня за южноамериканского бандита, не говоря уже о прелестной Мерседес,
получившей от меня пятьдесят пезо.
  Но судья и присяжные не были склонны углубляться в историю преступления
Карнеро. Их интересовало убийство доктора Рольса. Поэтому только описание
всего, что было обнаружено дель-Аронзо в доме Рольса, вызвало некоторое
оживление и у присяжных и среди публики.
  Председатель лениво позвонил в ручной колокольчик и, слегка выпятив губы,
произнес:
  - Тише в ложе печати!
  В углу, за небольшой загородкой, сидели двое с блокнотами в руках. Это и
была ложа печати. Один журналист делал в блокноте пометки, а второй с
наслаждением жевал резинку и скрипел стулом на весь зал.
  Меня не интересовал Карнеро. Я занялся чисткой ногтей, выражая этим
полнейшее равнодушие к секретарю суда, который быстро читал обвинительный
акт.
  - Подсудимый, вы, кажется, оглохли?..-раздался, наконец, голос судьи.
  - Нет, господин судья, - ответил я, вставая.
  - Признаете себя виновным?
  - Простите, господин судья, - произнес я с максимальной вежливостью и
достоинством. - Раньше, чем ответить на ваш вопрос, прошу суд занести в
протокол следующее мое заявление. Меня зовут Самюэль Пингль, родом я из
Эшуорфа. Никогда я не был знаком с покойным доктором Рольсом, никогда не
служил у него. Никаких преступлений в жизни не совершал...
  - Отвечайте прямо на мой вопрос, - жестко сказал судья.
  - Простите, господин судья, я обeщал вам ответить после окончания моего
заявления, - точно таким же жестким тоном отпарировал я. - Все обвинение
основано лишь на том, что меня принимают за другого. Это ошибка мистера
Грега, который в ходе следствия трудился над собиранием документов,
уличающих какого-то бандита, но не меня, Сэмюэля Пингля, отлично
известного вашему городу...
  - То есть как это "известного"? - поморщился судья.-Вы хотите доказать,
что вы Пингль? Пингль, труп которого был выброшен на берег?
  Но недаром меня учили в Дижане начаткам юридических наук. О милые учителя
мои, мистер Ауэр и мистер Слоули! Только теперь я понял, что надо учиться
всему и что нет на свете наук, которые когда-нибудь не пригодятся.
  - Да, господин судья и господа присяжные! - громко произнес я, выпрямляясь
и эффектно поднимая руку, этим жестом обычно в колледже мистер Слоули
сопровождал цитаты из речей Цицерона.-Я торжественно заявляю, что я именно
тот Сэмюэль Пингль, который дебютировал в здешнем "Колоссэуме" в роли...
  Тут последовала пауза, которую рекомендовал делать в колледже мистер Ауэр
"перед всяким словесным ударом". Я видел разинутые рты, иронические
полуусмешки и прищуренные глаза окружающих. Надо было не передерживать
паузу и ударять.
  - ... в роли "Человека легче воздуха"!
  На местах для публики все всколыхнулось. Стул под журналистом оглушительно
треснул. Судья неистово потряс колокольчиком.
  - Объявляю перерыв!-наконец выкрикнул он, стараясь быть услышанным.
  Суд удалился на совещание. К скамье, на которой я сидел, приблизился
благообразный джентльмен и произнес:
  - Судья разрешил мне переговорить с вами. Вы слишком молоды, чтобЫ
спихнуть с себя такой ворох обвинений. Если вы хотите жить, то я помогу
вам. Я юрист Годвин и буду защищать вас бесплатно. Подпишите доверенность.
  По тому почтению, с которым смотрели на мистера Годвина окружающие, я
понял, что мне не стоит отказываться, и подписал клочок бумаги. Годвин
ушел.
  Он вернулся через пять минут и уселся впереди меня за стол, как раз
напротив прокурора. По бокам его сели два других джентльмена. Они стали
выгружать из портфелей справочники, сборники законов, тетради, блокноты,
письменные принадлежности, и скоро на столе у них стало так же тесно, как
на столе у прокурора.
  Годвин обернулся ко мне.
  - Я внимательно слушал весь обвинительный акт и обвинительное заключение.
Тут, несомненно, роковое недоразумение, и, думаю, не только в отношении
вас. Когда вы сделали заявление суду, я почувствовал себя убежденным.
Теперь надо убедить присяжных. Это мы с коллегами сейчас сделаем. Вам не
надо тратить своего красноречия, отвечайте судье односложно. Если я
поправлю себе волосы на голове правой рукой, говорите "да", если левой -
настаивайте на "нет". Мы сейчас устроим небольшой турнир. Мужайтесь,
Пингль. Суд немножко отдохнул, выпил содовой и идет...
  Никогда не забуду я выступления моего защитника, когда он получил слово
для обоснования моего заявления. О, у него был опыт, у этого Годвина! Он
вышел на середину зала перед судейским столом с видом человека, которого
заставляют переставить Эверест на другое место. Начал он тихим, усталым
голосом:
  - В жизни бывают ситуации, которые...
  Наступила такая тишина, что слышно было, как позвякивали брелоки на
часовой цепочке Годвина, как бы аккомпанируя ему. А в ложе печати уже было
полным-полно. Журналисты писали, не отрываясь от блокнотов. Где-то щелкали
фотоаппараты. А Годвин входил во вкус защиты.
  Он не был скуп на жесты и умел делать паузы, как будто играл на каком-то
очень громоздком многострунном инструменте. Полы его сюртука развевались,
когда он обращался за сочувствием к публике, делая легкий полуоборот.
Крупные капли пота выступили на его лице, глаза блестели. Он делал
непостижимо легкий профессиональный жест рукой, и один из его помощников
моментально подавал ему раскрытый справочник. Годвин ловил книгу почти на
лету, прочитывал статьи законов, с шумом бросал справочник на стол и
говорил, постепеннo повышая голос. Теперь он гремел, как труба архангела:
  - Необходимо сразу решить, кто он...
  Правая рука Годвина дотронулась до виска. Я сидел зачарованный, слушая и
убеждаясь с каждым словом защитника, что самое невинное существо на земном
шаре это Сэм Пингль.
  - Да, необходимо суду сейчас же постановить...- ораторствовал Годвин,
вцепляясь в свои мокрые кудри правой рукой и обжигая меня молниеносным
разъяренным взглядом.
  - Да! Да! - закричал я изо всей силы, вспомнив наставление защитника.
  Так я выступил в качестве аккомпаниатора на ударных этому великолепному
певцу Фемиды.
  Годвин говорил больше двух часов. Он имел на это право по законам штата, в
котором меня судили.
  - Требую от суда проверить утверждение моего подзащитного, что он не кто
иной, как тот самый Самюэль Пингль, который два года назад выступал в
нашем "Колоссэуме",-заканчивал Годвин при нарастающем возбуждении всего
зала. - Припомните, леди и джентльмены!
  Никто в мире н