кой энциклопедии и уносить их  домой  для
внимательного прочтения. Он был простой человек. Благодаря ему  я  полюбил
французскую литературу. Я  изучал  ее  сначала  в  Калькутте,  а  затем  в
Манчестере, пока не осознал своих научных склонностей. А  теперь  о  вашем
вопросе насчет космоса. Существует, конечно, много возражений против  этих
концепций.  Кричат,  что  эти  деньги  лучше  тратить  на  школы  или   на
уничтожение трущоб. Так же как и  ассигнования  Пентагону;  это,  дескать,
растрата средств, предназначенных  на  социальные  нужды.  Ерунда!  Та  же
бюрократическая пропаганда, но с научно-социальным уклоном.  Они  сами  не
прочь бы присвоить эти денежки! Не говоря уже о том, что  деньги  сами  по
себе погоды не делают, не так ли? По-моему, не делают.  Американцы  всегда
сорили  деньгами.  Это,  конечно,  нехорошо,  но  есть  такое  понятие   -
плодотворный    gaspillage    [расточительство     (фр.)].     Оправданием
расточительности    может     служить     поощрение     изобретательности,
оригинальности, смелости.  К  сожалению,  результаты  обычно  способствуют
только обогащению отдельных лиц, принося неслыханные прибыли,  расходуемые
на веселую жизнь и создание нечистых состояний. Что  касается  Вашингтона,
то лунная экспедиция - без сомнения, превосходное капиталовложение. Это же
зрелищное мероприятие, шоу. Не знаю, насколько точен мой жаргон.
   Его глубокий восточный голос звучал необыкновенно приятно.
   - Я ведь тоже не судья.
   - Но я думаю, вы поняли, что я хотел сказать. Блеск огней.  Соединенные
Штаты становятся крупнейшим  антрепренером  научно-фантастических  зрелищ.
Перед  организаторами  производства  и  инженерами   открываются   большие
возможности, но научно-теоретическая ценность их - никакая. Зато тут будет
кое-что серьезное для человеческой души.  Душа  наверняка  должна  ощущать
величие достигнутого. Не полететь туда, куда есть возможность полететь,  -
это ущемление. Я верю, что  человеческая  душа  чувствует  именно  так,  а
значит,  это  становится  для  нее  необходимостью.  В  результате   может
наступить некоторое отрезвление. Естественно, что технология произведет на
умы  большее  впечатление,  чем  личности  участников.  Астронавты   могут
показаться  не  героями,  а  некими  супершимпанзе.  Особенно   если   они
неспособны выступать с красивыми речами. Но ведь в конце концов речи - это
дело поэтов. Если они нужны вообще. Но даже технари, я смею думать, к тому
времени облагородятся. А вы, сэр, согласны с  тем,  что  надо  полететь  в
космос?
   - А почему бы нет? В некотором смысле это неплохо, хотя я и  не  думаю,
что это может быть рационально оправдано.
   - Я могу придумать множество оправданий. Я  понимаю  это  как  разумную
необходимость. Вам следует дочитать мою книгу.
   - И что, там я найду неопровержимые доказательства? - Сэммлер улыбнулся
сквозь дымчатые очки, даже слепой глаз пытался внести  свою  лепту  в  эту
улыбку. В аккуратном черном костюме, сухощавый, подтянутый, он сидел очень
прямо и трясущимися от  напряжения  пальцами  слегка  придерживал  колени.
Между волосатыми костяшками пальцев дымилась сигарета  (он  позволял  себе
выкурить три-четыре сигареты в день).
   - Я просто хотел сказать, что вы  познакомитесь  с  моими  аргументами;
некоторые основаны на  истории  Соединенных  Штатов.  После  1776  года  у
американцев оказался целый континент для  экспансии,  и  это  пространство
поглотило все их ошибки Разумеется, я не историк.  Но  если  не  позволять
себе смелых предположений, то во всем придется  полагаться  на  экспертов.
Европа после 1789 года не имела  пространства  для  своих  ошибок.  И  вот
результат - войны и революции, причем в конце революций власть оказывалась
в руках сумасшедших.
   - Так говорил де Местр.
   - Разве? Я не очень хорошо его знаю.
   - Может быть, достаточно  знать,  что  он  с  вами  согласен.  В  конце
революций у власти действительно оказываются сумасшедшие. Конечно,  всегда
найдется достаточно безумцев для любого  дела.  Кроме  того,  если  власть
действительно велика, она сможет породить собственных безумцев  с  помощью
собственного давления. Власть наверняка  развращает,  но  это  утверждение
по-человечески  несовершенно,  оно  слишком  абстрактно.  В  любом  случае
необходимо добавить, что,  по  сути,  обладание  властью  разрушает  разум
властителя. Власть  позволяет  всему,  что  в  нем  есть  иррационального,
покинуть область подсознательного и  вторгнуться  в  реальность.  Здесь  я
прошу прощения - я не психолог. Но,  как  вы  сказали,  каждому  дозволены
смелые предположения.
   - Нетрудно понять, почему индусы сверхчувствительны  ко  всем  явлениям
перенаселения. Калькутта кишит людьми, это вулкан.  Я  думаю,  китайцы  не
менее чувствительны к этой проблеме. Да и любая  нация  с  многомиллионным
населением.  Наш  мир  так  перенаселен,  так   переполнен,   что   каждое
человеческое существо должно чувствовать: есть какой-то выход, сила разума
и профессиональное умение ему  подобных  могут  открыть  для  него  дверь.
Приглашение  к  путешествию,  бодлеровское  стремление  вырваться   прочь,
вырваться из пут земного существования - как желание превратиться в пьяный
корабль, стремление души прорваться в запечатанную доселе Вселенную, - все
это живо и сейчас, только не следует приписывать этот импульс усталости  и
тщете жизни - так же как не  следует  планировать  такое  путешествие  как
подвиг смертников. Главная проблема в том, что  принять  участие  в  такой
экспедиции  могут  только  хорошо   подготовленные   специалисты.   Просто
тоскующая душа не может полететь,  руководствуясь  только  прямым  позывом
интеллекта, бездушной потребностью  вырваться  или  невыносимостью  земных
страданий. Необходимо  будет  получить  образование  инженера,  необходимо
будет надеть всю эту специально сконструированную одежду и  примириться  с
рядом личных органических неудобств. Возможно, проблемы облучения окажутся
непреодолимыми, возможно, в других мирах люди будут подвержены неизвестным
заболеваниям. И все же у нас  есть  Вселенная,  куда  можно  сбежать.  Уже
очевидно,  что  нам  недостаточно  нашей  единственной   планеты.   Нельзя
отвергать возможность испробовать другие варианты.  Нам  следует  признать
экстремизм и фанатизм человеческой природы. Если мы не воспользуемся  этой
возможностью, наша Земля все больше и больше будет казаться тюрьмой.  Если
мы можем вырваться отсюда и не сделаем этого,  мы  потом  проклянем  себя.
Земля и земная жизнь будут раздражать нас все сильнее и сильнее.  Уже  при
нынешнем положении вещей люди пожирают сами себя. Особенно  теперь,  когда
Тот Свет уже разверзся над нами и только ждет, когда туда полетят обломки,
оставшиеся после взрыва. Уж лучше на Луну, чем туда.
   Сэммлер не был уверен, что это должно случиться обязательно.
   - Вы думаете, что живое не хочет больше жить? - спросил он.
   - Многие желают покончить с этим, - ответил Лал.
   - Что ж, если,  как  вы  полагаете,  люди  -  это  существа,  обязанные
завершить все то, на что они способны, то отсюда следует,  что  мы  должны
сами истребить себя. Нам ли это решать? А может  быть,  следует  признать,
что с этой точки зрения политика - не что иное, как биология? В России,  в
Китае, да и здесь очень посредственные люди облечены властью  покончить  с
земной жизнью. Эти наши представители - но не  лучшие  из  нас,  а  сброд,
калибаны - будут решать за нас,  жить  нам  или  умирать.  Сейчас  человек
носится с мыслью о трагедии всеобщей смерти. Не  следует  ли  нам  умереть
всем вместе свободно, одновременно, выразив этим все человеческие  страсти
по поводу своей судьбы?  Многие  говорят,  что  хотели  бы  со  всем  этим
покончить. Но ведь очень может быть, что это всего лишь риторика.
   - Мистер Сэммлер, - сказал Лал, - я верю, что вы  подразумеваете  некую
мораль, заложенную в воле к жизни, в результате которой  посредственности,
правящие нами, выполнят свой долг положенным  образом.  Но  в  этом  я  не
уверен. В биологии нет понятия долга. Нет никаких высших  обязательств  по
отношению   к   собственному   роду.   Когда   биологическая   обязанность
воспроизвести свой род выполнена,  часто  возникает  желание  умереть.  Мы
утешаем себя, стараясь извлечь идею долга из биологии. Но  долг  некрасив.
Долг отвратителен, это ничтожность, это угнетение.
   - Разве? - сказал Сэммлер, сомневаясь. -  Если  вы  знаете,  что  такое
боль, вы согласитесь,  что  лучше  было  вовсе  не  родиться.  Но,  будучи
рожденным, человек уважает власть Создателя, он подчиняется Божьей воле  -
с теми  внутренними  оговорками,  которых  требует  от  него  истина.  Что
касается долга - я думаю, вы не  правы.  Муки  долга  заставляют  человека
распрямиться, и этим результатом не следует пренебрегать. Нет, я настаиваю
на том, что я сказал вначале. Все  же  существует  инстинкт,  противящийся
прыжку на Тот Свет.
   Обстановка гостиной была забавной декорацией для этой беседы - все  эти
зеленые ковры, огромные вазы и шелковые драпировки,  подобранные  покойной
Хильдой  Гранер.  Здесь  сам  Говинда  Лал   -   маленький,   сутулый,   с
золотисто-коричневой кожей круглого лица в рамке кудрявой черной бороды  -
выглядел как восточное украшение, как произведение живописи. Да и  Сэммлер
сам постепенно под влиянием окружающей  обстановки  начал  превращаться  в
часть декорации - розовые щеки,  взъерошенные  белые  волосы  на  затылке,
темные круги очков и ореол сигаретного дыма вокруг головы. Он  только  что
убеждал Уоллеса, что он - восточный человек, и теперь он  чувствовал  себя
таковым.
   - Что же касается современной ситуации в мире, - сказал Лал, - я  вижу,
как личная неудовлетворенность, которая так велика в наши дни, может  дать
энергетический импульс для величайшей задачи,  тайно  предназначенной  нам
судьбой, -  для  разлуки  с  Землей.  Может  быть,  это  просто  давление,
предшествующее новым свершениям. Чтобы побудить человека к рывку  к  Луне,
необходима  равная,  противоположно  направленная  сила  инерции.  Глубина
инерции - примерно двести пятьдесят тысяч миль. Или больше. Похоже, у  нас
она есть. Кто знает, что из этого может  получиться?  Помните  знаменитого
Обломова? Он не мог встать с постели. Это признак  инерции  или  паралича.
Противоположность этому - суперактивность, когда бросают  бомбы,  затевают
гражданскую войну, обожествляют терроризм. Да вы уже упоминали об этом. Не
правда ли, мы всегда бежим вперед до  изнеможения?  Стремимся  к  цели  до
полного истощения сил?  Похоже,  что  всегда.  Например,  я  сам,  с  моим
темпераментом. Я могу признаться вам (вы знаете, я  просто  счастлив,  что
благодаря причудам вашей дочери нам пришлось встретиться, - я чувствую, мы
сможем стать друзьями)... Я могу признаться, что я по сути - понимаете, по
самой своей сути - подвержен депрессиям, меланхолии. Когда я был ребенком,
я не мог выдержать расставаний с матерью. Как и с отцом, который был,  как
я уже вам рассказывал, учителем математики и французского языка.  А  также
разлуки со своим домом, со своими друзьями. Когда гостям  приходило  время
прощаться, я  устраивал  чудовищные  сцены.  В  детстве  я  был  настоящим
плаксой. Каждое расставание было для  меня  столь  тяжелой  мукой,  что  я
просто заболевал. Должно быть, я переживал разлуку  каждым  атомом  своего
существа,  так  что  каждая  клеточка  из  миллиардов  клеток  моего  тела
трепетала самостоятельно. Гипербола,  думаете?  Возможно,  гипербола,  мой
дорогой Сэммлер. Но со времени моих  ранних  работ  в  области  сосудистой
системы я убедился, что природа - не столько инженер, сколько художник.  Я
не стану утомлять вас деталями моих исследований.  Наше  поведение  -  это
поэзия, это - метафорический строй, это -  великая  метафизическая  тайна.
Начиная  от   миллиардов   высокочастотных   приемников   мозга   в   сети
кортикоталамуса  до  грандиозных  экологических  явлений,  где   все   это
отпечатано, записано с помощью мистического кода, в  виде  сублимированной
метафоры.  Я  говорю  о  страстях  моего  детства,  а  ведь  тело  каждого
индивидуума насыщено электронами  гуще,  чем  тропические  джунгли  живыми
организмами. И все эти  существа  ведут  и  проявляют  себя,  как  образцы
поэзии. Я  даже  не  стараюсь  преодолеть  это  впечатление  универсальной
поэзии, возникшее во мне. Но если вернуться к проблемам  моей  собственной
личности, я  вижу,  что  я  решал  тогда  задачу  удаления  объектов  моей
нежнейшей привязанности. Чему полностью противоположна задача  удаления  в
космос - так сказать, эмоциональный плюс. Каждый появляется на свет  между
ног своей матери, и впоследствии рвется прочь. Одно дело -  видеть  издали
архипелаги других миров, совсем другое -  вырваться  туда,  устремиться  в
глубь Вселенной без дней и ночей, одно это превращает моря в мелкие  лужи,
а Левиафана в головастика.
   Вошла Марго - невысокая, плотная,  стремительная,  на  крепких  ножках,
вытирая руки не только о фартук, но и о бока юбки; вошла со словами:
   - Нам всем станет лучше, если мы немного перекусим. Для вас, дядя, есть
салат из омара, черный хлеб с маслом, луковый суп и кофе. Доктор Лал,  как
я понимаю, не ест мяса. А как насчет соленого сыра?
   - Все что угодно, только не рыбу.
   - А где же Уоллес? - сказал Сэммлер.
   - Отправился с инструментами чинить что-то на чердаке.
   Выходя из комнаты, она улыбнулась, улыбка предназначалась доктору Лалу.
   Лал сказал:
   - Мне очень понравилась миссис Эркин.
   "Она, -  подумал  Сэммлер,  именно  так  все  и  устроила,  чтобы  тебе
понравиться. Я мог бы поручиться, что с нею ты будешь счастлив.  Возможно,
в результате я лишусь своего прибежища, но я готов примириться с  потерей,
если  все  это  серьезно.  Допустим,  что  все  сиюминутные  эгоистические
побуждения меркнут в свете возможного полета к другим мирам; тогда и  брак
может стать дружеским союзом - sub specie  aeternitatis  [досл.:  с  точки
зрения вечности (лат.)]. Кроме того, несмотря на малый рост,  Говинда  был
чем-то похож на Ашера Эркина.  Ведь  женщины  не  склонны  к  кардинальным
переменам".
   - Марго - прекрасный человек, - сказал Сэммлер.
   -  Мне  так  и  показалось.  И   кроме   того   -   она   исключительно
привлекательна. Давно умер ее муж?
   - Вот уже три года.
   - Какое несчастье умереть таким молодым, оставив  столь  очаровательную
жену.
   - Идемте, я проголодался, -  сказал  Сэммлер.  Он  уже  обдумывал,  как
вытащить из этой новой переделки Шулу. Похоже, что она влюбилась  в  этого
индуса. У нее свои  страсти.  Свои  потребности.  Что  можно  сделать  для
женщины? Очень немного. Или для Элии,  с  маленьким  фонтанчиком  крови  в
мозгу?  Ужасно.  Элия  периодически  возникал  в  сознании,  со   странным
постоянством, будто его лицо вращалось по орбите вокруг Сэммлера, - словно
он стал его вечным спутником.
   Они уселись вокруг стола в кухне Элии и продолжали свою беседу. Теперь,
когда Сэммлер был совершенно очарован Говиндой и видел или воображал в нем
сходство с Ашером Эркином и от  этого  проникался  к  индусу  еще  большей
нежностью, какая-то игра ума вынуждала его время от  времени  представлять
его  в  совершенно  ином  свете  -  этакой  восточной  диковинкой,  этаким
маленьким, помешанным на космосе восточным  демоном,  пытающимся  мысленно
вырваться из положенных пределов, как шмель с жужжанием пытается вырваться
из стакана. Он спрашивал себя, может ли этот парень оказаться в  некотором
смысле шарлатаном. Нет, нет, только не это. Нет,  не  следует  поддаваться
соблазну и подмечать забавные пустячки; на это не осталось времени - лучше
решительно доверять своему чутью. Лал был настоящий человек. Его  разговор
был разговором, а не просто набором слов.  В  нем  не  было  шарлатанства,
просто необычность. Он был прекрасный, надежный человек. Его  единственной
бросающейся  в  глаза  слабостью  было   желание   сразу   показать   свою
значительность. Он непрерывно сыпал именами и титулами - Империал-колледж,
его    близкий    друг     профессор     Вэддингтон,     его     положение
прогнозиста-консультанта  при  профессоре  Хойле,  его  связи  с  доктором
Фельштейном из НАСА, его участие во всемирном симпозиуме по  теоретической
биологии. Это можно было простить  маленькому  иностранцу.  Все  остальное
было безукоризненно. Конечно, Сэммлера  забавляло,  что  они  беседуют  на
совершенно различных вариантах английского языка,  да  еще  при  этом  так
подчеркнуто непохожи: верста и коротышка.  Для  Сэммлера  слишком  высокий
рост означал  гипофизарную  суперактивность  и,  возможно,  разбазаривание
жизненных сил. Очень часто высокие люди отличаются куцыми мозгами,  словно
усилия при росте истощают мозговые ресурсы. Но  самым  странным  для  него
после семи десятилетий  протекшей  жизни  было  это  неожиданно  возникшее
чувство дружбы. В его-то годы? Это для молодых, все еще мечтающих о  любви
и о встрече с особью противоположного пола, которая исцелит все  сердечные
и душевные раны, которая и сама нуждается в таком исцелении. Потому они  и
способны к вдруг возникающим склонностям, к внезапным привязанностям,  что
можно наблюдать сейчас у Марго, у Шулы и у Лала. Для  него,  в  его  годы,
притом, что он когда-то вернулся с того света,  такие  внезапные  душевные
связи  были  невозможны.   Его   нормальная,   привычная   способность   к
привязанностям  уже  израсходована.  Его  некогда  человеческая,   некогда
драгоценная жизнь давно выжжена дотла. Новая зеленая поросль,  пробившаяся
сквозь черный  пепел,  -  это  не  более  чем  естественная  настойчивость
неутомимой Жизненной Силы, пытающейся начать все сначала.
   И  все  же,  пока  продолжался  этот  маленький  ужин  на  чужой  кухне
(приготовленный  Марго  со  свойственной  ей  неловкой   щедростью),   он,
невеселый старик,  испытывал  особое  наслаждение.  И  ему  казалось,  что
остальные разделяли его радость: и  Шула-Слава  в  своем  неудачном  сари,
которая с выражением восторга в  глазах  следила  за  разговором,  склонив
голову на руки, и повторяла каждое слово мягкими оранжево-алыми губами.  И
Марго в полном восторге - она была  увлечена  этим  индусом,  беседа  была
высокоинтеллектуальной, и к тому же она, Марго, всех кормила. Чего еще  ей
можно было желать?  Все  эти  женские  слабости  согревали  старое  сердце
Сэммлера.
   Доктор Лал говорил, что мы, по сути, используем очень малую часть того,
что представляет собой наш мозг  как  счетно-решающее  устройство,  с  его
миллиардами немедленных включений.
   - Все, что происходит в голове человека, - сказал он,  -  конечно,  для
него непостижимо. В каком-то смысле человек, как крыса, ящерица или птица,
не в состоянии осознать, что за штука его организм. Но  человек  благодаря
некоторым проблескам сознания способен все  же  ощутить  свое  сходство  с
крысой, живущей в храме. В  своем  внешнем  развитии,  как  существо,  как
творение природы, он, благодаря мозговой электронике, умеет приспособиться
к внешним условиям, но это умение заставляет его  особенно  остро  ощущать
ограниченность своих личных возможностей. Вот вам, в худшем случае,  крыса
в храме. В лучшем случае - нелепое создание со  смутным  пониманием  своей
тонкой внутренней организации, используемой слишком грубо.
   - Да, - сказал мистер Сэммлер, - это очень образно сказано, хотя  я  не
вполне  уверен,  что  на  свете  найдется  много   людей,   организованных
достаточно тонко, чтобы ощутить легчайший груз своих  огромных,  неведомых
разуму резервов.
   - Мне было бы чрезвычайно интересно узнать вашу точку зрения, -  сказал
Лал.
   - Мою точку зрения?
   - О да, папа!
   - Да, дорогой дядя Сэммлер!
   - Моя точка зрения.
   И тут случилось  нечто  странное.  Он  вдруг  почувствовал,  что  готов
высказаться в полную силу. Вслух. Это было самым поразительным  открытием.
Не привычное общение с самим собой, естественно