семи  фильмах,
выполняя свою прежнюю "норму".
   "Ее здесь называют женщиной, которая изобрела вечную молодость.  Красива,
молода, лет на 35, не больше, только очень  тяжелый  у  нее  характер  стал,
говорят, мучает окружающих изрядно,  а  в  Олечке  (племяннице  моей)  кровь
Мишенькина, и мне жаль, что она не  работает  как  следует",  -  писала  Ада
Книппер О. Л. Книппер-Чеховой (29 октября 1949 года). В конце  жизни  сестры
были особенно привязаны друг к  другу,  но  даже  Ада  Константиновна  могла
только догадываться,  какую  трудную  двойную  жизнь  вела  Ольга  Чехова  в
последние годы гитлеровской Германии. "Кровь у нас у всех книпперовская, так
что годы как-то мало касаются нас", -  заметила  она  в  одном  из  писем  в
Москву.
   Сниматься Чехова перестала в 1954 году, но еще какое-то время  играла  на
сцене. В 1950-х годах - "Веер леди Уиндермир" Уайльда и "Викторию" Моэма,  а
в 1962 году в последний раз вышла на сцену. Очень тяжело приняла известие  о
смерти "тети Оли". Ольга Леонардовна Книппер-Чехова умерла в 1959 году,  так
до конца и не узнав о той  огромной  роли  в  Отечественной  войне,  которую
сыграла ее "авантюристка", как любовно  называла  свою  племянницу  одна  из
самых  благородных  и  замечательных  женщин  двадцатого  века.  Много  тайн
осталось и поныне.
   После смерти О. Л. Книппер-Чеховой сразу потеряли смысл все  мечты  Ольги
Константиновны о поездке в  Москву.  И  она  и  Ада  писали  Софье  Ивановне
Баклановой.  Старая,  умная  "Софа"  была  "уплотнена",  в  одну  из  комнат
небольшой квартиры О. Л. Книппер-Чеховой  вселили  семью  артиста  МХАТа  Л.
Губанова. Единственной радостью были письма из  Германии.  Ада,  ее  близкая
подруга в молодости, через нее она и познакомилась  с  Ольгой  Леонардовной,
писала часто, Ольга - редко. В 1964 году она решила  с  дочерью  приехать  в
Москву, совсем по-домашнему, заказать апартаменты в "Национале" и привезти с
собой только секретаря, доктора и массажиста. Хотела посетить  могилы  "дяди
Антона и тети Оли" и повидать друзей юности Аллу Тарасову и  Павла  Маркова,
ставшего  ведущим  театральным  критиком  страны.  Но  Алла   Константиновна
Тарасова испугалась при одном упоминании  имени  Ольги  Чеховой,  а  Маркову
Софья Ивановна уже не звонила. Впрочем, она и сама не  очень  хотела,  чтобы
Ольга Константиновна увидела порушенную квартиру, ставшую  коммунальной,  ее
старость и неустроенность, и написала в Мюнхен письмо о  том,  что  "еще  не
время приезжать". В 1966 году Софья Ивановна  умерла.  Теперь  Ольга  Чехова
изредка переписывалась только с Ю. К. Авдеевым - директором Чеховского музея
в Мелихове и Евгенией Михайловной Чеховой, племянницей великого писателя.
   В 1965 году Ольга Чехова основала фирму "Косметика Ольги  Чеховой",  дела
ее пошли очень успешно. Каким-то чудом в ней  сохранялись  красота,  русская
широта натуры и неизъяснимая жесткость. Она как бы вела безмолвный диалог  с
собственной судьбой, которой всегда распоряжалась сама. Никто не  умел,  как
это умела она, прямо смотреть в глаза и скрывать истину. В сознании  старого
немецкого поколения она осталась звездой экрана, вокруг которой  было  много
выдумок и слухов.
   Перед смертью просила выключать телевизор, когда показывали кадры военных
лет,  до  болезненности  боялась  России,  хотя  в  доме   соблюдались   все
православные праздники. Умирая, завещала  похоронить  ее  с  отпеванием.  На
похороны собралось очень много народу. У гроба семья: внуки Вера и Миша  (он
стал  художником-графиком),  племянница  Марина   и   любимая   сестра   Ада
Константиновна, не отходившая от нее во время ее мучительной долгой болезни.
Газеты наперебой сообщали о смерти знаменитой "кинозвезды". Ей было 83 года.
   Соперниц у нее было немало и на сцене, и на экране, но никому не  удалось
одержать столь много жизненных побед: одну  из  них  -  войну  с  возрастом,
который никогда не скрывала, - она  выиграла  победоносно  и  легко.  Другие
победы дались ей значительно труднее. Неутомимая,  стройная,  с  улыбкой  на
лице, она подавала пример, как можно самой "обустроить" свою  жизнь,  полную
опасностей и приключений.
   За десять  лет  до  своего  конца,  в  1980  году,  она  решила  написать
воспоминания. Спустя четверть века после их публикации и мы прочтем  о  том,
что было и чего не было в ее жизни. Тайны  биографии  Ольги  Чеховой  питают
легенду ее имени.
   Виталий ВУЛЬФ
   Посвящается всем, кто верит в жизнь

   ПРЕДИСЛОВИЕ
   Всегда в своей жизни  я  искала  новое  и  волнующее.  Мир  богат,  и  он
предложил мне многое. Теперь я оглядываюсь назад.
   Бесчисленное количество  людей  знает  меня,  принимало  участие  в  моей
судьбе, даже разделило ее, меня любили, восхищались,  критиковали.  Пересуды
расцветали  пышным  цветом,  как  соответствующие  действительности,  так  и
злобные. И вот теперь все смогут узнать, какой она была на самом деле -  моя
жизнь.
   В этой книге я пытаюсь воскресить ее -  со  всеми  перипетиями,  со  всей
радостью и трагизмом, которыми нас наградила наша эпоха, веселая и  жестокая
одновременно: мировая война, революции, изобретения  и  открытия,  сенсации,
чудеса созидания - но прежде всего и в первую очередь искусство, к  которому
я тянулась с самого детства.
   Все, что вместила моя жизнь, я разделила со своими современниками. Как  и
они, я пережила восхитительные, прекрасные, трагичные и ужасные моменты, как
и они, я пыталась после развязки начать все заново. И все же мои  часы  идут
иначе.  Ибо  каждый  человек  следует  абсолютно  личному   предопределению,
избежать которого он не в состоянии.
   Сейчас мне семьдесят шесть лет. Вместе со своим двадцатиоднолетним внуком
Мишей и моим "домовым" Марианной я живу в старом доме в мюнхенском  квартале
Оберменциг, принадлежавшем моей трагически погибшей дочери  Аде.  В  боковой
новостройке  живет  дочь  Ады  Вера   с   мужем   Вадимом   Гловной   и   их
одиннадцатилетним сыном Ники. Мое домашнее хозяйство было бы неполным,  если
бы я еще не упомянула Бамби,  жесткошерстную  таксу,  кошку  Шнурри  и  Аби,
ризеншнауцера.
   Сегодня уже не кино  я  посвящаю  свой  ежедневный  труд,  а  моей  фирме
"Косметика Ольги Чеховой. Мюнхен - Вена - Милан - Хельсинки",  управление  и
производство которой размещено на Тенгштрассе в Швабинге. Я веду дела вместе
с  компаньоном,  на  предприятии  работают  коммерческий  директор,   химик,
секретарша по производству, бухгалтер, лаборантки и многие другие сотрудники
- свыше ста человек.
   Когда я на вершине кинославы получила свой первый диплом косметолога -  в
1937 году в Париже, - мои бывшие коллеги посчитали  это  блажью.  "Чехова  -
косметичка!.." Конечно,  тогда  я  не  знала,  какое  значение  впоследствии
приобретет для меня этот диплом из Парижа (потом прибавились  еще,  и  среди
них Золотая медаль 1958  года  на  Международном  конгрессе  косметологов  в
Венеции). Но я понимала, что кинематографическая слава преходяща, а  у  меня
уже давно было особое отношение к косметике, к тому роду косметики,  которая
является  не  просто  набором  кремов,   лосьонов   и   гелей,   а   требует
упорядоченного, здорового образа жизни и  в  подлинном  смысле  этого  слова
"проникает под кожу".
   Про меня часто говорят, будто  я  преодолела  свою  судьбу.  Но  что  это
означает?  Смотреть  в  будущее,  решительно  брать  в  свои   руки   новое,
использовать  представившиеся  возможности  -  на  это   мы   способны.   Но
действительно ли судьба позволяет "преодолеть" себя?
   Я пишу свои воспоминания, веруя, что земная жизнь является лишь маленькой
частицей нашего "Я". Понимание этого очень важно.  Тот  из  моих  читателей,
кто, как и я, оглянется на долгую жизнь, пусть  сделает  это  с  радостью  и
надеждой, которые никогда не должны покидать человека.
   Мюнхен, весна 1973 года
   Ольга ЧЕХОВА

   ВОЛШЕБНАЯ СТРАНА ДЕТСТВА
   Двадцатый век только начался.
   Я маленькая девочка.
   Дом моих родителей - в России, в  Тифлисе  на  Кавказе,  на  склоне  гор,
окруженный большой лужайкой, позади растет густой лес.
   Знойный летний полдень, в доме непривычно тихо. Моя старшая сестра Ада  и
я ходим по дому на цыпочках, папа и мама шепчутся только друг с другом.
   В одной из комнат в полумраке лежит мой младший брат  Лев*  на  растяжке;
ступни его крепко привязаны к  задней  спинке  кровати,  голова  подпирается
кожаным корсетом под подбородком.
   Маленький Лев должен  вынести  длительную,  мучительную,  но  необходимую
растяжку позвоночника.
   На краю постели сидит врач.  Он  ласково  беседует  со  Львом  и  заводит
маленький граммофон, который принес для него. Лев, несмотря на боль, слушает
радостно  и  зачарованно;  он  необыкновенно  музыкален.  Врач  знает   это.
Граммофон - средство терапии.
   Врач плотно сложен,  овальное  лицо  обрамляют  темные  волосы  и  густая
окладистая борода; глаза полны светлой грусти, они необычайно привлекательно
лучатся.
   Это человечески сильное обаяние как раз то,  что  часто  воздействует  на
пациентов  целебнее,  чем  любая  медицина.  Он  не  прописывает   огромного
количества таблеток, таких горьких и вечно застревающих в горле,  уже  одним
этим завоевывая сердца ребятишек - они с  большей  охотой  пьют  его  легкие
микстуры.
   Врач ценит гомеопатическое учение  своего  немецкого  коллеги  Ханеманна,
спорщика  и  неутомимого  путешественника,  который  превратил   во   врагов
настроенный  традиционно  врачебный  корпус,  чем  и  приобрел   европейскую
известность.
   Доктор - известный писатель Антон Павлович Чехов, мой дядя.
   Дядя  Антон  еще  раз  ободряюще  улыбается  маленькому  Леве,  а   потом
поворачивается к папе, маме, моей сестре и мне. При  этом  он  старается  не
приближаться к  нам,  поскольку  болен  неизлечимой  легочной  болезнью.  Он
успокаивает нас: если мы станем точно выполнять то, что он прописывает,  Лев
скоро освободится от мучительной растяжки...
   Антон Чехов еще и сегодня известен как автор  театральных  пьес  "Чайка",
"Дядя Ваня", "Три сестры" и "Вишневый  сад",  драм  с  утонченной  живописью
настроений и верным изображением  характеров.  Его  первая  небольшая  пьеса
"Иванов" вызвала шум.
   Пьесам предшествовали  бесчисленные  рассказы,  фельетоны  и  новеллы,  в
которых Чехов беспристрастно рисует людей и ситуации, прежде всего из  среды
зарождающейся  русской  буржуазии,  интеллигенции  и  уходящего  дворянства.
Доктор, владелец имения и  общественный  деятель  одновременно,  он  большую
часть своей жизни  занимается  писательством,  отражая  основные  настроения
эпохи, разочарование в борьбе против нищеты, бесправия и нужды.
   С другой стороны, он с добродушным юмором набрасывает зарисовки о мелочах
жизни, трагикомичности и абсурдности будней, которых никто  не  в  состоянии
избежать.
   И как бы в пику своей болезненной конституции, активно участвует в борьбе
с эпидемией холеры, пересекает пользующийся дурной  славой  остров  ссыльных
Сахалин, беспощадно описывает этот "край жесточайших страданий" и с  помощью
правительственного указа добивается, чтобы наиболее вопиющие злоупотребления
были наказаны.
   "Остров Сахалин" вошел в историю как  документ  эпохи.  Отчет  о  поездке
удручающе современен, когда подумаешь о еще и сегодня  существующем  острове
заключенных.
   Почти на всех произведениях Чехова лежит щемящий  душу  отблеск,  который
явно и осязаемо предвещает закат эпохи. И все же  Чехов,  чьи  родители  еще
недавно были крепостными, не перестает надеяться на лучшее будущее:
   "Через двести, триста лет жизнь на земле будет  невообразимо  прекрасной,
изумительной. Человеку нужна такая жизнь, и если ее нет пока, то  он  должен
предчувствовать ее, ждать, мечтать, готовиться к ней..."
   Дядя Антон еще раз переводит взгляд на моего  маленького  братика:  ручки
Льва на полпути к граммофону  безвольно  падают  на  одеяло.  Он  с  улыбкой
засыпает - и похоже, почти без болей.
   Дядя Антон вновь напоминает маме, как обращаться с растяжкой,  просит  ее
не забывать о каплях и прощается с нами. Он уезжает в свой дом в Крыму.  Там
его сестра ухаживает за тяжелобольной матерью.
   Я люблю обеих дам, но в особенности мать дяди Антона  Евгению  Яковлевну.
Она не чужда маленьким удовольствиям жизни. И когда я гощу в  Крыму,  делает
меня своим доверенным лицом.
   Несмотря на строжайший запрет тети Маши - сестры дяди Антона,  -  Евгения
Яковлевна с удовольствием выпивает рюмочку  водки.  Я  уже  заранее  радуюсь
тому, что мне предстоит быстро сбегать в  лавочку  за  чекушкой  и  спрятать
маленькую бутылочку у нее в ногах в кресле-каталке. Когда  потом  ничего  не
подозревающая тетя Маша вывозит  ее  на  прогулку,  Евгения  Яковлевна  и  я
обмениваемся заговорщицкими улыбками.
   Тем временем дядя Антон бесплатно лечит бесчисленных  бедняков,  одну  из
многих приблудных бездомных собак от нарывов, ухаживает за кустами мимозы  и
"беседует" с одним из молоденьких деревцов, посаженных  им  собственноручно.
Возможно, на короткое время в Крыму его посетит жена, Ольга  Книппер-Чехова.
У  нее,  одной  из  известнейших  актрис  России,  ангажемент  в  Московском
Художественном театре Станиславского,  и  поэтому  она  может  лишь  изредка
наезжать в Крым, где дядя Антон вынужден жить из-за болезни легких.
   Когда она снова в Москве, он  пишет  ей  многочисленные  весело-ироничные
письма. Например, такие:
   "Милая моя, не читай газет, не читай их вовсе, а  то  ты  у  меня  совсем
зачахнешь. Впредь тебе наука: слушайся старца иеромонаха".
   Для жены дядя Антон  пишет  свои  пьесы,  сидя,  как  всегда,  в  старом,
потертом кожаном кресле в своем доме.  "Нигде  лучше  мне  не  думается",  -
утверждает  он  лукаво.  А  Станиславский  ставит  эти  пьесы  в  Московском
Художественном театре  в  созданном  им  новаторском  стиле:  верный  жизни,
бытовой обстановке, по-революционному реалистично в отличие от  общепринятой
театральной высокопарности рубежа веков.
   Когда дядя Антон в этот раз прощается с нами, я еще не знаю,  что  больше
никогда не увижу его: он уезжает в Германию, для лечения на водах.
   Там его настроение меняется изо дня в день. "Я почти здоров", - пишет  он
однажды моей матери, а в другой раз: "Ты не  можешь  себе  представить,  как
здесь сияет солнце - оно не опаляет с небес, оно буквально ласкает  нас".  А
затем он вновь жалуется  на  мучительную  жару  и  внутреннее  беспокойство,
которое ведет его к надлому. Для всех,  кто  его  знает,  несомненно:  Антон
Чехов, поэт уходящей эпохи, как они его называют, безошибочно предвидит свой
собственный конец. 15 июля 1904 года он умирает.
   Дом Чехова сохраняется таким,  каким  был  при  его  жизни.  Его  сестра,
требовательно-добрая тетя Маша, следит за  помещениями,  которые  на  многие
годы становятся местом паломничества тысяч людей.
   Во время второй мировой войны немецкие войска занимают Крым. Они  уважают
имя Антона Чехова и уважают его дом. У тети Маши никто не квартирует.
   Мой младший брат Лев снова здоров. Он бегает и прыгает,  как  моя  сестра
Ада и я. До поры до времени ничто не омрачает годы нашего детства.
   Папа* - большой, стройный, заядлый спортсмен и охотник -  живет  с  нашей
красивой и грациозной мамой** в полной  гармонии.  Так  представляется  нам,
детям. Лишь позднее я примечаю, что папа дома "маленький диктатор", а мама -
тонкий  дипломат,  всегда  заботящийся  о  том,  чтобы  возникающие   иногда
размолвки никогда не происходили в нашем присутствии.
   Папа - инженер. Он строит туннели и виадуки, то, что в России  на  рубеже
веков  все  еще  выглядит  чем-то  необычным.  Кроме  того,  он   организует
строительство  огромных  туннелей  на  Кавказе  и  руководит  прокладкой   и
расширением сибирской железнодорожной линии. Позднее, в  годы  политического
лихолетья, профессия спасла ему жизнь.
   Старшая сестра, младший брат и я растем  в  счастливой  обстановке.  Наши
родители необычайно терпеливы. Самое ужасное наказание за  шалости,  которое
нас может ожидать, - это когда  летом  сажают  на  какое-то  время  в  своей
комнате на стул, зимой на какой-то срок запрещают  кататься  на  санках  или
независимо от времени года лишают десерта. Однако  и  это  для  нас  суровое
испытание, ибо папа любит изысканную еду и десерт всегда вкусный. Но в целом
подобные обиды редки, наказывают  нас  лишь  тогда,  когда  мы  пренебрегаем
собственными обязанностями.  Уже  с  ранних  лет  нас  приучали  к  порядку,
воспитывали чувство долга.  Так,  например,  прислуга  не  убирает  за  нами
постели или разбросанные игрушки. Это мы  обязаны  делать  сами.  Лишь  брат
освобожден от этого: он "маленький мужчина". А уборка постели  является,  по
общему мнению, "женским делом".
   Волнующие и прекрасные воспоминания сменяют друг друга.
   Накануне моего шестилетия наша грузинская няня Мария рассказывает  мне  о
приключении, произошедшем со мной, когда  я  была  еще  младенцем.  Сегодня,
считает она, "по прошествии стольких лет", уже можно об этом мне рассказать.
   Я лежала в низкой колыбельке перед нашим домом. Она, Мария,  должна  была
присматривать за мной. Но конечно же, задремала.
   Наш повар копался в огороде. Вдруг  его  испугали  собаки;  они  лаяли  и
бушевали, словно взбесились. Самая маленькая, такса Фрамм,  подняла  большой
шум и молнией промчалась мимо повара в кустарник,  из  которого  донесся  ее
отчаянный визг.
   Повар бежит в дом и хватает ружье - мы живем среди кавказского  дремучего
леса, где оружие необходимо,  -  выскакивает  и  несколько  раз  стреляет  в
воздух.
   Тут очнулась и задремавшая было  Мария;  она  таращит  глаза  и  начинает
кричать: "Олю украли, ребенок пропал!"
   Мама, прислуга и гости, встревоженные шумом, выбегают  на  лужайку  перед
домом и галдят, перебивая друг друга.  Фрамм  единственный,  кто  не  теряет
головы: он выскакивает из кустарника и за фартук тянет повара в кусты.
   Повар цепенеет.
   Шакал роняет свою добычу - плачущего  младенца,  который  по  грузинскому
обычаю завернут в кокон, словно гусеница. Это была я.
   Шакал держал меня только за плотно спеленутые  ноги.  Он  убегает.  Повар
стреляет ему вслед, но он слишком возбужден, чтобы попасть.
   Шакал скрывается.
   Я  жадно  смотрю  на  Марию  и  не  могу  поверить  в  то,  что  она  мне
рассказывает. Ведь мы с сестрой  и  братом,  можно  сказать,  подружились  с
шакалами, хотя от их ужасного воя по-прежнему  затыкаем  уши.  Они  большими
стаями бродят неподалеку от нашего дома и пожирают отбросы в  помойной  яме.
Мы бросаем им из окон кости и забавляемся их прожорливостью.
   Конечно, нам рассказали, что они, когда голодны и в стае, весьма  опасны.
Но  мы  не  боимся  их,  возможно,  потому,  что,  живя  среди   кавказского
девственного леса, мы ближе к природе, чем многие. К тому же  наши  родители
не упускают случая объяснить нам,  что  любая  тварь  живет  по  собственным
законам.
   В день моего шестилетия я просыпаюсь в расстроенных чувствах. Мне снились
весело прыгающие кролики, и  теперь  я  немного  печальна  оттого,  что  сон
кончился. Мама с улыбкой нагибается ко мне, целует, поздравляет и показывает
столик с подарками. Среди множества других подарков я вижу двух светло-серых
кроликов в просторной клетке. Они прыгают наяву, а не в моем сне. Итак,  наш
домашний зверинец снова пополнился.  Кроме  собак,  у  нас  теперь  японские
мышки,  морские  свинки,  кошки,  голуби,  маленькая   обезьянка,   рысенок,
прирученный волк и медвежонок.
   Центр веселья всегда обезьянка. Взбредет ей в голову -  она  повиснет  на
люстре, а оттуда перепрыгнет на гардину;  потом  вдруг  вскочит  проходящему
мимо на плечи и примется дергать его за волосы.  Будучи  в  настроении,  она
часами развлекается так и по всему дому. Наконец, утомившись,  забирается  в
свою клетку с подогретыми кирпичами, накидывает на себя одеяло и  дружелюбно
ухмыляется нам. Иногда с нашими веселым