а,  что  этот
"влюбленный индюк" некоторым образом "по долгу службы" не исчезнет из  моего
поля зрения.
   Итак, я перехожу в наступление:
   - А как же ваши земляки, которые уже несколько недель шпионят за  мной  и
театром? Или я их вообразила? Может, я страдаю галлюцинациями?
   Мой вопрос, похоже, лишает полковника его  олимпийского  спокойствия,  он
настораживается. Но не  только  настораживается.  К  сожалению.  Потому  что
теперь уже задает вопросы он. И в течение  нескольких  минут  вытягивает  из
меня то, что хочет: я рассказываю ему все - в  том  числе  и  об  американце
Джордже Кайзере и мистическом листке с "атомными формулами".
   Полковник неподвижно слушает меня,  кивает,  молчит  две-три  мучительных
секунды, потом встает, приглашает вежливым жестом  в  соседнее  помещение  и
просит подождать. Он будет разговаривать со ставкой в Карлсхорсте.
   Итак, я жду.
   Мне предоставляется многочасовая возможность поразмыслить о  том,  что  я
сделала правильно, а что нет, и чего мне стоит  ожидать  в  будущем  в  этой
стране, и чего не стоит.
   Через пару часов внутренне я уже готова эмигрировать во  Францию,  Англию
или Штаты, куда угодно - лишь бы русские не разрешили эту проблему  на  свой
лад и не "предложили" бы мне долгое путешествие в Сибирь.
   Три часа спустя снова входит полковник и предлагает мне нечто  совершенно
иное: гастроли в совет-ском секторе.
   Я молчу, сбитая с толку.
   Полковник остается вежливым:
   - У нас есть основания, чтобы просить вас об этих гастролях.
   - Могу я узнать - какие?
   - Не сегодня. Позднее. Для вашего спокойствия я могу сказать  одно  -  вы
будете гастролировать у нас в собственных, но также и в наших интересах. Мы,
как и вы, хотели бы поточнее узнать  об  этой  "машине  №  32684"  и  людях,
которые следят за вами.
   - Благодарю вас.
   - Спасибо за согласие. Я должен попросить вас еще о двух вещах:  напишите
незнакомцу из "автомобиля № 32684" записку, что ждете его в своей  гримерной
после спектакля. Тогда мы точно установим владельца автомобиля...
   - У него немецкий номер...
   - О, это еще ничего не значит, - весело улыбается полковник и продолжает:
- И сразу по возвращении позаботьтесь, пожалуйста, о  том,  чтобы  возможные
наблюдатели за вашим домом  узнали  о  ваших  гастролях  на  Александерплац.
Просто расскажите об этом "хорошим знакомым", которые будут громко обсуждать
это. Ну как, договорились?
   Разумеется, "договорились", что же еще мне остается? Когда в  назначенный
вечер я вхожу  в  кинотеатр  на  Александерплац,  где  у  меня  выступление,
полковник с особой интонацией спрашивает:
   - Ну, как у нас дела?..
   Я беспомощно смотрю на него. Он вовсе  не  ждет  моего  ответа  и  тотчас
добавляет:
   - У нас все в порядке - можете не беспокоиться...
   - Правда?
   - Обещаю вам!
   - Спасибо.
   Я перевожу дух, точнее, пытаюсь. Но все равно что-то  еще  противится  во
мне свободно и непринужденно чувствовать себя в этот вечер.
   В моей гримерной стоит прелестный букет  роз,  на  прикрепленной  к  нему
карточке "мой" незнакомец пишет:
   "Я очень счастлив - автомобиль № 32684".
   Зато я ни в коем случае не счастлива.
   У меня начинается самый долгий театральный вечер в моей жизни.
   После спектакля я прошу дочь Аду проводить незнакомца ко мне в гримерную.
   При этом у меня весьма и весьма неспокойно на  душе:  здесь  для  кого-то
устроена ловушка. Но я делаю это в порядке  самообороны,  говорю  я  себе  и
вспоминаю при этом об угрозах и эскападах моего "кавалера с розами".
   И вот незнакомец из "автомобиля № 32684" стоит передо  мной  -  блестящей
наружности beau* с неестественно горящими глазами.
   Он возвышается надо мной, театрально  прижав  правую  руку  к  сердцу,  и
патетически восклицает:
   - Наконец! Наконец-то свершилось! Вы и не  представляете,  Ольга  Чехова,
что значит для меня это мгновение! Война - разве она  не  оказалась  отчасти
благом? Я, лишь один я выиграл в этой войне - и каким способом!..
   Чтобы  несколько  "остудить"  победителя,  я  спрашиваю  его  подчеркнуто
деловито, что бы он вознамерился делать, если бы я его не приняла:
   - Вы все равно чувствовали бы себя победителем в этой войне?..
   Незнакомец молниеносно хватается за карман и выхватывает револьвер:
   - Вот - вот вы видите ответ. Еще сегодня я за-стрелил  бы  вас,  а  потом
себя...
   Итак, и вправду сумасшедший, да к тому же на все готовый.
   Я изо всех сил пытаюсь оставаться спокойной:
   - Подойдите, но будьте все же разумны. Отдайте мне  револьвер  -  это  не
игрушка...
   - Игрушка?.. - лепечет он совершенно оторопело. - Какая же это игрушка...
   Он  не  заканчивает  предложения,  озадаченно  уставившись  на  меня,   и
послушно, как ребенок, протягивает оружие.
   Я прячу револьвер в свою сумочку.
   Несколько секунд позднее человека уводят солдаты Красной армии.
   Огромные глаза его недоверчиво блуждают, но он уходит с  ними  безвольно,
почти апатично.
   Когда дочь и я покидаем кинотеатр, двое советских  часовых  не  разрешают
нам ехать домой, они отводят нас в какой-то штаб,  названия  которого  я  не
знаю.
   Допрос продолжается несколько часов и все время крутится вокруг одного  и
того же человека - Джорджа Кайзера.
   Правда, я не могу отделаться от впечатления, что русские не  воспринимают
Кайзера всерьез. Под утро они отпускают нас и в то же время подтверждают мое
подозрение. Один из солдат по-мальчишески ухмыляется:
   - Ваш мистер Кайзер точно никакой не контрразведчик - может, он позарился
на ваши драгоценности...
   Через несколько часов  мне  звонит  полковник,  которому  я  в  ставке  в
Карлсхорсте рассказывала о своем приключении.
   - Хотите узнать, кто ваш незнакомец из "автомобиля № 32684"?
   - Да, конечно...
   - Один из наших толковых инженеров...
   - Ваш инженер?
   - Да. Он работает в местной администрации и действительно страдает  всего
лишь любовной лихорадкой. Политические или  криминальные  мотивы  исключены;
одиночка,  хотя  его  фанатичные  намерения  могли  быть  не  такими  уж   и
безобидными...
   Полковник делает небольшую паузу. Я пытаюсь прийти в себя от изумления.
   - Алло...
   - Да...
   - У вас нет слов от удивления?
   - В общем, да.
   - Он сильно вас напугал?
   - Да.
   Голос полковника без перехода становится деловитым:
   - Он больше не причинит вам хлопот. Товарищ инженер попросил вернуть  его
на родину и уже завтра покинет Германию...
   Тихий щелчок на линии - полковник  закончил  разговор.  Я  тоже  медленно
опускаю трубку на рычажки...
   На следующий день Джордж Кайзер в моей гримерной.
   В прекрасном настроении он сообщает  мне,  что  только  что  вернулся  из
короткой, но весьма удачной  поездки  в  Берлин,  направляется  к  телефону,
набирает номер, радостно разговаривает с кем-то из своих друзей  -  и  вдруг
что-то обескураживает его, почти приводит в замешательство:
   - ...в советском секторе? Но это же невозможно! Я сейчас потребую  у  нее
объяснений. Подожди моего звонка, пожалуйста!
   Угрожающе смотрит на меня:
   - Вы давали гастроли на Александерплац?
   - Да.
   - Почему?!
   - Это вас не касается.
   - Как раз меня-то это и касается!
   Я вспоминаю об ироничном замечании русского по поводу "секретного  агента
Кайзера" и без церемоний выгоняю его.
   "Он, само собой, скоро вернется", - думаю  я,  и  в  тот  же  момент  мне
приходит в голову мысль, до которой мне давно  следовало  бы  додуматься:  я
перерезаю телефонный шнур.
   Кайзер возвращается и на этот раз держится почти что по-отечески:
   - Давайте еще раз переговорим начистоту, но смотрите - если вы  всего  не
расскажете, то мне не останется ничего иного, как  доложить  по  начальству,
что вы ведете двойную игру...
   Я показываю на телефон:
   - Поступайте как знаете.
   Кайзер тянется к телефону, сначала нерешительно, потом энергично:
   - Надеюсь, вы хорошо подумали.
   - Несомненно, - холодно отрезаю я.
   - К сожалению, у меня больше нет сомнений, что вы и сегодня шпионите  для
Советов - как и во время войны...
   Он набирает номер:
   - Hallo?.. Here is mister Kaiser speaking. Major Bradly, please... Hallo,
Jeff...*
   Я бегу в дирекцию, быстро рассказываю, что  происходит,  и  прошу  срочно
уведомить союзническую комендатуру. Потом возвращаюсь в гримерную.
   Кайзер все еще "разговаривает" по телефону.
   Несколько минут спустя в комнате стоят два рослых "джи-ай"*, суют Кайзеру
под нос обрезанный телефонный шнур и указывают на дверь.
   Кайзер пожимает плечами и выходит.
   День спустя все разъясняется.
   Кайзера зовут совсем не Кайзер, и к "Парамаунту"  он  не  имеет  никакого
отношения, не  является  также  военнослужащим  или  тем  более  сотрудником
секретной службы. Он немец, работает кельнером  в  американском  казино  для
офицеров и основательно запутался.
   Кайзер - типичный продукт послевоенного времени, ни больше ни меньше,  но
явление необыкновенно типичное и отнюдь  не  единичное  в  эти  годы,  когда
пышным цветом расцвели обман, интриги, мошенничество, спекуляции и доносы.
   При всем  том  существуют  не  только  "кайзеры"  -  мелкие,  примитивные
мошенники; есть и другие,  более  могущественные  и  оттого  более  опасные,
которые точно так же, как и он, раздувают "шпионские истории" и,  ради  того
чтобы на сенсации  сделать  себе  имя,  не  колеблясь  способны  "запустить"
клевету: в лондонском журнале "Пипл" всплывают первые  слухи  о  моей  якобы
шпионской деятельности. Правда, "Пипл" оставляет вопрос открытым -  работала
ли я на Гитлера или на Сталина или же на обоих сразу.
   Все это я не воспринимаю всерьез, потому что за годы жизни в свете  рампы
научилась не обращать внимания на сплетни и пересуды.
   Немецкие газеты подхватывают "сенсационное сообщение".
   Я мешками получаю письма с угрозами, к тому же теперь еще и  пущен  слух,
будто я награждена орденом Ленина.
   На улице ко мне подбегает молодая девушка, плюет в лицо и кричит:
   - Вот тебе, изменница!
   Вытираю лицо и молчу. Что тут можно поделать?
   Я отправляюсь в комендатуру и  прошу  официального  опровержения  о  моей
якобы шпионской деятельности. Опровержение дано.  Я  знаю,  что  существуют,
кроме того, еще два варианта.
   Вариант первый: газеты дают ироничный комментарий, в соответствии  с  ним
опровержение теперь является косвенным подтверждением сообщения, которое  до
сих пор было лишь слухом, - и продолжают строчить дальше.
   Вариант второй: эти бульварные листки живут по проверенному принципу, что
нет ничего старее, чем вчерашняя газета, - и со временем  отправят  "дело  о
шпионаже" на свалку. Я рассчитываю на второй вариант. Видимо, зря.  Жду  два
года.
   А потом на первой странице штуттгартской  газеты  "Вохенпост"  появляется
фотография из моего старого фильма.  В  левой  руке  я  держу  статуэтку.  С
помощью немудреного технического  трюка  маленькая  фигурка  ретушируется  и
превращается в высокую советскую награду. Подпись: "Ольга Чехова  с  орденом
Ленина.  За  верную  шпионскую  службу".  Газета  обещает   также   раскрыть
закулисные стороны "жизни культуры" и "пикантные  подробности  о  знаменитой
актрисе".
   Среди прочего там можно было прочесть следующее:
   "Несколько дней  спустя  в  моем  кабинете  без  предварительного  звонка
появляется, возникнув словно из-под земли, красивая женщина - Ольга  Чехова.
Под  ее  меховой  шубкой  поблескивает  орден  Ленина.  Подаренная  вилла  и
советская охрана - благодарность за  долголетнюю  шпионскую  деятельность  в
ближайшем окружении Адольфа Гитлера. Тот так и не сумел раскусить прекрасную
Олли и, как видную представительницу немецкой  культуры,  приглашал  на  все
балы, во время войны на дипломатические приемы, потчуя ею иностранцев.  Лишь
Геббельс с его юридическим  чутьем  всегда  высказывал  предостережения.  Но
Гитлер полагал,  что  маленький  доктор  потерпел  с  ней  фиаско  и  желает
отомстить.
   Итак, Ольга, свидетельница возникновения и падения  тысячелетнего  рейха,
улыбаясь, спросила, понравилось ли мне в  "Фольксбюне"*...  Я  уклонился  от
ответа.
   Она улыбается: ""Фольксбюне" - это будущее мирового театра,  и  Берлин  -
его европейская колыбель. Проявите же понимание!"
   Улыбаясь, размахивая пальмовой ветвью мира и, несмотря на это, бесконечно
опасная, молча покидает она мою комнату.
   Затем в течение нескольких недель о ней в Берлине ничего не было  слышно.
Теперь игра в театрах уже не входила в задачи Олли..."
   Мой адвокат доктор Ронге подал жалобу.
   Писака возражает в следующих выражениях:
   "Фрау Чехова оспаривает получение ордена Ленина. Что же, ей лучше  знать!
К сожалению, я не просматривал наградные бумаги  в  кремлевской  канцелярии!
Фрау Чехова также оспаривает, что она занималась шпионажем  среди  окружения
Гитлера. И это я не могу опровергнуть, так как не вращался в среде Гитлера в
отличие от выдающихся деятелей культуры "тысячелетнего рейха""...
   Редакция "Вохенпост" ссылается на ответственность сочинителя и  со  своей
стороны комментирует с видом невинного удивления: "Орден Ленина в  Советском
Союзе носят рабочий Стаханов и  деятели  культуры,  государственные  мужи  и
изобретатели, и даже некий  получивший  на  Западе  убежище  дипломат  после
окончания войны обрел наглядное подтверждение  своих  заслуг  в  виде  этого
знака отличия.
   Так и утверждение,  что  фрау  Чехова  шпионила  против  Третьего  рейха,
пожалуй - если смотреть на это с точки зрения наших дней, -  вряд  ли  можно
посчитать оскорбительным. Среди политиков как западной, так и восточной зоны
тоже   есть   такие,   которые    хвастаются,    будто    снабжали    врагов
национал-социализма информацией, чтобы ускорить приближение  конца  Третьего
рейха".
   Я сдаюсь. Это означает,  что  я  предоставляю  каждому  судить  самому  о
подобного сорта журналистике.
   Но еще в 1955 году -  я  снимаюсь  под  Бад-Райхенхалль  -  одна  пожилая
женщина, дрожа от жадного любопытства, спрашивает меня:
   - Ах, дорогая фрау Чехова, теперь-то скажите мне, пожалуйста, только  мне
одной: так были вы шпионкой или нет?..
   НОВАЯ ЖИЗНЬ
   Мы продолжаем играть в театре - по-прежнему с различными приключениями  -
например, нашу любимую "Чернобурую лисицу",  которая  между  тем  давно  уже
превратилась в  "cедую  лисицу".  Количество  спектаклей  просто  невозможно
подсчитать.
   Чтобы поставить пьесу, в которой вместе со мной  играют  Хельмут  Вайс  и
Соня  Циманн,  я  бесповоротно  решаю   пустить   на   театральные   костюмы
сохранившиеся шелковые шторы из моего летнего домика.
   Для следующей пьесы - "Лукавая вдова", музыкальной комедии Гольдони, -  с
костюмами нам ненароком помогает русская районная комендатура: по ее  ордеру
я покупаю материю, которая напоминает марлю. Материя очень мягкая, мы красим
ее и крахмалим картофельным крахмалом.
   Наши костюмы получаются прелестными, они воздушные и  пестрые.  Спектакль
имеет успех.
   Вдобавок я сама инсценирую собственную пьесу: переделываю новеллу  Чарлза
Диккенса "Сверчок на печи". Ханс  Лейбельт  играет  главную  роль,  я  читаю
пролог.
   В остальном же мы едва сводим концы  с  концами,  голодаем  и  счастливы,
когда нас как драматических артистов приглашают  на  дипломатические  приемы
союзников. Вместо обесцененных марок получаем там сигареты, масло, вино  или
шнапс - "с собой".
   Редкие, слишком редкие праздники...
   В Берлине объявляется некий молодой  человек  из  Польши.  Он  делает  не
первый немецкий послевоенный фильм  (который  снимается  на  лицензированной
советскими студии ДЕФА в восточном секторе), а первый послевоенный  фильм  в
западных секторах. Вскоре имя его в кинокругах знает каждый, а несколько лет
спустя он становится известным и далеко за пределами Германии  -  это  Артур
Браунер.
   Я играю в его фильме "Магараджа против воли". К нам  присоединяются  Соня
Циман, Иван Петрович, Рудольф Пракк, Рудольф Платте и Хуберт фон Мейеринк.
   "Знаменитые имена, - предполагал Браунер, - сделают сборы..."
   Но сборов не получается.  Браунер  не  падает  духом.  В  Шпандау  старые
фабричные цеха он превращает, как по волшебству, в современную киностудию. И
делает "кассовые" фильмы, а позднее и другие, высокохудожественные,  которые
завоевывают государственные премии.
   Браунер - "Поммер" этих послевоенных  лет.  Но  вообще-то  положение  его
незавидное: в Третьем рейхе в прокате шло мало американских, французских или
английских картин, и публика теперь наверстывает  то,  чего  была  лишена  в
течение двенадцати лет.
   Фильмы из США, Англии и Франции потоком хлынули в Германию. Очень,  очень
трудно в  стране,  которая  лежит  в  руинах,  противостоять  их  финансовым
возможностям, их прекрасной постановочной работе и художественной манере.
   Проходят годы.
   Я задумываюсь о себе и не заблуждаюсь  на  собственный  счет:  подрастает
новое, юное поколение, поколение, которое невысокого мнения  о  старших  уже
потому, что они старше, поколение, которое процесс старения воспринимает как
нечто странное и, похоже, совсем не ассоциирует его с  собой,  нетерпеливое,
стремительное поколение ниспровергателей.  В  принципе  в  этом  нет  ничего
необычного, напротив, само по себе в веках это одна из  немногих  постоянных
величин; просто на  этот  раз  все  происходит  в  более  жесткой,  крайней,
беспардонной форме. Но чему тут удивляться...
   О моем материальном положении нечего долго и думать, оно весьма плачевно:
по простоте душевной  я  дала  себя  уговорить  заложить  свою  усадьбу  при
условии, что после денежной реформы должна  буду  вернуть  залог  в  твердых
марках. Тяжкое бремя, которое я ежедневно влачу  на  себе  в  прямом  смысле
слова.
   Я расстаюсь с вещами, которые мне были дороги на протяжении всей жизни  и
немало стоили: с иконами, книгами, другими ценными предметами. Это  источник
существования.
   Я пишу свою первую небольшую книгу по косметике.
   Она быстро расходится без переиздания.
   Издательство разоряется на претенциозной книге  об  Альберте  Швейцере  и
объявляет о банкротстве.
   И вместо того чтобы учиться на ошибках, я даю себя уговорить на еще  одно
дело: открыть собственную киностудию.
   Я больше  не  хочу  быть  зависимой  от  других.  Я  хочу  доказать,  что
существует потребность в немецком развлекательном кино.  Я  хочу  не  только
играть, но и быть режиссером.
   И сильно заблуждаюсь...
   После трех фильмов фирма прекращает существование. Почему?..
   По многим причинам, но главным образом по  одной,  которая  на  этот  раз
все-таки  делает  меня  умнее:  оказывается,  деньги   и   друзья   -   вещи
несовместимые...
   "Деньги губят дружбу", - утверждают друзья, у которых они есть и  которые
всегда  находят  новые  основания  не  дать  мне  краткосрочный  кредит   на
нормальных условиях.
   Набитые марками "друзья" переходят на другую сторону улицы, завидев  меня
издалека.
   Поддержка, личная поддержка - не для фирмы -  приходит  от  двух  мужчин,
которые совсем не принадлежат к моему кругу.
   Один из них - мой прежний коллега из Берлина - живет на скромную ренту  и
отдает мне все свои сбережения, другой был в  концлагере.  Он  передает  мне
часть денег из материальной компенсации.
   Что же остается?..
   Роли комических старух или уход из профессии...
   Стать последовательницей Адели Зандрок меня не прельщает. Для  этого  мне
не хватает слишком многого.
   Так что же?
   Незаметно исчезнуть  с  киноэкранов,  уехать  за  границу  -  в  качестве
компаньонки или экономки в какой-нибудь интеллигентной семье...
   Не  снизившийся  уровень  жизни  заставляет  меня  задумываться   -   мне
приходилось голодать, я знакома с нуждой и лишениями и выстояла в них,  -  а
монотонность повседневной жизни, однообразие, при котором не  отличишь  один
день от другого, то, чего я боялась всю свою жизнь, от чего  меня  избавляли
мать и сестра и от чего я сама бе