результатам - однозначным физическим теориям, и к вопрошающей компоненте. Основная нерешенная проблема, которую Эйнштейн завещал двадцатому, а может быть и следующему веку, - это проблема единой теории поля и связанных с ней "заквантовых" закономерностей, управляющих ультрарелятивистскими эффектами взаимодействия различных полей. С этим наследством наука не расстанется; поиски, подходы и затруднения эйнштейновской концепции будут вновь и вновь вставать перед ней, так же как поиски и затруднения великих мыслителей прошлых веков. Но наследство Эйнштейна включало наряду с нерешенными проблемами и активные фонды - однозначные физические теории.

В чем бессмертие этих однозначных научных теорий?

Оно не в том, что в пределах своей применимости они справедливы и всегда будут истинными. Такая истинность научных теорий - условие, а не основа их бессмертия. Основа состоит в том отблеске единой, интегральной, вечно живой и вечно меняющейся истины, сохранение и преобразование которой ассоциируются с бессмертием науки. Отблеск этой интегральной истины освещает каждую теорию и придает ей более общее значение, выходящее за рамки области и ее однозначной применимости.

Несколько слов о границах такой области. Для каждого мыслителя, рисовавшего картину мира, можно ретроспективно найти границы этой картины и тем самым границы творческого подвига. Для Ньютона такие границы определялись переходом от движений, несопоставимых по скорости с распространением света, к движениям, сопоставимым с ним. В мире таких движений законы Ньютона в

311

прежде всего классическое правило сложения скоростей перестают быть достаточно точными. Здесь граница ньютоновской механики. Механика Эйнштейна также имеет свои границы, более широкие, чем границы ньютоновой механики. Но в этих границах указанные теории сохраняют свою справедливость, они могут быть обобщены, конкретизированы при переходе к другим явлениям, но никогда не могут быть отброшены.


Теория Ньютона всегда будет практически правильным отображением мира движущихся тел, обладающих малой по сравнению со светом скоростью. Специальная теория относительности всегда будет правильным отображением мира движущихся тел в случае пренебрежимо малой напряженности гравитационных полей. Общая теория относительности всегда будет правильным отображением мира тел, остающихся тождественными себе и непрерывно движущихся в гравитационном поле.

Если эти теории ограничены определенными областями применения, то в чем их связь с интегральной истиной - изменяющимся, но в то же время исторически инвариантным, тождественным себе субстратом пауки? В чем их связь с единым содержанием науки, которое меняется, но не умирает? Таким интегральным содержанием науки, ее сквозным стержнем, служит идея упорядоченности природы, вселенского ratio, причинной связи явлений. Эта идея, не исчезающая и вместе с тем никогда не приобретающая исчерпывающей, окончательной формы, получает новые аспекты и оттенки в каждой новой картине мира. Обогащение и углубление этой единой, тождественной себе идеи - вечный, сохраняющийся навсегда вклад естествоиспытателя в науку.

Для науки ratio мира состоит в причинной связи происходящих процессов. Наука ищет причины явлений. Следуя основной идее Спинозы, она видит в мироздании причину своего существования, причину самого себя (causa sui) и рассматривает природу не только как сотворенную (natura naturata), но и как творящую (natura naturans). Но эта идея не является неподвижной, окончательной, раз навсегда данной. Идея каузальной упорядоченности мира эволюционирует, она является тождественным себе субстратом изменений. Понятие изменения теряет смысл без понятия тождественного себе субстрата, но и последнее теряет смысл без понятия изменения. Классическая при-

312

чинность сменяется релятивистской (исключающей мгновенные каузальные связи, устанавливающей предельную скорость процессов, связывающих события); релятивистская причинность дополняется квантовой (волновые процессы определяют вероятность локальных событий), на очереди - переход к еще более сложной, ультра релятивистской причинности, управляющей трансмутациями элементарных частиц. Но при всех этих модификациях причинность сохраняется в качестве неисчезающего, тождественного себе субстрата, сквозного, сохраняющегося субстрата науки, основы бессмертия каждой новой модификации. Каждая модификация не только ограничивает, но и в какой-то мере, для более сложных процессов, отменяет предыдущую. Она ее подтверждает, делает ее живой, эволюционирующей. Она вносит новые определения и оттенки в развивающийся принцип причинного ratio мира. Отблеск этого бессмертного целого делает бессмертным каждую модификацию, каждое звено исторической эволюции науки, каждый вклад в эту эволюцию.

Очень часто подобный вклад вносится фактически, но не сопровождается точным указанием фонда, куда он поступает. Многие ученые развивают, конкретизируют, обогащают принцип причинности без ясного представления о таком эффекте их открытий. Эйнштейн не принадлежал к числу таких ученых. Он знал, что именно в апофеозе причинного объяснения природы в целом состоит вклад каждой научной теории в основной, исторически инвариантный, не подлежащий изъятию фонд науки.

Нельзя думать, что в этом фонде каждая новая, проверенная экспериментом и применением научная теория просто присоединяется к ранее поступившим. Нельзя думать также, что фонд активов отделен от фонда нерешенных проблем. Каждая позитивная теория, каждое позитивное решение индуцируют большое число новых вопросов - большее, чем число вопросов, снятых этой теорией. Только догматическая интерпретация новой теории устраняет из поля зрения новые вопросы, затруднения и противоречия. Эти последние означают неизбежность дальнейшего развития теории, т.е. ее живого бессмертия, отличающегося от бессмертия статуи.

313

Теория относительности находится в активе науки: специальная теория получила такую же законченную и однозначную форму, как, скажем, классическая термодинамика, а общая теория, хотя и не достигла подобной формы, является логически завершенным учением о тяготении. Но теория относительности поставила перед наукой проблему трансмутаций частиц, проблему взаимодействия полей, проблему выведения постулатов относительности (утверждений о том или ином поведении масштабов и часов) из атомистической структуры вещества и излучения (а может быть, и из атомистической структуры пространства-времени). Эти проблемы многочисленнее, сложнее и острее, чем проблемы, поставленные когда-то опытом Майкельсона.

Для указанных квантово-релятивистских проблем характерно следующее.

В последней четверти вашего столетия уже нельзя сомневаться в необходимости коренного преобразования картины мира для преодоления очередных затруднений теоретической физики, причем на наших глазах изменяется и самый смысл слов "коренное преобразование картины мира". На этом следует остановиться.

В течение грех с липшим веков самым коренным преобразованием модели мироздания считалась гелиоцентрическая революция. Последняя оказалась прологом более общего изменения картины мира - пересмотра ее исходного образа: в XVII в. аристотелевские категории субстанциального (возникновение и уничтожение) и качественного движения стали рассматривать как нечто подлежащее чисто механическому объяснению в качестве вторичных эффектов простого перемещения тождественных себе тел. В мире нет ничего, что не объяснялось бы в последнем счете взаимным расположением и относительным смещением таких тел. Электродинамика вызвала кризис этого классического идеала, и его удалось снасти лишь совершенно парадоксальным представлением об одной и той же скорости света в движущихся одна относительно другой системах.


В XIX в. была высказана идея, которая, казалось, еще радикальнее рвала с предшествовавшими. Неевклидова геометрия посягнула на соотношения, которые представлялись очевидными не только в том элементарном эмпирическом смысле, в каком говорили когда-то об "очевидной" неподвижности Земли. Теоремы евклидовой геометрии казались присущими разуму и очевидными логически. В. Ф. Каган говорил, что "легче было сдвинуть Землю, чем уменьшить сумму углов в треугольнике, свести параллельные к схождению и раздвинуть перпендикуляры к прямой - на расхождение" [1].

1 Каган В. Ф. Речь на торжественном заседании Казанского университета. - В сб.: Столетие неевклидовой геометрии Лобачевского. Казань, 1927, с. 60-61.


314

Лобачевский и Риман говорили о реальности неевклидовых соотношений, но до Эйнштейна не было логически замкнутой теории, которая рассматривала бы эти соотношения в качестве определенных и бесспорных физических констатации. Когда Эйнштейн нашел для неевклидовых соотношений однозначный физический эквивалент, это изменило смысл понятия "преобразование картины мира". Такое преобразование означает теперь не только переход к иной кинематической схеме тел, движущихся в пространстве, но и переход к иной трактовке самого пространства.

Теория относительности содержала в зародыше и еще более радикальное изменение смысла слов "преобразование картины мира".

Мысль о постоянном количественном соотношении и физической связи между массой покоя и энергией была реализована теорией позитронов, представлением о взаимном превращении электронно-позитронных пар и фотонов, дальнейшим развитием представления о трансмутациях и, наконец, попытками построения трансмутациониой концепции движения.

Чтобы построить картину мира, в которой исходным понятием будут трансмутации элементарны; частиц и клетках дискретного пространства-времени, нужно перейти к иному логическому алгоритму, к иным нормам логических умозаключений. Теперь преобразование картины мира означает не только новую кинематику движущихся тел, не только новую геометрию, но и новую логику. Это еще большее "безумие", принципиально иной, более радикальный отказ от традиционных норм.

Прогресс науки не исчерпывается переходами к более точным представлениям о мире, не сводится к таким переходам и к возрастанию радикальности и общности переходов. Прогресс науки не измеряется в полной мере уровнем знаний и даже первой и второй производными по времени от уровня знаний. Изменяется "качественный ранг" радикальности, общности, парадоксальности, "безу-


315

мия" переходов к новым представлениям, смысл этих определений. От кинетического "безумия" движущейся Земли к физико-геометрическому "безумию" неевклидовой Вселенной и от нее к логическим парадоксам современной квантово-релятивистской теории поля. Каким бы привычным и "очевидным" ни становилось впоследствии каждое новое звено научного прогресса, оно накладывает на пауку не исчезающий далее отпечаток большей смелости и. свободы. Когда наука ушла от антропоморфной очевидности птолемеевой системы, она вместе с тем научилась отказываться и от других "очевидных" абсолютов и назад она уже не могла возвратиться. Когда наука при списании Вселенной начала оперировать различными геометриями, она не могла вернуться к абсолютизированию одной из них в качестве априорной. После того как в квантовой теории поля стали пользоваться в зависимости от физических условий различными системами логических суждений, наука уже не вернется к абсолютной логике. В борьбе за истину наука приобретает не только новые трофеи, но и новые виды оружия.

В этом отношении работы Эйнштейна были импульсом радикального перевооружения науки. После Эйнштейна люди не только стали больше знать о Вселенной - изменился стиль научного познания. Идеи Эйнштейна были великим синтезом экспериментальных и математических парадоксов, отказом в рамках одной теории от эмпирической очевидности (продолжение традиции Копер-пика) и от привычных, казавшихся априорными, математических (в теории относительности) и логических (в квантовой теории) норм. Такое воздействие на стиль научной мысли оказывается необратимым, отпечаток его сохраняется навсегда. Идеи Эйнштейна бессмертны и потому, что они служат звеньями необратимого приближения науки к истине, и сотому, что они ведут к необратимому преобразованию методов научного мышления.

Бессмертие научной теории вытекает не только из ответов, которые она дает, из новых проблем, которые она ставит перед наукой, и из воздействия на стиль научного познания. Наука развивается в живом переплетении внутренних движущих сил с собственно историческими воздействиями практики и общественной мысли, на которые наука, в свою очередь, оказывает существенное влияние. Научная теория обретает историческое значение, воздействуя на исторические условия, на жизнь, труд и самосознание людей.

316

Чтобы утвердиться на месте старых традиционных воззрений, новым физическим теориям, появлявшимся в прошлом, приходилось направлять свое острие против конкретных физических представлений: против абсолютного характера верха и низа, против неподвижности Земли, против возможности вечного двигателя и т.д. Чтобы опрокинуть классические понятия абсолютного пространства и времени, теории относительности пришлось, помимо конкретных физических понятий (понятие неподвижного эфира и т.д.), направить свое острие против догматического духа в науке, против догматизма в целом. Принцип постоянства скорости света, новое учение о массе и энергии, принцип эквивалентности, представление о кривизне пространства-времени - этот путь не мог быть пройден стихийно, как ряд последовательных антидогматических по существу научных обобщений. Этот путь был настолько революционным, он включал столь парадоксальные разрушения "очевидности", что его прохождение было невозможно без сознательного и последовательного ниспровержения догматизма в целом. Поэтому антидогматические выступления Эйнштейна неразрывно переплетены с позитивным содержанием теории относительности. Такое переплетение не видно при систематическом изложении теории относительности, но оно становится явным при ее историческом изложении и еще более явным при изложении биографии Эйнштейна. Антидогматизм Эйнштейна направлен и против феноменологической "очевидности" понятий. Такая позиция, разумеется, не может устареть - в ней и находит свое выражение непрерывное обновление науки. Догматы науки преходящи, ее антидогматизм вечен. Теория относительности естественно входит в идейный арсенал тех общественных сил, которые заинтересованы в ликвидации не только очередного барьера, но и всех барьеров на пути безостановочного и бесконечного роста знаний и власти человека над природой.

Теперь следует в несколько более общей и точной форме определить две дополнительные компоненты научной теории, единство которых придает этой теории бессмертие. Это, как мы видели: 1) однозначные, установившиеся, достоверно справедливые при определенных параметрах позитивные констатации и 2) переходы к новым кон-

317

статациям. Первая компонента обладает бессмертием, поскольку в ограниченных своими областями применения теориях реализуется и модифицируется интегральная, присущая науке по самому ее существу сквозная идея. Вторая компонента - mors immortalis, неизбежная и всегда свойственная науке смена господствующих концепций. В неклассической науке соединение этих компонент становится полным и явным. Теория относительности включает в свое позитивное содержание ограничение классической физики областью малых скоростей, не сопоставимых со скоростью света и малых энергий тел, не сопоставимых с их полной внутренней энергией - с массой, умноженной на квадрат скорости света. Здесь звено mors immortalis, отнесенное к прошлому, к классической теории, является звуком позитивной концепции, теории относительности как однозначной, установившейся теории. Но теория относительности включает звено mors immortalis, отнесенное к себе самой. Когда Эйнштейн писал, что теория относительности не выводит поведение линеек и часов из их атомистической структуры и считал это недостатком теории, речь шла об очень общей и фундаментальной особенности неклассической науки. Неклассическая теория не может прийти к некоторой априорной, окончательной концепции, которая обосновывает другие, но сама не нуждается в обосновании. Начало в абсолютном смысле, начало, которое само не является продолжением, чуждо неклассической науке. Поэтому неклассическая теория всегда включает констатацию: "Данная концепция объясняет все сказанное ранее, но дальше мы пойти пока не можем, хотя дорога и идет дальше..."

Такая констатация обращена и в будущее, она означает, что теория в ее данной форме сменится новой, более полной, объясняющей и ту концепцию, перед которой данная теория остановилась. Подобное признание может быть драматическим и даже трагическим. Такими были у Эйнштейна поиски единой теории поля. Но это трагедия гносеологического оптимизма, она вытекает из отрицания "ignorabimus", из отрицания априорной либо чисто эмпирической границы логического анализа, из эйнштейновского идеала картины мира без априорных данных и чисто эмпирических констант. Агностическое "ignorabimus", чисто эмпирические, не подлежащие логическому анализу констатации, априорные аксиомы познания - все это исключает трагедию разума, знающего, что дорога идет дальше, но идти по этой дороге нет сил.

318

Но именно в этой трагедии - залог бессмертия разума, залог бесконечности простирающегося перед ним пути.

Трагедия гносеологического оптимизма свойственна и квантовой механике. Здесь ее никто, вероятно, не ощущал так остро, как Эренфест, но время, когда наличие дальнейшего пути и трудность его стали особенно явными, это наше время - вторая половина столетия. Сейчас такие поиски, которые во многом близки принстонским поискам единой теории поля, не имеют столь трагической окраски. Это объясняется, вероятно, тем, что проникновение в ультрамикроскопический мир, где частицы одного типа превращаются в частицы другого типа, представляется достаточно трудным, но пути подобного проникновения и решения новых проблем стали гораздо яснее, чем в первой половине века.

Нетрудно увидеть логическую связь двух компонент познания - позитивных, достоверных констатациий и "вопрошающей", ищущей и преобразующей компоненты - с двумя фундаментальными понятиями гносеологии Гегеля. Это рассудок и разум. У Гегеля рассудок - область "спокойных", стабильных констатации, а разум - область динамических, преобразующих потенций познания. Материалистическая интерпретация диалектики Гегеля лишила эти категории их априорного характера, они превратились из модификаций абсолютного духа в отображение реального, материального мира, они обобщают развитие науки, ищущей и находящей в самой природе объективную основу ее явлений. Неклассическая наука реализует эту связь весьма явным образом. Рассудок - это устойчивые результаты науки, разум - основа их преобразования. Анализ внутренней структуры теории относительности и квантовой механики показывает связь этих компонент познания. Подобная связь делает констатации рассудка звеньями бесконечного и в этом смысле бессмертного перехода ко все новым и новым констатациям. Она делает динамические, преобразующие потенции разума звеньями последовательного постижения объективного мира, постижения, опирающегося на эксперимент, достоверного постижения объективной истины. Бесконечность и бессмертие разума - отображение бесконечности и бессмертия бытия.














Бесконечность и бессмертие

Живое существо умирает потому, что есть противоречие: в с е б е оно есть всеобщее, род, и, однако, непосредственно оно существует лишь как единичное. В смерти род показывает себя силой, властвующей над непосредственно единичным.
Гегель

В двух предыдущих главах концепция нетривиального, сложного, позитивного бессмертия противопоставлялась простому отсутствию смерти - негативной и тривиальной версии бессмертия. Последняя соответствует тривиальной тождественности, неизменности, исключению многообразия, парменидову гомогенному и неподвижному бытию. Позитивная концепция бессмертия вытекает из представления о гетерогенном и эволюционирующем бытии, из дополнительности тождественности и нетождественности. Теперь следует связать две версии бессмертия с двумя версиями более общего