азанная идея возникла примерно следующим образом.

1 См. примечание С. И. Вавилова к этому месту из "Оптики": (Ньютон И. Оптика. Перев. С. И. Вавилова, изд. 2. М., 1954, с. 355).
2 Эйнштейн, 4, 298.

180


Специальная теория относительности покончила с эфиром как абсолютным телом отсчета и с абсолютным (т.е. независимым от пространственной системы отсчета) временем. Вслед за мгновенным дальнодействием Ньютона рухнула и следующая опора абсолютной одновременности - возможность синхронизации событий с учетом скорости движущихся систем относительно неподвижного эфира. Но вместо бесконечного неподвижного эфира осталось бесконечное пустое пространство, которое участвует в наблюдаемых процессах, - ускоренное движение в пустом пространстве вызывает динамические эффекты, силы инерции. Такое представление противоречит "классическому идеалу" - картине мира, в которой нет ничего, кроме движения и взаимодействия материальных тел. Эйнштейн ищет пути для устранения абсолютного движения, нарушающего каузальную гармонию бытия. Он находит этот путь, пытаясь устранить также не имеющее каузального объяснения совпадение гравитационных и инертных масс тел. Но чтобы пойти по этому пути, необходимо допустить наличие гравитационной массы света. Эйнштейн предполагает ее существование отнюдь не под давлением конкретного экспериментального результата. Он исходит из общей идеи, вытекающей из всей совокупности данных эксперимента и практики. В этом смысле общая теория относительности отличается от специальной теории, также исходившей из общих посылок, но подготовленной результатами опыта Майкельсона.

Отсюда различие в резонансе двух теорий Эйнштейна. Специальная теория объяснила уже известные факты, и ее ореол зависел от общности и естественности объяснения по сравнению с ранее выдвинутыми концепциями. "Внешнее оправдание" специальной теории было исходным фактом, оно не могло поразить современников. Напротив, общая теория первоначально обладала высоким и бесспорным "внутренним совершенством", и поразительным было наблюдение, в котором она обрела "внешнее оправдание". Такое наблюдение показало, помимо прочего, что рациональная мысль, исходящая из гармонии и познаваемости мира, приводит к достоверному представлению о действительности.

181

В самом начале 1917 г. известный английский астроном и физик Артур Эддингтон высказал очень важную для развития теории относительности мысль о возможности проверить непосредственным наблюдением, обладает ли свет гравитационной массой. Эддингтон принадлежал к числу наиболее активных участников разработки и популяризации идей Эйнштейна. Сохранился рассказ об одном забавном разговоре. Как-то некий собеседник сказал Эддингтону, что он входит в число трех ученых, действительно понимающих смысл теории относительности, и, заметив на лице ученого некоторое смущенное недоумение, стал уверять его, что это действительно так: "Нет, - ответил Эддингтон, - я просто спрашиваю себя, кого вы считаете третьим?.."

Эддингтон отличался удивительной - иные говорили, чрезмерной - научной фантазией и изобретательностью. На этот раз она привела к идее астрономических наблюдений, оказавших очень большое влияние на судьбу теории относительности. Если свет обладает гравитационной массой, т.е. весом, он неизбежно отклонится в сторону тяжелого тела, проходя мимо этого тела так же, как летящий над Землей снаряд отклоняется в сторону Земли и в конце концов падает на ее поверхность. Световой луч не упадет на Землю. Из теории тяготения Эйнштейна вытекает, что, проходя возле Земли, он отклонится в сторону (т.е. в сущности будет падать на Землю) так, что это останется незаметным. Луч отклонится в течение секунды (т.е. на пути, равном 300 000 километров) всего на 10 метров. Но, проходя возле более тяжелого тела, т.е. испытывая большее воздействие гравитационных сил, луч отклонится в большей степени. Вблизи Солнца отклонение будет в 27 раз большим, чем вблизи Земли. Если луч звезды, прежде чем попасть на Землю, пройдет вблизи Солнца, он отклонится, и на фотографии звездного неба изображение этой звезды окажется смещенным по сравнению с фотографией, сделанной в отсутствие Солнца в наблюдаемой части небосвода. Но когда Солнце на небе, звезды, в особенности близкие к его диску, нельзя ни увидеть, ни сфотографировать. Поэтому нужно фотографировать звезды, видимые вблизи диска Солнца (т.е. звезды, лучи которых проходят возле Солнца) во время солнечного затмения. Нужно было выбрать такое затмение, когда Солнце находится на пути лучей ярких звезд.

182

Именно такое затмение должно было произойти 29 мая 1919 г. Эддингтон начал подготавливать экспедицию в районы, где это затмение должно было быть полным. Решили послать две экспедиции: одну на остров Принчипе в Гвинейском заливе, другую в деревню Собраль в Бразилии.

Приехав в Бразилию, английская астрономическая экспедиция была встречена заметкой в бразильской газете, очень характерной для первого послевоенного года Газета писала: "Вместо того чтобы пытаться подтвердить немецкую теорию, члены экспедиции, находящиеся в столь близких отношениях с небом, позаботились бы лучше о дожде для этой страдающей от засухи страны" [3].

3 Frank, 138,


С дождями встретилась другая экспедиция, приехавшая в Гвинею (в пей участвовал сам Эддингтон). В день затмения с утра небо затянуло облаками, сквозь них едва просвечивало Солнце. Корона Солнца была заметна, но о фотографировании звезд нечего было и думать.

Незадолго до окончания полной фазы затмения облака рассеялись. Были засняты звезды, сиявшие вблизи короны. Когда фотографию сопоставили с другой, снятой в отсутствие Солнца на пути лучей звезд, было зарегистрировано смещение, предсказанное в общем теорией Эйнштейна. Над деревней Собраль в этот день небо было безоблачным. Во время затмения было сделано много фотографий. Когда снимки сопоставили с контрольными, сделанными в отсутствие Солнца, астрономов постигло разочарование: результаты расходились с результатами гвинейской экспедиции и с теоретическим прогнозом. Но вскоре выяснилось, что это случайность: Солнце нагрело приборы и вызвало искажение снимков. На тех фотографиях, которые не пострадали от такого искажения, смещение звезд соответствовало теории Эйнштейна. Эйнштейн узнал о результатах экспедиции Эддингтона в сентябре 1919 г. Лоренц сообщил ему телеграммой, что общую теорию относительности можно считать подтвержденной. Эйнштейн написал об этом матери. Открытка Эйнштейна, адресованная матери, начинается словами: "Радостные новости сегодня! Лоренц телеграфировал мне, что английская экспедиция доказала отклонение лучей света вблизи Солнца". Однако сообщение Эйнштейна было, по-видимому продиктовано желанием обрадовать мать. Для пего самого, как мы скоро увидим, результаты экспедиции Эддингтона не казались чем-то значительным.

183

Вскоре Эддингтон сделал доклад о результатах экспедиций в Гвинею и Бразилию на совместном заседании Королевского общества и Астрономического общества в Лондоне. Президент Королевского общества Дж. Дж. Томсон во вступительной речи сказал: "Это - открытие не отдаленного острова, а целого континента новых научных идей. Это величайшее открытие со времен Ньютона" [4].

Отчет Эддингтона и высказывания ученых стали сенсацией, распространившейся по всему миру. Люди чувствовали, что произошло какое-то грандиозное событие в науке. Такие термины, как "кривизна пространства", "ограниченность пространства", "тяжесть света" - были у всех на устах, хотя понимали их немногие. Дж. Дж. Томсон говорил: "Я должен признать, что никому еще не удалось выразить ясным языком, что в действительности представляет собой теория Эйнштейна". Он утверждал, что многие ученые оказались неспособными уяснить ее действительный смысл [5]. Вопреки поговорке и соответственно обычной практике непонимание теории считали аргументом против нее. Особенно сильные возражения вызывала идея конечной Вселенной.

Нужно сказать, что различие между идеей границ пространства и мыслью о конечном радиусе замыкающихся траекторий движущихся тел и световых лучей не было тогда достаточно уяснено. В одной американской газете высказывалось характерное требование, чтобы принципы логики и онтологии (т.е. основные представления о действительном мире) не пересматривались в свете сменяющих друг друга физических воззрений:

"Трудно объяснить, почему наши астрономы, кажется, считают, что логика и онтология зависят от их меняющихся взглядов. Теоретическая мысль получила высокое развитие гораздо раньше, чем астрономия. Математикам и физикам следует обладать чувством меры, но приходится бояться, что британские астрономы преувеличили значение своей области" [6]. Эта фраза о "преувеличении эначе-

4 Frank, 141.
5 Ibid., 140-141.
6 Ibid., 142.

184

ния своей области" совпадает, по существу, с очень распространенной и давней тенденцией. Догматическая мысль хотела бы застраховать основные представления о Вселенной (так называемую онтологию) от изменений, связанных с успехами конкретных областей знания. Эта тенденция насчитывает уже несколько столетий. В XVI в. Осиандер в предисловии к книге Коперника, а в XVII в. глава инквизиции Беллярмино в одном из писем советовали астрономам ограничиться прагматической ценностью новых астрономических воззрений и не претендовать на онтологическое значение своих открытий, не колебать картины мира в целом, не думать, что в открытиях содержится истина. В отличие от прошлого, догматическая мысль апеллировала теперь не к религиозным догматам, а к общественному мнению, "здравому смыслу", "очевидности" и т.д. Но общественное мнение не было единым. Неискушенный человек, услышав о кривизне пространства, не понимал выражения Эйнштейна, но по большей части был склонен считать это непонимание фактом своей биографии, а не биографии Эйнштейна. Профессиональные выразители общественного мнения, напротив, часто вменяли Эйнштейну в вину тот простой факт, что выводы из всего развития теории тяготения и абстрактной геометрии требуют для своего усвоения физической и математической подготовки, что новые идеи еще не нашли каких-то форм популярного изложения и что новая теория предъявляет очень высокие требования к смелости и широте научной мысли. Что особенно смущало адептов "очевидности", это широкое распространение симпатий к новым идеям. Тот же неискушенный человек, не претендуя на понимание теории относительности, ощущал в какой-то мере ее смелость и широту; самый факт обсуждения, казалось бы, очевидных положений представлялся ему весьма многозначительным. Сейчас, ретроспективно оценивая волну широкого и напряженного интереса к теории относительности и к личности ее автора, мы находим в ней симптомы весьма общих идейных сдвигов, крайне характерных для нашего столетия. Поэтому следует несколько подробное остановиться на этом знамении времени двадцатых годов.

185













Слава

Идеалами, освещавшими мой путь и сообщавшими мне смелость и мужество, были добро, красота и истина. Без чувства солидарности с теми, кто разделяет мои убеждения, без преследования вечно неуловимого объективного в искусстве и в науке жизнь показалась бы мне абсолютно пустой.
Эйнштейн

Слава тоже требует жертв, и если можно говорить о погоне за славой, то в этой погоне Эйнштейн, во всяком случае, играл роль дичи, а не охотника.
А. Мошковскип


В начале двадцатых годов Эйнштейн уже пользовался такой широкой известностью, какая еще не окружала ни одного ученого. Леопольд Инфельд высказал некоторые интересные соображения о причинах беспрецедентного роста популярности Эйнштейна после экспедиций 1919 г. и подтверждения общей теории относительности.

"Это произошло после окончания первой мировой войны. Людям опротивели ненависть, убийства и международные интриги. Окопы, бомбы, убийства оставили горький привкус. Книг о войне не покупали и не читали. Каждый ждал эры мира и хотел забыть о войне. А это явление способно было захватить человеческую фантазию. С земли, покрытой могилами, взоры устремлялись к небу, усеянному звездами. Абстрактная мысль уводила человека вдаль от горестей повседневной жизни. Мистерия затмения Солнца и сила человеческого разума, романтическая декорация, несколько минут темноты, а затем картина изгибающихся лучей - все гак отличалось от угнетающей действительности" [1].

1 Успехи физических наук, 1956, 59, вып. 1, с. 154-155.



За этими ассоциациями и противопоставлениями стояли иногда осознанные, а чаще интуитивные догадки о социальном эффекте теории Эйнштейна и новой физики в целом. Звездное небо не только уводило человека от горестной земли. Его исследование сулило победу разума

186

на земле. Такая победа означает не только расширение сведений о Вселенной, но и иные условия жизни людей. Покинув берег очевидности, наука должна была пристать к новым берегам. Какие плоды растут на этих берегах - это пока было неизвестно. Но можно было предполагать, что применение новых идей вызовет значительные сдвиги в технике. Наряду с неопределенной догадкой о расцвете производительных сил человечества существовало несколько более определенное предчувствие роли самой науки в борьбе за ее мирное применение. Человечество предвидело борьбу за мирное применение науки против разрушительного применения, борьбу, действительно разыгравшуюся через сорок лет. Люди надеялись, что наука поможет развеять ядовитые испарения шовинизма и реакции, которые уже не раз конденсировались в тучи военной грозы. Поколение, с энтузиазмом встретившее теорию относительности и ее подтверждение, было свидетелем эксцессов шовинизма, начиная с дела Дрейфуса, и знало, к чему они приводят. Люди знали об интернациональном характере науки, знали, что она по самому существу своему враждебна шовинизму и войне. "Существовала, - пишет Инфельд, - и еще одна причина, видимо важнейшая: новое явление предсказал немецкий ученый, а проверили его английские ученые. Физики и астрономы, принадлежавшие недавно к двум враждебным лагерям, снова работают вместе. Может быть, это и есть начало новой эры, эры мира? Тяга людей к миру была, как мне кажется, главной причиной возрастающей славы Эйнштейна" [2].

2 Там же, с. 155.


К этому следует прибавить, что очень многие знали о травле Эйнштейна, предпринятой реакционно-шовинистическими элементами. Это также привлекало к теории относительности и к личности ее творца интересы широких кругов. Существовала уже в те годы и другая линия столкновений, менее заметная, но существенная. Речь идет об антиинтеллектуализме, о проповеди бессилия и неполноценности разума по сравнению с мистическими озарениями. Эта проповедь еще не вышла на плац нюрнбергских парадов, до такого выхода оставалось 12-15 лет, и мало кто мог предвидеть, в какую клоаку вольется ручеек антиинтеллектуализма. Не уже тогда многим было ясно направление этого ручейка.

187

Факел войны гаснет в атмосфере рационального мышления и разгорается в атмосфере мистики. Даже не зная как следует содержания теории относительности, многие чувствовали, что она является апофеозом разума. Главной причиной энтузиазма, с которым встретили теорию относительности, была ее связь с революционными общественными идеями. Теория относительности была отражением революции. Разумеется, не в смысле зависимости содержания этой теории от общественных движений. Теория относительности но своему содержанию отражает природу, ее объективные законы и в этом смысле совершенно независима от развития общества. Но теория относительности, как и каждая научная теория, отражает объективные законы природы в определенном приближении, и мера этого приближения в каждый период, форма, в которой была высказана теория, ее социальный и культурный эффект - все, что характеризует пауку как исторический процесс, - все это получает объяснение в связи с характеристикой времени. Связи тут могут быть очень отдаленными, косвенными и неявными. Когда Энгельс проводил цепь исторических причин и следствий от механики Ньютона к французской революции, речь шла о неясных и отдаленных, но несомненных исторических связях. Когда мыслители XIX в. увидели "алгебру революции" в тяжелых периодах официального королевско-прусского философа, связь была неявной, но исторически более близкой. В начало XX в. исторический процесс приобрел слишком стремительный темп, чтобы связь науки и революции могла быть столь отдаленной и косвенной, как раньше. Революция бушевала, и теперь связи научных теорий с революционными идеями не могли оставаться неявными. Лишь в специальных проблемах мыслители могли приходить к существенным для революции выводам, сами того не зная и не привлекая внимания борющихся общественных сил. Широкие эпохальные обобщения не могли таить свои идейные выводы, эти выводы если не становились ясными, то интуитивно угадывались и самими учеными, и широкими кругами. Они угадывались и врагами революции. После экспедиции Эддингтона и роста популярности теории относительности один профессор Колумбийского университета писал:

188

"В течение прошедших лет весь мир находился в состоянии беспокойства умственного и физического. По всей вероятности, война, большевистская революция были видимым результатом глубокого умственного расстройства. Это беспокойство проявилось в стремлении отбросить испытанные методы государственного руководства в угоду радикальным и непроверенным экспериментам. Это же чувство беспокойства вторглось и в науку. Многие хотели бы заставить нас отбросить испытанные теории и взамен построить основу современного научного и механического развития во имя спекулятивной методологии в фантастических представлений о Вселенной" [3].

Вскоре началась прямая травля теории относительности, главным образом в Германии. Первоначально немецкие националисты поднимали на щит новую теорию как проявление "чисто германской" интеллектуальной мощи. В это же время англичане часто избегали напоминать, что теория относительности появилась в Германии. Если бы астрономические наблюдения дали иной результат, говорил Эйнштейн, все было бы иначе. В статье, напечатанной 28 ноября 1919 г. в "Таймсе", Эйнштейн писал:

"Вот пример относительности для развлечения читателей. Сейчас в Германии меня называют немецким ученым, а в Англии я представлен как швейцарский еврей. Случись мне стать bete noire, произошло бы обратное; я бы оказался швейцарским евреем для Германии и немецким ученым для Англии" [4].

3 Frank, 143.
4 Comment je vois le monde, 214.


Но вскоре Эйнштейн действительно стал bete noire и, соответственно, - швейцарским евреем в Германии, несмотря на подтверждение теории относительности. Да и сама теория перестала тешить национальное тщеславие. В Германии происходило небывалое обострение классовой борьбы. Началась деятельность "Консула" и других террористических организаций. В это время в националистической газете "Der Turmer" появилась статья "Большевистская физика". В ней говорилось: "...Поскольку профессор Эйнштейн признан новым Коперником, многие преподаватели университетов стали его поклонниками. Говоря без обиняков, мы имеем здесь дело с низкой научной сплетней, столь характерной для картины, которую представляет современный период, самый трагичный из всех политических периодов. В конечном счете незачем обвинять рабочих .за то, что они следуют за Марксом, если германские профессора следуют за измышлениями Эйнштейна" [5].

5 Frank, 160.


189

Некто Пауль Вейлавд создал специальную организацию с целью борьбы с влиянием Эйнштейна. Вейланд организовывал собрания, на которых выступал он сам с политическими нападками на Эйнштейна, а после него некоторые физики и философы пытались опровергать новую теорию. В это же время получили известность выступления Ленарда - крупного экспериментатора, ожесточенного противника теории относительности и яростного националиста (по его распоряжению в руководимой им лаборатории, например, термин "ампер" был заменен другим названием единицы тока по имени одного из немецких физиков). В выступлениях Ленарда можно было встретить все - от попыток объяснения результатов опыта Майкельсона с классических позиций до призывов к физической расправе с Эйнштейном