еятельность  "москвичей"  не  успела  развернуться. В  апреле  1875 г.
начались аресты, а осенью организация была разгромлена. К 1877 г. власти уже
заканчивали  следствие по двум  готовящимся судебным процессам:  "50-ти", по
которому  предавались   суду  члены  Всероссийской   социально-революционной
организации, или "москвичи", и "193-х" как главному процессу над участниками
"хождения   в   народ".  Первый   процесс  --  над   членами   Всероссийской
социально-революционной организации -- начался 21 февраля 1877 г.
     В  течение  трех  лет  предварительного   следствия  они  теряли  своих
товарищей, не выдержавших бесчеловечных условий тюрьмы. "Москвичи" выступали
на  суде  от  имени  всех  настоящих  граждан   и  патриотов  своей  страны.
Неизгладимое  впечатление произвели на всех  честных людей России речи Софьи
Бардиной и Петра Алексеева. С. Бардина в заключение своей речи  сказала: "Но
как бы то ни было и какова бы ни была моя участь, я, господа судьи, не прошу
у  вас милосердия и  не желаю его. Преследуйте нас, как хотите, но я глубоко
убеждена, что такое широкое  движение, продолжающееся несколько лет  сряду и
вызванное, очевидно, самим духом времени, не может быть остановлено никакими
репрессивными мерами... оно  может быть подавлено на некоторое время, но тем
с большей силой оно возродится снова... и так будет продолжаться до тех пор,
пока наши идеи не  восторжествуют. Я убеждена еще  в том, что наступит день,
когда даже и  наше сонное  и ленивое общество проснется и стыдно ему станет,
что оно так  долго  позволяло  безнаказанно топтать себя  ногами, вырывать у
себя  своих братьев, сестер и дочерей и  губить их за одну  только свободную
исповедь своих убеждений. И тогда оно отомстит за нашу гибель... Преследуйте
нас   --  за   вами  пока  материальная  сила,  господа,  но  за  нами  сила
нравственная, сила исторического прогресса, сила идеи, а идеи --  увы! -- на
штыки не улавливаются".
     Петр Алексеев  говорил  от имени  русских  рабочих, которые  с  детства
вынуждены  продавать  свой  труд,  жить  в ужасных  нечеловеческих условиях:
"Русскому рабочему народу остается надеяться  самому на  себя  и не  от кого
ожидать  помощи, кроме от одной нашей  интеллигентной молодежи...  она  одна
братски протянула  к нам свою руку... И она одна неразлучно пойдет с нами до
тех пор, пока подымется  мускулистая рука  миллионов рабочего люда... и ярмо
деспотизма, огражденное солдатскими штыками, разлетится в прах".
     Речи   Бардиной   и   Алексеева,   отпечатанные   тайно,   были  широко
распространены    по   стране.   "Москвичам"   посвящали   стихи.   Отважные
революционеры  понесли суровую  кару: П. Алексеева  приговорили  к 10-летней
каторге, С. Бардину  --  к 9-летней  каторге,  замененной  ссылкой в Сибирь.
Многие участники "хождения в  народ",  заключенные  в одиночные  камеры дома
предварительного   заключения,  не  выдержали  полуголодного  существования,
отсутствия свежего воздуха, бесчеловечного  обращения тюремщиков.  К  началу
судебного процесса  власти  зарегистрировали  93  случая  умопомешательства,
самоубийств, смерти и должны были начать суд над 193 народниками.
     Наступило  18   октября  1877   г.  --  день   открытия  суда  над  193
арестованными народниками. В тюрьме началось движение, щелканье замков, звон
ключей. Заключенных отвели в нижний коридор. Около  каждого поставили по два
жандарма с саблями наголо. И узким подземным лабиринтом повели всех в здание
окружного  суда,  где  готовилось  открытие  заседания  Особого  присутствия
правительствующего  сената.  Маленький  зал  был  переполнен,  хотя  публики
старались  пропустить как можно меньше. В зале было много переодетых агентов
III отделения. Члены Особого присутствия заняли свои места. Когда подсудимых
ввели,   они   бросились    друг   к   другу   с   нескрываемой    радостью.
Председательствующий  призывал  к  порядку, но  никто  не  обращал  на  него
внимания. Судьям в смятении пришлось ждать. Наконец, обвиняемые были усажены
на  места для публики,  а  четверых -- Войноральского,  Мышкина,  Рогачева и
Ковалика   --   как   руководителей  революционного  сообщества  и   опасных
преступников разместили на обычные места для обвиняемых.
     На  первом  же  заседании  суда,  когда  начался  опрос  подсудимых,  с
протестом от них выступил  Чернявский. Он заявил, что подсудимые не признают
закрытого суда. Его тут же  вывели из  зала. И  в следующие минуты раздались
дружные крики обвиняемых: "Всех выводите!  Мы не признаем суда!"  Подсудимые
вскочили со своих  мест  и пошли к  выходу.  Заседание  было закрыто.  После
первых трех дней, проведенных в суде, подсудимые  вернулись  в свои камеры и
добились того, что их стали пускать на прогулку группами, разрешили взаимное
посещение камер и общие чтения в просторных коридорах. Это  дало возможность
широко общаться и всем перезнакомиться.
     На заседании суда 20  октября Мышкин заявил  о клеветническом характере
обвинительного акта и о  нарушении принципов гласности. В "Правительственном
вестнике"  было  обещано  публиковать  подробный  стенографический  отчет  о
процессе,  а  на  самом  деле публиковались  краткие,  обобщенные, урезанные
сообщения.
     -- Света гласности,  -- заявил Мышкин, -- боятся только люди с нечистой
совестью,  старающиеся прикрыть  свои грязные,  подлые  делишки, совершаемые
келейным  образом. Зная  это и искренне  веря  в  чистоту и  правоту  нашего
дела... мы требуем полной публичности и гласности.
     Выраженный  Мышкиным  протест  был поддержан  всеми  его  товарищами  и
защитой   талантливых   адвокатов,   представителей    прогрессивных   слоев
интеллигенции. При всеобщем возбуждении и шуме заседание было закрыто.
     На  новом  заседании  подсудимые, когда вошли судьи,  остались  сидеть.
Встал один Волховский  и произнес речь. О нем С. Кравчинский в своей статье,
посвященной процессу "193-х", писал: "Перед нами потрясающая фигура старика,
дряхлого, разбитого, одной ногой стоящего уже в могиле. Голова его побелела,
но  не от старости:  ему  всего  30-й год:  шесть лет тюрьмы  разрушили его.
Чернокудрым юношей, полным сил и здоровья, вошел он в тюрьму. Выходил  седым
старцем,  калекой,  почти слепым, наполовину оглохшим,  едва  державшимся на
ногах". И каждый подсудимый становился обвинителем.
     Молодые люди наладили связь между собой. Им удалось соединить одиночные
камеры   бечевками,  протянутыми   по  наружной   стене.   По  бечевкам  они
переправляли друг другу  письма и другие предметы. У открытых окон ежедневно
проводились своеобразные  митинги, на которых  вырабатывалась единая тактика
на  суде.  Мышкин  просил  товарищей  разрешить  ему  выступить  на  суде  с
изложением  цели   и   задач   революционеров,   чтобы  развенчать   клевету
следователей и прокуроров.  Все поддержали Мышкина. Войноральский послал ему
записку: "Правильно, Ипполит! Свет правды должен рассеять  туман лжи.  А для
этого нужна  речь.  Страстная,  обличительная,  с изложением  наших  идейных
взглядов".  Мышкин послал  по  бечевке конспект  речи, к  которому  делались
дополнения.   В  конце  текст  речи  приобретал  действительно  коллективный
характер. Обвиняемые знали, что на суд проникли  студенты, которые передадут
достоверную  информацию.  Необходимо  было, чтобы правда проникла  за  стены
суда.
     24 октября, когда подсудимым объявили о проведении  дальнейших судебных
заседаний  по  группам  "из-за  недостатка  помещения",  Мышкин  выступил  с
заявлением  о  том,  что  "Правительственный   вестник"  печатает  отчеты  в
искаженном  виде. Председатель  суда прервал  Мышкина  и  объявил  заседание
закрытым.
     В  знак  протеста  на  следующем  заседании, когда  слушалось  дело  по
петербургской группе, почти все подсудимые заявили о недоверии царскому суду
и потребовали удаления их из зала.  Такая  же картина  стала повторяться  на
каждом из последующих заседаний.
     29 октября П.  И. Войноральский  заявил:  "Я явился сюда, исключительно
повинуясь физической силе. Вероятно, Особому присутствию известны те поводы,
которые  заставляют нас отказываться  от присутствия  на  суде. Я  по личным
убеждениям  принадлежу  к  социалистам,   следовательно,  не  могу  признать
компетентным суд над нами, потому что интересы нашей партии противоположны с
правительством, представителями которого  являются  настоящие  судьи.  Но  я
все-таки  желал до заседания  24  октября принять  участие  в разборе  дела.
Постановление Особого присутствия от 11  октября, которым нарушены как права
защиты, так и наши права, совершенно лишило нас возможности представить дело
в  настоящем  свете.  Мы  не  можем  оградить  интересы  невинно заключенных
разъяснением  обстоятельств,  которые  бы  дали  возможность  оправдаться  и
уличить обвинительную  власть  в  несправедливом привлечении к делу. Поэтому
нам остается только ограничиться протестом в  виде  нежелания присутствовать
при рассмотрении этого дела".
     120  обвиняемых  заявили,   что  отказываются   являться  на   судебные
заседания. Такого  в практике  судебных политических процессов России еще не
было. Отказ присутствовать на  суде каждый раз сопровождался хотя бы кратким
заявлением или краткой речью  с разоблачением провокаторских приемов  судей,
произвола и насилия. В зале суда изо дня  в день  раздавалось:  "Я не  желаю
отвечать  суду, основанному  на произволе и насилии!"  И так продолжалось до
тех пор, пока подсудимых не перестали приводить на заседание суда.
     И  вот  наступил  день  15   ноября  1877  г.,  когда  И.   Н.  Мышкину
председательствующий на суде задал вопрос: признаете ли Вы себя виновным?
     --   Я    выступаю,   --   твердо    заявил   Мышкин,   --   как   член
социально-революционной   партии.  Основная   задача  ее  --  установить  на
развалинах теперешнего государственного  порядка  такой  общественный строй,
который составляет справедливейшую форму общественной  организации. Он может
быть утвержден только путем  социальной революции,  так  как государственная
власть преграждает все мирные пути.
     Первоприсутствующий Ренненкампф прервал Мышкина:
     --  Вы  признали  себя  членом  партии  и  достаточно  разъяснили  свое
преступление.
     -- Но для суда необходимо еще знать причины... почему я, сын крепостной
крестьянки и солдата, видевший собственными глазами уничтожение  крепостного
права, не только не благословляю правительство, совершившее  эту реформу, но
стою  в  рядах  отъявленных  врагов  его. Когда  крестьяне увидели,  что  их
наделяют  песками,  да  болотами,  да  такими  клочками  земли,  на  которых
немыслимо ведение хозяйства,  а  за эти  клочки  земли наложили громаднейшие
платежи,  превышающие  в несколько раз доходность  наделов,  они не могли не
отнестись с еще большей ненавистью к угнетающей их государственной власти.
     -- Я не могу позволить Вам порицать правительство!
     -- Не  должно  быть  такой  власти,  которая  принуждала бы под страхом
наказания лгать, лицемерить.
     -- Признаете ли Вы себя виновным?
     -- Я  не  буду  отвечать  ни на  какие  Ваши  вопросы,  прежде чем  дам
необходимые разъяснения. Основные истоки  революционной борьбы, -- продолжал
Мышкин,  --  в нищете,  бесправии,  безысходности  положении народа.  На нее
оказывает  влияние передовая  западноевропейская  социалистическая  мысль  и
международное общество рабочих. Ближайшие  задачи  революционеров не в  том,
чтобы вызвать революцию, а в том, чтобы гарантировать успешный исход ее  для
народа... Ради этой  цели наша практическая деятельность  должна  состоять в
сплочении,  в  объединении  революционных  сил, двух  главных  революционных
потоков:  одного  потока в  среде  интеллигенции и другого, более  широкого,
никогда не иссякавшего потока -- народно-революционного.
     Первое   движение   в    начале    60-х    гг.    положило    фундамент
социально-революционной  партии... Бедствия  народа  достигли того, что надо
быть совершенно глухим, чтобы  не слышать громкого ропота народа. Этот ропот
и вызвал движение 1873-- 1875 гг.
     Мышкин   говорил   и   говорил,   несмотря   на   непрерывные   попытки
первоприсутствующего  сенатора прервать его. В зале царила атмосфера,  какую
может  создать  только  великий  оратор,  вдохновленный  великой идеей.  Все
взгляды   устремлены   на   Мышкина,   который,   по   словам  современника,
представлялся  "железным  человеком, исполненным  громадною силою". Его речь
прерывают, но остановить его нельзя. Он бросает судьям вызов:
     -- Теперь я вижу, что у нас нет публичности, нет гласности, нет... даже
возможности выяснить истинный характер суда и где  же? В стенах зала суда...
Здесь  не  может раздаваться правдивая  речь!.. За каждое  откровенное слово
здесь зажимают  рот подсудимому. Теперь я имею полное право сказать, что это
не  суд,  а  пустая  комедия  или...  нечто  худшее,  более  отвратительное,
позорное...  Здесь сенаторы из подлости, холопства, чинов и  окладов торгуют
чужой  жизнью,  истиной  и справедливостью,  торгуют всем, что есть наиболее
дорогого для человечества.
     При  словах  "пустая  комедия"  жандарм пытался  зажать Мышкину рот, но
товарищи, защищая Мышкина, дали ему договорить. Едва Мышкин успел  закончить
речь, как вокруг него началась борьба подсудимых с жандармами, которые стали
тащить Мышкина через головы других подсудимых за волосы и руки. Председатель
ушел, забыв объявить заседание закрытым. Публика металась по залу. Несколько
женщин  упало в  обморок. Прокурор  Желеховский воскликнул:  "Это  настоящая
революция!"
     Речь  Ипполита Никитича  Мышкина  стала центральным  событием  процесса
"193-х". Войноральский, гордясь  Мышкиным,  говорил: "Каков оратор! Лучше бы
никто  не  выступил.  Он  стал  общественным  обвинителем  от  революционной
партии".   Речь    Мышкина   получила   международный   резонанс   благодаря
революционной эмиграции. С. Кравчинский в  своей  статье  о процессе "193-х"
писал: "Эти  измученные, полуумирающие  люди,  только  что  вышедшие из  рук
палачей, истязавших их... люди, знающие, что  ни  одно смелое слово, ни один
протестующий крик не будут прощены им... эти люди  плюют в лицо той  власти,
которая  держит  в  своих  руках  всю  их  судьбу, они  говорят ей, что  она
бесчестна, безнравственна, что они не признают ее".
     Так как о ходе суда печатались искажающие правду сообщения, на средства
защитников  было предпринято издание  подробного  стенографического отчета о
судебных заседаниях.
     Блестящая  плеяда  защитников  на  процессе  "193-х" продемонстрировала
высокий  гуманизм и  принципы  справедливости. Они были голосом прогрессивно
мыслящей России.  Адвокаты подвергли уничтожающей критике  многие  положения
обвинительного акта, и в том числе о существовании якобы единого преступного
сообщества. Была доказана  недостоверность многих данных. Получили гласность
все  факты подтасовки,  давления  на обвиняемых,  провокаций. Речь прокурора
была  подвергнута жесточайшей  критике. Адвокаты доказали,  что  подавляющая
часть  обвиняемых  привлечена  к процессу  без достаточных оснований или  за
простое знакомство с пропагандистской литературой.
     Адвокат профессор Таганцев заявил на суде:
     --  Для  того  чтобы  обвинять  всех  подсудимых  в  сообществе,  нужно
доказать,  что существовало соучастие  по  соглашению  и  что каждый  из них
соучастник. Следовательно,  без соглашения немыслимо сообщество. Что считает
обвинительная  власть  условием  принадлежности  к  преступному  сообществу?
Прежде всего, главным  образом, знакомство...  Но  ведь  знакомство не  есть
условие  соглашения. Возьмите, например, с  Коваликом знакома  масса  лиц, с
Войноральским  --  то  же  самое.  Я  полагаю, что  защита после  всего мною
сказанного  имеет  право  сказать:  не  верьте  обвинительному  акту  с  его
несуществующими  уликами, потому  что они наглядно опровергаются даже  актом
предварительного следствия.
     Адвокат  Таганцев,  как и другие  защитники,  безусловно понимали,  что
протест против гнета самодержавия  вылился  в  пропагандистскую деятельность
многих  самостоятельно действующих  народнических  кружкой, связать  которые
между собой и делали  попытки народники, объявленные на  суде руководителями
сообщества,  --  Войноральский,  Рогачев,  Мышкин,  Ковалик. С 1876  г.  уже
существовала  единая  революционная  организация "Земля  и  воля" со  своими
отделениями как  в центре, так и на периферии. И нет сомнения в том, что те,
кто сидели на  скамьях  подсудимых и были затем  отправлены  на каторгу  и в
ссылку,   окажись  они  на   свободе,  стали   бы   активными  членами  этой
революционной организации,  так как всей  своей деятельностью подготавливали
почву для ее создания.
     Адвокат Утин показал, как вырывались показания у свидетелей. В качестве
примера он привел  крестьянина Митрофанова. Этот  свидетель дал свое  первое
показание  только  потому, что его посадили в тюрьму,  а у  него  без всяких
средств к жизни оставались жена и трое  детей. Крестьянина держали  в тюрьме
до тех пор, пока он не сказал всего того, что от него требовали.
     Адвокат Корш, возражая  товарищу обер-прокурора  Желеховскому,  который
доказывал  ответственность  24  главных  преступников  за  судьбы  молодежи,
заявил:
     -- Я  думаю,  что о нравственной ответственности  здесь  не  приходится
говорить. Кто должен быть более  нравственно ответствен, кто более сгубил те
молодые жизни,  о которых соболезнует прокурор: тот ли, кто отвлекает их  на
время  от текущих занятий,  или тот, кто прервал их  навсегда. Я думаю,  что
ответственность последних гораздо сильнее. В этом случае сочувствие общества
будет скорее на стороне главных по настоящему делу  виновных, чем на стороне
лиц, которые свели 80 человек в могилу.
     Адвокат П. А. Александров смело заявил на суде:
     --  История   пригвоздит  к  позорному  столбу  не  сидящих  на  скамье
подсудимых, а тех, кто их на эти скамьи посадил!
     20 ноября  1877  г. Войноральского  и  его товарищей  перевели из  Дома
предварительного  заключения обратно в Петропавловскую  крепость в одиночные
камеры.   Общение  удалось  наладить   не   только  перестукиванием,  но   и
вкладыванием  записки  в   мякиш   черного  хлеба,  который  прикрепляли   к
водосточной  трубе  во  время  прогулок.  Но  тюремщики  строго  следили  за
арестованными.  И  когда  им  удавалось  отобрать  записку,  ее  приходилось
дублировать стуком от одной камеры в другую.
     Наступила  третья  декада  января  1878  г.  Для  объявления приговора,
принятого 23 января, обвиняемых вновь собрали всех вместе.
     И  снова  радостные  возгласы,  объятия.  Тюремные  стены  снова  стали
свидетелями  проявления не только  великого  мужества и  стойкости,  высоких
гражданских  чувств,  но  и сердечной  дружбы и трепетной любви. Встретились
супруги, любящие и любимые,  друзья  детства,  сокурсники, многие из которых
разлучались навсегда.
     Войноральский узнал,  что его жене Надежде Павловне разрешили поехать в
Городищенский  уезд  Пензенской  губернии,  где  на  руках  матери  Порфирия
Ивановича Варвары  Михайловны  находилась  их маленькая  дочь, родившаяся  в
тюрьме.
     Ефрузина Супинская и Мышкин вопреки всем предстоящим невзгодам намечали
встречу, пусть и в отдаленном будущем.
     Благодаря  великолепно  аргументированной  защите   суду  пришлось  при
вынесении  приговора   оправдать   90  человек.   Среди  них  были   будущие
землевольцы, руководители и  члены "Народной воли", отпущенные на свободу за
недостатком улик, -- Софья Перовская, Андрей Желябов и др.
     Но приговор суда был жестоким. П. И. Войноральского,  И. Н. Мышкина, Д.
С. Рогачева, М. Д. Муравского,  С. Ф. Ковалика приговорили  к  десяти  годам
каторги.   Войноральский   был   признан   виновным:   1)    в   составлении
противозаконного сообщества; 2) в  распространении сочи