нений,  имевших целью
возбуждение к  неповиновению властям;  3)  в составлении  сочинения "История
одного из  многострадальных"  и 4) в печатании и распространении означенного
сочинения. Приговорен,  кроме  десятилетних каторжных  работ  "в крепостях",
также к лишению всех прав и состояния. Этот пункт приговора  был применен ко
всем обвиняемым из  состоятельных  слоев общества. Остальных -- к  различным
срокам каторжных работ, тюремному заключению, ссылке на поселение.
     Желая  отомстить подсудимым  за их невиданно дерзкое поведение на суде,
царское правительство отправило в административную ссылку 80 человек  из 90,
оправданных судом.
     Несмотря на то что суд  ходатайствовал о замене каторжных работ ссылкой
на поселение, царь не согласился с этим.
     Приговоренные  к наибольшим  срокам  каторги  обратились  к  товарищам,
оставшимся на свободе, с революционным "Завещанием".
     В нем  говорилось: "Мы  остаемся врагами  действующей в России системы,
составляющей несчастье  и  позор нашей родины,  так  как  она  эксплуатирует
трудовое  начало  в пользу хищного тунеядства  и разврата, а в  политическом
отношении отдает труд, имущество, свободу,  жизнь, честь каждого  гражданина
на произвол "личного усмотрения".
     Мы завещаем нашим  товарищам  по  убеждению  идти с  прежней энергией и
удвоенной  бодростью  к  той  светлой  цели,  из-за  которой мы  подверглись
преследованию  и  ради  которой  готовы бороться  и  страдать  до последнего
вздоха".
     Первым подписал "Завещание" Порфирий Иванович Войноральский. Переданное
на  волю  из Трубецкого бастиона  Петропавловской крепости  "Завещание" было
опубликовано  в журнале  "Община", выходившем за границей. Д.  А.  Клеменц в
специальной статье "По поводу  завещания", опубликованной  в этом  же номере
журнала, писал; "Суждено ли нашим товарищам  погибнуть в тюрьме, среди пыток
и  мучений,  удастся ли им снова  попасть на вольный  свет --  все равно они
будут  жить между  нами,  будут  жить,  пока  останутся на Руси живые  люди,
способные понимать живое слово.
     Ни казни,  ни  осадные положения  не  остановят  нас на пути исполнения
завещания наших товарищей -- и оно будет исполнено".
     В  том же  январе 1878 г.,  когда заканчивался  процесс "193-х", Россию
облетела весть: молодая девушка, близкая к народнической организации  "Земля
и воля", --  Вера  Засулич в приемной петербургского градоначальника Трепова
выстрелила  в него в упор  при посетителях и  служащих, не опасаясь за  свою
участь.  Она отомстила за поруганное человеческое достоинство осужденного на
каторгу  члена  "Земли и воли" студента А. С.  Емельянова.  С ним  произошло
следующее. Когда Трепов обходил камеры  Дома предварительного заключения, он
посетил и  камеру Емельянова,  который не снял перед ним шапки. Разгневанный
градоначальник  распорядился  подвергнуть  Емельянова  телесному  наказанию.
Таким  образом  через 15  лет  после  официальной отмены телесных  наказаний
Трепов продемонстрировал  произвол  власть имущих,  попирающих  человеческое
достоинство и свои же собственные законы.
     Возмущение   охватило  всех   содержавшихся  в   Доме  предварительного
заключения. И вот свершилось возмездие рукой бесстрашной девушки.  Через два
месяца  произошло невиданное  -- оправдательный  приговор,  вынесенный  Вере
Засулич  судом присяжных.  31 марта у  здания  петербургского окружного суда
образовалась  стихийная  демонстрация. Люди  приветствовали осуждение  судом
произвола  самодержавия. Но  несмотря  на оправдание Засулич  судом,  власти
отдали приказ о ее аресте, что вынудило ее эмигрировать за границу.
     После   выстрела   В.   Засулич   одесский  кружок  Ивана  Ковальского,
организовавший  подпольную  типографию,  выпустил  прокламацию,   в  которой
говорилось: настала фактическая борьба социально-революционной партии с этим
подлым правительством.  В  результате  доноса  хозяина  дома  к  Ковальскому
нагрянули  жандармы,  и   революционеры   оказали   им   первое  вооруженное
сопротивление,  ранили трех жандармов,  на помощь которым был  вызван  взвод
солдат. Революционеров арестовали и предали одесскому военно-окружному суду.
     Все   передовые  люди   России   приветствовали   борьбу  с  произволом
самодержавного  режима. И если бы не раздался выстрел  Засулич, то в Трепова
стреляли бы другие: как  раз в эти дни, чтобы покончить с Треповым, приехали
из  Киева  Валериан  Осинский,  Попко   и  Дмитрий   Лизогуб,  члены  южного
Исполнительного комитета.  В феврале они организовали покушение на прокурора
Котляревского в Киеве, там же в мае был убит жандармский  полковник Гейкинг.
Такая  борьба принимала  не  только форму террористических  актов, но и была
направлена на спасение арестованных революционеров из царских тюрем.
     В конце мая 1878 г. Валериан Осинский стал инициатором и руководителем,
а Михаил Фроленко -- блестящим  исполнителем освобождения из Киевской тюрьмы
трех  организаторов Чигиринского  заговора: Я. В. Стефановича, Л. Г. Дейча и
И. В. Бохановского. Фроленко удалось поступить в Киевскую тюрьму. Сначала он
стал чернорабочим, а потом сторожем.  Он проявил такое усердие в работе, что
его через месяц перевели  в ключники  в коридоре уголовных преступников.  Но
ему надо было  попасть на эту же должность, но к политическим. Чтобы войти в
доверие к тюремному начальству,  Фроленко  по договоренности со Стефановичем
пришел к  тюремному смотрителю с доносом на Стефановича, который якобы пишет
жалобу  на тюремное начальство. А Стефанович  нарочно написал такую бумагу в
своей камере. Место ключника у политических занимал  некий Никита.  Валериан
Осинский  познакомился в трактире с этим  Никитой  и предложил ему фиктивное
место  конторщика  сахарной  фабрики. Прибыльное  место  нужно  было  занять
непременно   в  ближайшие  дни.  Удалось   это  сделать  благодаря  денежным
средствам, передаваемым в распоряжение "Земли и воли" Дмитрием Лизогубом.
     Ключник,  получив деньги на  дорогу  и плату  за  месяц вперед,  ушел с
работы.   Отъезд   же   новоявленного  конторщика  откладывали  под  разными
предлогами, пока не совершился побег заключенных.
     На место  Никиты  был  взят  Фроленко. Было решено вывести Стефановича,
Дейча и Бохановского  из  тюрьмы в одежде часовых, которые уходят со  смены.
Фроленко принес солдатскую форму, и товарищи переоделись в нее. Из остальной
одежды сделали  чучела  и положили  их в постели,  чтобы  в окошечко сторожа
увидели "спящих".
     В назначенное время в полночь Фроленко пришел за  товарищами, но застал
в  коридоре  ночного  сторожа,  который  явно не  собирался  уходить.  Тогда
Стефанович как бы случайно  выронил книгу в  окно,  Фроленко  послал  за ней
сторожа и сам повел за собой троих товарищей к выходу. Но когда проходили по
нижнему  коридору,  Бохановский  в темноте  зацепился за веревку сигнального
колокола,  и  на  всю тюрьму  раздался  сигнал  тревоги, взбудораживший  все
вокруг.  И  в этот опасный момент, когда, казалось, все пропало, Фроленко не
потерял самообладания, а, наоборот, проявил находчивость и быстроту реакции.
Бросив  товарищам  на ходу;  "Прячьтесь,  быстро!"  --  Фроленко  побежал  к
тюремной кодегардии и  сообщил, что это он нечаянно задел  веревку колокола.
Понемногу  тревога  улеглась. Фроленко вернулся к товарищам, но разыскать их
оказалось нелегко: они попрятались кто куда и  в темноте ему пришлось бегать
из конца в конец  коридора, пока не  обнаружил  всех. Затем они благополучно
дошли  до тюремных ворот. На окрик Фроленко сторож подал ключи от калитки, а
часовой в будке не  обратил  внимания на то, что новая смена еще не входила.
Беглецы вышли  за  пределы тюрьмы. Недалеко  от выхода их  встретил Валериан
Осинский с повозкой. Доехали до берега Днепра и там пересели в лодку.
     Путешествие по реке продолжалось целую  неделю. На ночь лодку прятали в
кустах и отдыхали, днем гребли, стараясь прятаться в камыши при появлении на
горизонте дыма парохода.
     В  Кременчуге опять встретились с  Осинским, который  добрался сюда  по
железной   дороге.  Он  передал  освобожденным   товарищам  паспорта  и  все
необходимое.
     Петербургские землевольцы поставили своей задачей попытаться освободить
осужденных на каторгу по процессу "193-х", которых  должны были отправить  в
центральные каторжные тюрьмы под Харьковом.
     Мышкин  был  отправлен  из  Петропавловской  крепости   еще  в  апреле.
Землевольцам не удалось его перехватить. Войноральского, Рогачева и Ковалика
стали перевозить  25 июня 1878 г. Шел пятый час  утра.  Закованных в кандалы
революционеров  в  закрытых  каретах привезли на  вокзал и поместили  в один
вагон. Друзья  встретились вновь  после  одиночного заключения.  Они  крепко
обнялись и расцеловались.
     Им  было  радостно: пусть на короткое  время, но они могут  видеть друг
друга, любоваться природой в окно вагона, свободно разговаривать.
     По  приезде в Харьков их поместили в Харьковскую тюрьму,  откуда должны
были отправить в центральные каторжные тюрьмы под Харьковом.
     Получив сведения  об  отправлении  в  харьковский  централ  Рогачева  и
Ковалика, землевольцы, собравшиеся в Харькове, -- Софья Перовская, Александр
Михайлов, Адриан Михайлов, А.  Квятковский,  А. Баранников, М.  Фроленко, Н.
Морозов,  М.  Оловенникова и др. предприняли попытку  к их освобождению. В 9
верстах от  Харькова отправленных  из  города Рогачева и  Ковалика поджидала
группа  землевольцев  на  дороге,  ведущей  в  Новобелгородскую  центральную
каторжную  тюрьму,  куда  ранее уже  был  отправлен  Мышкин. Но  Рогачева  и
Ковалика повезли в другой централ  -- Новоборисоглебскую каторжную тюрьму  и
по другой  дороге.  Момент  был упущен.  И  вот  получена новая  информация:
Войноральского повезут 1 июля 1878  г., но по какой дороге и в какую из двух
центральных каторжных тюрем, опять неизвестно.
     Тогда землевольцы,  учитывая прошлый опыт, решили  разделиться  на  три
группы.  Была  проведена  большая подготовительная работа. В  разных  местах
Харькова сняли три  квартиры.  Александр  Михайлов и  Софья  Перовская стали
хозяевами    конспиративной    квартиры,   где   предусматривалось    скрыть
Войноральского и скрыться самим. Михайлов выдавал себя за богатого помещика,
а  Перовская играла  роль горничной. На случай провала  этой  квартиры  была
снята  запасная, где  поселились  Александр Баранников и Маша  Оловенникова.
Третья  квартира,  называемая центральной, стала местом совещаний и  сборов.
Здесь хранилось оружие, костюмы армейского и жандармского офицеров и т. д. В
качестве хозяина этой квартиры выступал Николай Морозов. Дом был  расположен
на глухой окраинной улице. Он делился на две изолированные половины. В одной
такой части дома и была конспиративная квартира, где жил Морозов, а в другой
жила  молодая  офицерская вдова, которой  Морозов представился как землемер,
ищущий  подходящую  для себя  службу. Его изысканные манеры  и общительность
очаровали хозяйку, что осложняло конспирацию. Морозову иногда приходилось не
на шутку выкручиваться и обманывать надежды хозяйки на  встречи  с ним.  Так
молодая женщина невольно стала помехой в планах революционеров.
     Все с нетерпением ждали сигнала  к операции.  Войноральского повезли по
дороге,  которую  контролировала  группа в  составе Фроленко,  Баранникова и
Квятковского. Баранников и Фроленко ехали в бричке, Квятковский -- верхом на
лошади. Но  когда  выехали,  вспомнили,  что  оставили на  квартире Морозова
саблю.  Да еще не  успели распределить  роли: договориться,  кто  и  в какой
момент  стреляет  в жандармов.  И  эти  мелочи  сразу  осложнили  положение.
Баранников,  бывший в форме жандармского офицера, остановил приближавшуюся к
ним  повозку  с  Войноральским  и  двумя  жандармами возгласом:  "Стой! Куда
едешь?" Ямщик не сразу остановил разогнавшихся лошадей.
     --  Куда  едешь, спрашиваю, --  повторил  Баранников. Жандарм,  отдавая
честь, начал отвечать. Фроленко,  отличный стрелок, выстрелил в жандарма, но
промахнулся.  Тогда выстрелил  Баранников  и ранил одного  из жандармов, тот
лицом  вниз  упал  на  дно повозки. Войноральский казался безучастным  и был
недвижим. Он был прикован к дну  повозки  и не мог ни помочь товарищам и  ни
выскочить из  нее.  Лошади,  напугавшись  выстрела, понесли  во  весь  опор.
Баранников бросился  в бричку, и они с Фроленко помчались вслед за повозкой,
которая увозила Войноральского. Фроленко несколько  раз  на ходу  стрелял  в
лошадей,  но безуспешно -- неудачи преследовали его. А ведь были бы обрезаны
постромки,  трое  революционеров  оказались  бы  против  одного  жандарма  и
Войноральский мог бы быть освобожден. А раненые лошади мчались от страха что
было сил.  Оставался еще один  шанс  --  надежда на  Квятковского,  ехавшего
верхом на лошади. Ему удалось догнать жандармов, и он разрядил в лошадей всю
обойму своего  револьвера  --  шесть  пуль.  Но и этого прекрасного  стрелка
преследовали  неудачи.   Смертельно  напуганные  лошади  понесли  с  бешеной
скоростью.
     Можете  себе представить,  дорогой  читатель,  что  чувствовал человек,
отбывший почти семилетнюю ссылку в северных губерниях России и около четырех
лет заключение в петербургских тюрьмах, осужденный  на десятилетнюю каторгу,
когда он вдруг  увидел  рядом  своих товарищей  по  борьбе,  останавливающих
повозку  и вступивших  в борьбу  с жандармским конвоем. Он  прикован  к  дну
повозки  и ничего не  может  сделать для  своего освобождения. Он видит, что
один из  жандармов падает  раненый,  а другому  противостоит группа из  трех
вооруженных   революционеров.   Волна  неожиданной   надежды   на   спасение
подхватывает его, чтобы в ближайшее мгновение разорвать оковы,  удерживающие
его  на дне повозки. А вместо этого -- бешеная скачка коней под градом пуль,
и нет  спасения, и товарищи  где-то далеко, и сковано  не только  тело, но и
душа...
     А  на   конспиративной   квартире   в   Харькове  ждут   освобожденного
Войноральского. Софья Перовская нервно ходит по комнате, поглядывая на часы.
И вот  стук  в  дверь.  На  пороге стоит  задыхающийся,  потный  Баранников,
высокий, сухощавый в распахнутом офицерском пальто. Глядя на него, Перовская
мгновенно  все  понимает:  "Неудача!  Но  почему?  Что помешало?"  И  всегда
выдержанная  и деликатная,  Соня  преображается  на глазах. Она не  в  силах
говорить. Она кричит: "Это позор! Промахи! Почему не гнались дальше?!"
     Баранников пытается объяснить:
     -- Это цепь  случайностей. Кто  мог предвидеть,  что  отличный  стрелок
Фроленко трижды промахнется,  а Войноральский  окажется  прикованным  к  дну
повозки? Можно  ли  было  ожидать, что  раненые лошади  понесутся с  бешеной
скоростью?  В  этот  день  никто не мог спокойно  говорить о  действительных
причинах неудачи.
     Позже на одном из заседаний организации на  вопрос Гольденберга, почему
не удалось освободить Войноральского, Александр Михайлов  заметил,  что  был
допущен ряд непростительных ошибок:
     --  Беда  в  том,  что  поручения  не были  четко распределены.  Каждый
действовал по своему усмотрению, считал себя  обязанным только стрелять. Все
понимали,  что  кто-то  должен  заняться  постромками, но не  наметили,  кто
именно, так как решили, что это мелочь.
     В разговор включился Николай Морозов:
     --  Я думаю, что и  предварительное распределение обязанностей  мало бы
что дало. Если бы мы действовали одной группой, этого бы не произошло. Но мы
разделились на три, так как до последней минуты не знали, что Войноральского
повезут по Змиевской дороге.
     -- Но это ничего не меняет, -- возразил Александр Михайлов, -- в каждой
группе должен быть человек,  который следил бы за тем, чтобы вовремя вырвать
у ямщика вожжи или перерубить постромки.
     -- А сабля? Была ведь запасена одна сабля! Кто мог  заранее знать, кому
она понадобится?
     -- Постромки  можно  было перерезать обыкновенной  бритвой, --  сказал,
нахмурившись, Баранников.
     Григорий Гольденберг заметил с твердой уверенностью в голосе:
     -- Участвовать может сколько угодно человек, но для завершающего  удара
должен  быть намечен кто-то один. Ваша неудача  --  лишний раз подтверждение
этому.
     А  2  июля 1878  г.  в Петербург  поступило  сообщение по  телеграфу из
Харькова:
     "Вчера  в  четыре  часа утра  в  сопровождении  жандармов  Яворского  и
Погорелова отправлялся в Новоборисоглебскую тюрьму преступник Войноральский.
В восьми верстах от Харькова на них напали  трое выехавшие в  бричке на паре
лошадей  и один  верхом. Один  из них  был  в офицерской  форме.  Первым  же
выстрелом ранен опасно жандарм Яворский, и,  преследуя  жандармов, произвели
еще  несколько  выстрелов.  Случайный  подъезд жандармов,  возвращавшихся из
Новоборисоглебска,  заставил  злоумышленников быстро возвратиться в Харьков.
По  розыску  в  Харькове  найдена  на  постоялом  дворе  брошенная бричка  с
лошадьми, в ней офицерские  мундиры жандармский  и армейский, разное оружие,
пули, молотки, подпилки, съестные припасы. Один из злоумышленников задержан,
называет себя вымышленно дворянином Федотовым, сознался, остальных скрывает.
     Генерал-майор Ковалинский"

     В   последующих   жандармских   документах  сообщалось   уже   о   пяти
злоумышленниках,  напавших   на  двух   жандармов   в   целях   освобождения
политического  преступника Войноральского,  из  которых  все скрылись, кроме
одного,  задержанного на  Харьковском  железнодорожном вокзале.  Он назвался
дворянином Петром Фоминым.
     Из жандармского  донесения управляющему министерства внутренних  дел от
15  января  1879  г. стало  известно, что  харьковский  военно-окружной  суд
приговорил  Фомина к  бессрочной каторге [Сначала  Фомин  был  приговорен  к
смертной  казни, замененной бессрочной каторгой.]  за участие в нападении на
жандармов группы революционеров, пытавшихся освободить Войноральского.
     В действительности под  фамилией Фомина  действовал  Алексей  Федорович
Медведев, который не смог участвовать в нападении на  конвой Войноральского,
так как сбился с дороги  и выехал  на нее позже, когда попытка  освобождения
уже  не  удалась. Но  жандармы, заметив всадника,  выехавшего  вскоре  после
нападения  на конвой, догадались,  что  он причастен  к  вооруженной группе,
стали его преследовать и арестовали.
     А Порфирий Иванович Войноральский  был доставлен  в  Новоборисоглебскую
тюрьму, в  свою новую "тюремную квартиру",  где его ожидали  тяжелые условия
одиночного заключения, а  впереди  --  долгая каторга и  ссылка  в Восточной
Сибири.


ОГНЯ ДУШИ НЕ ПОГАСИТЬ!

     Нет, не сдамся, не сдамся я вам, палачи!
     Вы могли мое тело сковать.
     Но свободную душу бессильны убить,
     Не хочу я, не буду молчать!
     Н. Ф. ЯКУБОВИЧ

     Закончился   суд.   Власти   решили  "наиболее   опасных   политических
преступников",  осужденных  по  процессам  долгушинцев,  "50-ти"  и "193-х",
отправить под Харьков в каторжные тюрьмы особо строгого  режима -- централы.
По распоряжению одного из самых свирепых царских сатрапов -- шефа  жандармов
Мезенцева,  эти  две тюрьмы.  Новобелгородская  и  Новоборисоглебская,  были
превращены, по  существу, в филиалы Алексеевского равелина  и Шлиссельбурга.
Здесь были как бы заживо погребены многие борцы за свободу.
     Народников поместили не в общих камерах, как полагалось по закону, а  в
одиночных. Им запретили пользоваться письменными принадлежностями и книгами,
кроме  литературы  религиозного  содержания.   Политическим  было  запрещено
выходить  на  физические работы, и  это  отсутствие двигательной  активности
ускоряло их гибель. Запрещались свидания с родными,  что законом разрешалось
даже самым опасным уголовным преступникам. Их лишили медицинской помощи, так
как больница была только для уголовных. Больные политические умирали прямо в
камерах.  Даже  чиновники,  проверявшие  состояние  этих  тюрем,