за границей  -- в Англии, Франции, Италии. На  весь мир прозвучал энергичный
призыв В. Гюго: "Цивилизация  должна вмешаться!". Царское правительство было
вынуждено заменить смертную казнь девяти осужденным  на каторгу и привести в
исполнение  только один смертный приговор  --  Н. Е.  Суханову  как  офицеру
армии.
     С. М. Кравчинский в книге "Россия  под властью царей" писал: "Жизненные
силы последующих поколений  похоронены самодержавием под снегами Сибири. Это
хуже чумы. Чума  убивает  без разбора,  а деспотизм  выбирает свои жертвы из
цвета нации,  уничтожая  всех,  от  кого  зависит  ее будущее, ее слава;  не
политическую партию сокрушает царизм, это стомиллионный народ душит он".


ХРАБРОСТЬ ЖИЗНИ

     Да, мы погибнем, но рядами
     Уж новые бойцы стоят
     И двинутся за рядом ряд --
     Тропой, проложенною нами.
     Так неизменной чередою
     За поколением поколенье
     Пройдет пробитию тропой
     Без отдыха, без утомленья,
     Пока ни сможет наконец
     Поднять забитую свободу,
     И с деспота забрать венец,
     И возвратить ею народу.
     Ф. ВОЛХОВСКОЙ

     Подходил к концу срок каторги.
     Осенью 1883 г.  Войноральского и  Ковалика разными партиями направили в
Якутскую  область  на поселение  в г. Верхоянск, называемый  "полюс холода".
Дмитрию Рогачеву так и не суждено было выйти живым из Карийской тюрьмы -- он
скончался 24 января 1884 г. от воспаления легких.
     До Верхоянска Войноральскому и Ковалику надо было преодолеть расстояние
свыше 3000  верст. От Якутска до Верхоянского хребта ехали  на лошадях, а от
хребта -- на оленях в нартах: на каждую пару оленей  один седок и 80--90  кг
клади.  Нарты соединялись по нескольку штук  в "поезд". Остановки  делали на
станциях,  отстоявших  на  150 верст  одна  от другой.  Когда  Войноральский
приехал в Верхоянск, он застал там Ковалика, но им не разрешили жить вместе.
Начальство  назначило  местом   жительства   Войноральскому   Якутский  улус
(волость), называемый Бустахским наслегом  в 25 верстах  от Верхоянска. Улус
представлял  собой  не сплошное  поселение  типа поселка.  Здесь каждый  дом
отстоял от соседнего на 2--5  верст,  а  в  малонаселенных  местах --  до 50
верст.
     С помощью якутов он построил себе  домик-юрту. Испокон веков обходились
без  плотников: четыре  поставленных  опорных  столба связывали  поперечными
перекладинами, настилали потолок и к перекладинам  приставляли косо  бревна,
служившие стенами. На крышу насыпали земли,  стены обмазывали  глиной. Нужно
было только приделать  двери, а к оставленным для окон отверстиям приставить
на зиму льдины.  Летом льдины заменяли слюдой. Войноральский обзавелся своим
небольшим хозяйством и пригласил одну бедную  молодую якутку помогать ему по
дому. Средствами к жизни, кроме маленького казенного пособия в  15 руб., ему
служила  неофициальная  адвокатская  практика  среди  якутского   населения.
Войноральский быстро  овладел  якутским языком и стал  своим  человеком  для
якутов.  Они  обращались  к нему  за  помощью написать различные прошения  к
начальству.   Затем  ему  пришлось  заняться  самой  настоящей   адвокатской
практикой.  Он  даже  вел дела в  судебных  инстанциях.  На  это  начальство
смотрело  сквозь  пальцы: грамотных  и образованных  людей, знающих якутский
язык, не хватало. За свои услуги Войноральский брал деньги только с богатых,
чтобы иметь средства на жизнь, а бедным  помогал бесплатно. Изредка он бывал
в  Верхоянске,  где  встречался  с Коваликом.  Ковалик  в  Верхоянске  купил
небольшой домик и подрабатывал себе на жизнь кладкой печей и столярным делом
-- взял подряд на устройство кроватей для больницы.  Он купил лошадь и решил
помочь   Войноральскому  устроить  в   улусе   небольшое   производство   --
мыловарение.  Вскоре  у Ковалика  сложилась  и личная  жизнь: он  женился на
приезжей русской акушерке. Девушек и молодых свободных русских женщин  почти
не встречалось в этом крае. Жена Войноральского с дочерью не поехали к ному,
так  как   жили   на   средства  родственников,   враждебно  настроенных   к
революционерам.  И Войноральский женился на молодой якутке,  помогавшей  ему
вести хозяйство. Это была девушка приятной внешности  и  хорошего характера.
Тяжелые  испытания наложили отпечаток и  на  внешность Войноральского, и  на
здоровье. Но  энергия его по-прежнему кипела, и он  всеми  силами  старался,
чтобы даже здесь,  в глуши, приносить  наибольшую пользу людям. Он вспоминал
свой разговор с Сергеем Кравчинским об административной ссылке. Тогда Сергей
говорил:
     --  Царские   сатрапы   считают  человека  со  свободолюбивыми  идеями,
борющегося за правду, источником заразы, который отравляет всех  своим ядом.
Поэтому  его  необходимо изолировать даже в месте изгнания. Мало того. Такой
образованный человек  может заразить даже на расстоянии с помощью писем  или
через печать и развратить своими свободолюбивыми идеями людей, которых он не
знает и никогда не видел. Поэтому его надо отрезать от всего мира при помощи
всезапрещающей   административной   ссылки   в  глухие   уголки  России   на
неопределенное время, которое можно продлевать до бесконечности.
     Ну нет, думал Войноральский, огня души не погасить даже полюсом холода!
И он  добился перевода сначала в Верхоянск, а  потом  в Якутск. В Верхоянске
Войноральский  узнал,  что во  время  последней попытки побега  политических
остался их значительный долг местным жителям. И  он задался целью этот  долг
погасить.   Деньги   нужны    были   немалые.   Воспользовавшись   кредитом,
предоставленным ему якутскими купцами, которых он сумел  расположить к себе,
Порфирий Иванович стал  успешно вести торговлю и получил необходимые деньги.
Продолжая вести торговлю дальше,  он денег  не нажил, так  как много товаров
раздавал в  долг  бедным,  и  прекратил  затем  это  занятие.  В  Верхоянске
пригодились  и   его  медицинские  знания,  которые  он  успел  получить  на
медицинском    факультете   Московского   университета,   а    также   путем
самостоятельного чтения медицинских  книг. Ему  пришлось  в течение двух лет
выполнять функции городского врача. Он позднее сообщал об этом  своему другу
Анатолию Фаресову: "В Верхоянске...  я два года был за врача; и  больница, и
аптека, и вся  болеющая  публика... была  у меня на  руках... Пришлось вновь
штудировать  разные  паталогии,  терапию...   а  по  недостатку  средств  на
лекарства   вынужден  брать  гонорар   с  богатых,  чтобы  лечить  бесплатно
многочисленную бедноту..."
     В  Верхоянск все  прибывали  политические  ссыльные,  и Войноральский с
Коваликом устанавливали  с  ними  связи. Этот край  политической ссылки стал
своеобразным     районом    народнического    движения,    куда    проникали
народовольческие  издания,  поднимавшие  дух ссыльных  революционеров. Здесь
распространялась   нелегальная  литература,  создавались   местные   кружки.
Несмотря  на  трудные  условия,  разобщенность  ссыльных  революционеров  на
огромном  пространстве Сибири, несмотря на  запрет властей заниматься любыми
видами деятельности, кроме физического труда, среди народников не ослабевало
стремление объединить свои усилил, чтобы не допустить угасания революционной
энергии  и проводить  работу как по распространению передовых идей, так и по
просвещению и улучшению в пределах  возможного  жизни местного  населения. И
Порфирий  Иванович  считал, что  необходимо, собрав все  свои  силы, сделать
максимум возможного в этих  непривычных для европейца условиях. В памяти его
всплывали  примеры  удивительной творческой деятельности в  сибирской ссылке
революционеров.  Еще  во  время  пребывания  в  Мценской  пересыльной тюрьме
Войноральскому   удалось  прочитать  в   журнале   "Вперед"   за   1874   г.
корреспонденцию "Из Иркутска", написанную Г. А. Лопатиным о Худякове.
     Худяков жил в  юрте  у многосемейного  якута в антисанитарных условиях,
где за перегородкой содержался скот. Он в это время не только  писал научные
и литературные труды, но и проводил ежедневные метеорологические наблюдения.
Благодаря  этой работе  Худякова  удалось  вычислить  среднюю температуру  в
Верхоянске. Худяков составил также якутский словарь  и якутскую  грамматику,
написал еще ряд сочинений. Но у него началась душевная болезнь. Несмотря  на
хлопоты матери, его так и не переводили в больницу. В конце лета 1874 г. его
перевезли в Якутск, где  не было необходимых ему врачей, и только через год,
наконец, поместили в иркутскую больницу, где он и умер в 1876 г.
     А в это время проходил процесс "17-ти",  по  которому были осуждены ряд
членов Исполнительного комитета, в том числе  А. П. Корба, Я. В. Стефанович,
М, Ф. Грачевский. Большинство из них приговорили к длительным годам каторги,
а семь человек -- к вечной каторге. Причем  за  арест осужденного  на вечную
каторгу М. Ф. Грачевского начальник петербургского охранного отделения Г. П.
Судейкин  получил  от правительства  премию  в  15 тыс.  рублей  и  за  свои
многочисленные заслуги  был назначен  руководителем  политического сыска  по
всей  России. В  руки Судейкина  попал арестованный в  декабре 1882  г. член
военного центра "Народной воли" штабс-капитан С. П. Дегаев.
     Судейкин, пустив в ход все методы устрашения, заставил Дегаева пойти на
предательство  и выдать  военную организацию "Народной  воли". Для  этого он
должен был при помощи охранки устранить всех старых, опытных народовольцев и
заново создать революционное  подполье террористов,  став в нем  диктатором.
Это,  по замыслу  Судейкина,  позволило  бы  ему  осуществлять  то  убийство
чиновников  (руками террористов),  то раскрывать заговоры и расправляться  с
революционерами (руками охранки). Таким образом, он хотел оказывать давление
на правительство  посредством террора  и на  террористов силами охранки. Для
осуществления плана Дегаеву был устроен фиктивный побег из-под стражи.
     Но  Дегаев  стал  опасаться   возмездия  за  предательство  со  стороны
народовольцев и сам явился в заграничный центр "Народной воли", признался во
всем,  взяв на себя  обязательство убить  Судейкина. Но по приезде в Россию,
как  это  обнаружил Герман  Лопатин,  Дегаев занял  двурушническую  позицию.
Разоблаченный Лопатиным, он был вынужден исполнить данное обещание с помощью
двух народовольцев, а затем эмигрировал за границу.
     Наступил  1885 год. До  далекого Верхоянска долетела весть  о смерти  в
Шлиссельбургской  крепости И.  Н. Мышкина.  Тяжело  переживал  Войноральский
утрату  еще  одного старого  друга. Мышкин  не мог смириться  с  вынужденным
бездействием   и  медленным  умиранием  в  застенках  тюрьмы,  бесчеловечным
обращением с  политическими заключенными. Он решил ценой жизни добиться суда
над   собой,   а   там  показать  всей   общественности   жестокие   порядки
Шлиссельбурга. Он понимал, что  его  могут  убить и  в  самой  крепости,  но
надеялся, что до матери  дойдет его последнее письмо.  Он оскорбил тюремного
надзирателя,  бросив в  него  тарелкой. Но тюремные власти испугались суда и
расстреляли неутомимого борца в крепости.
     В  этом  же  году  в Сибирь приехал  американский журналист  Д. Кеннан,
интересовавшийся Россией  и  решивший  подробно познакомиться  с  положением
политических каторжан и ссыльных.
     Добравшись только  до Томска, Д. Кеннан и его друг художник Фрост  были
обескуражены беззаконием, царившим в России. Они были поражены, по словам Д.
Кеннана, тем, что в Сибири  "ссылка и полицейский надзор  представляет собой
не  наказание за  совершенное  преступление,  а  меру  предосторожности  для
предупреждения  возможных  политических проступков". Д. Кеннан  встретился в
Томске с  народниками,  судившимися по процессу  "193-х", в том  числе  с Ф.
Волховским, о  котором писал: "Это был умный, гуманный,  энергичный человек,
хорошо  владевший  английским  языком,  прекрасно  знакомый  с  американской
историей  и литературой, большой поклонник Лонгфелло, стихотворения которого
он  перевел на  русский язык...  Русское, правительство может  бросать таких
людей, как Волховской, в уединенные прочные казематы своих крепостей, где  у
них седеют  волосы. Оно  может ссылать  их в  серых  арестантских халатах  в
Сибирь, --  но  настанет  время,  когда  в  анналах  истории  их имена будут
окружены ореолом великой  славы, а  повествование  об их жизни и  страданиях
послужит  неиссякаемым  источником  геройского  воодушевлен  и  я  для  всех
русских, любящих и отечество".
     Д.   Кеннан   проехал  8000   верст  по  Сибири,  познакомившись  и   с
политическими  ссыльными, и с политкаторжанами. Но дороге на родину в США он
остановился  в Лондоне, разыскал  Кравчинского и  Кропоткина  и встретился с
другими представителями русской революционной  эмиграции и  открыто  выразил
свое восхищение русскими революционерами.
     В 1888 г. Кеннан  писал Кравчинскому:  "Если  Вы приедете в Соединенные
Штаты к концу будущего  года, Вам едва ли  удастся найти человека, кто питал
бы  симпатию к царю и его министрам, но Вы найдете миллионы горячо и активно
сочувствующих  русским революционерам.  За  прошедший  год  здесь  произошел
резкий перелом в общественном  мнении в отношении русских дел,  и я полагаю,
мы с Вами можем поставить себе  это в заслугу. Ваша последняя книга "Русское
крестьянство"  была  переиздана...  и, видимо  ее широко читали... Я получаю
сотни  писем  со  всех  концов Соединенных  Штатов с  выражением  сочувствия
русским революционерам и ненависти и презрения к русскому правительству".
     В  1890  г.  русскую   эмиграцию,   да  и   всю  прогрессивную  мировую
общественности потрясла страшная весть из России. Лавров среди многих ценных
материалов  передал  Кравчинскому корреспонденцию,  присланную из  Восточной
Сибири, о массовом самоубийстве политических каторжан в  Карийской каторжной
тюрьме.  Это   произошло  в   1889   г.  в  связи  с   издевательством   над
политзаключенной   Е.    Н.    Ковальской.    За    отказ    встать    перед
генерал-губернатором Ковальскую решили перевести в другую тюрьму, причем при
переводе  подвергали унижениям и издевательствам. Узнав об этом,  ее подруги
по  женской  тюрьме  потребовали увольнения  коменданта тюрьмы, виновного  в
происшедшем. Узнав  об отказе  в  этом, они  начали  длительные голодовки  в
течение  нескольких месяцев.  Но администрация не  уступала.  Тогда  одна из
заключенных  Н. К. Сигида попыталась нанести коменданту пощечину. За это она
была высечена плетьми. В знак протеста  четыре политкаторжанки  отравились и
14 человек в мужской Карийской тюрьме приняли яд. Опубликованная  информация
об этой трагедии за границей и широкий  протест прогрессивной общественности
вынудили царское правительство ликвидировать Карийскую каторгу.
     Слухи о карийской трагедии  дошли  до  Верхоянска, до  Войноральского и
Ковалика и  облетели  всю  сибирскую  ссылку,  а  потом  всю страну,  вызвав
возмущение всех честных людей.
     В это  время  Войноральский решил реализовать дерзкую идею --  доказать
посредством опытных многолетних посадок возможность приполярного  земледелия
в Якутской области.
     Перебравшись в Якутск,  Войноральский становится заведующим  образцовой
казенной   сельскохозяйственной    фермой.   Многолетние   опыты    приносят
положительные  результаты. Он пишет ряд научных статей, выпускает  альбом  с
рисунками препарированных  растений в  разные периоды  их развития, собирает
коллекции зерен. Свои работы Войноральский пересылает в областное правление,
в  Статистические  комитет, в  Иркутское географическое общество, в  местные
журналы. Но в печать пока проникают только его статья "Из  полярного края" и
"Письма с Алдана" (напечатаны в 1896 г.).
     Представляя  свои  материалы  в Статистический  комитет,  Войноральский
предлагал передать  их  в музей. С  конца  января 1896  г.  у Войноральского
завязалась постоянная переписка с его старым другом А. И. Фаресовым. В своих
письмах к нему Войноральский сообщает, что послал с одним из якутов в журнал
"Русское богатство" (в  редакции которого работал В.  Г. Короленко) письмо о
возможности  приполярного  земледелия  в  Якутском крае,  предлагает  проект
организации вспомогательных станций.  Он просит Фаресова содействовать ему в
том, чтобы поставить этот  вопрос в каком-нибудь ученом сельскохозяйственном
обществе.  Надежда  и  воля  не  оставляют этого прекрасного  человека:  "Не
пройдет еще одного года, как я  смогу по закону вернуться в  дорогую Россию,
жизнью которой пришлось  жить  так долго лишь по слухам. Вы прекрасно поняли
характер психологического влияния  "одиночки" и,  конечно, лучше, чем многие
другие, поймете, что должен переживать человек накануне своего возвращения к
жизни после 7-летнего одиночества в казематах  и 15-летней ссылки в полярной
тайге".  Войноральский  действует не  только  как ученый в области сельского
хозяйства, но и как врач.
     Он  с  возмущением  пишет  А.   И.  Фаресову  о  безобразном  состоянии
медицинского  и санитарного  обслуживания  в  Якутской области,  о преступно
халатной   администрации  при  распространении   эпидемии   сибирской   язвы
(эпизоотии). "Представьте себе -- эпизоотия  проявилась еще со 2 июня, район
заразы расширяется  и захватывает местности более населенные, стада и табуны
в  100--200 голов погибают  в несколько дней. К 15 июня  в городе получаются
очень  тяжелые  вести...  полученные  мною  бюллетени  о  ходе  эпизоотии  и
заболеваниях людей производили  угнетающее впечатление. Я под влиянием этого
пишу  надлежащее письмо исправнику  --  секретарю  Статистического комитета,
обрисовываю  известную  мне  зараженную  местность  как  возможный пункт для
распространения заразы в Верхоянском округе и к городу... Ничто не пробирает
наших черствых охранителей  здоровья  и благосостояния  обитателей. Проходит
еще   неделя;  сведения   получаются  еще  мрачнее.  Верхоянские   инородцы,
приехавшие  на   ярмарку,   умоляют   о  карантине,   могущем   предохранить
распространение заразы  в  обездоленном  Верхоянском крае;  все  напрасно, и
только 28 июля  высылается из города отряд из врача, ветеринара, фельдшера и
трех  казаков.  Но  едва  ли  что они  поделали,  да  едва  ли  могли,  хотя
сколько-нибудь  помочь.  Я  знаю район диаметром в  100 верст,  где  и  люди
умирали, заразившись язвою, а означенный отряд так и не был".
     Из  писем Войноральского Фаресову стало известно, что из-за  недостатка
средств он не  мог свободно ездить по Сибири, на что получил уже официальное
разрешение  властей  в  1894 г.,  и  не  имеет  денег  даже на возвращение в
центральные губернии, когда это станет возможным.
     Тогда  Фаресов начинает хлопотать  через Литературный фонд, (помогавший
писателям,   ученым   и  общественным   деятелям   денежными  средствами)  о
материальной  помощи Войноральскому, где встречает поддержку,  и  пересылает
Порфирию Ивановичу часть этих средств--150 руб.
     В ответ Фаресов получил от Войноральского 25 октября 1896  г. следующее
взволнованное письмо: "Слов не хватает, чтобы выразить мою благодарность как
за  Ваше  сердечное  участие,  так  и  за лестное  внимание фонда...  Жду  с
нетерпением минуты возвращения в Россию...  Материальная  помощь, устроенная
Литературным фондом, значительно приближает эту минуту. И  теперь я пребываю
в таком  радостном счастливом настроении и с таким подъемом силы, как это ни
разу не было еще за весь период  ссылки. Горячо обнимаю Вас, виновника  всех
этих дорогих  для  меня минут,  которых,  пожалуй, достаточно  одних,  чтобы
забыть  все  те тяжелые годы, которые пережиты одиноко  в полярной тайге"...
"Одиночество в тайге, -- пишет далее Войноральский,-- вдруг заставило быть и
врачом,  и  сиделкой...  и  педагогом  (для  своих  детей),  и  техником,  и
литератором. Все это вкупе  так поглощает мою жизнь, что, как нередко бывало
и ранее,  дорожу каждою  минутою, урываю  часы  сна, а об отдыхе и не