е   силы,  чтобы
нормализовать  обстановку.  В  результате  работы  выборных  товарищей  была
установлена  невиновность  Успенского.  Отчужденность между  группами  стала
проходить, и начали устанавливаться нормальные отношения.
     Когда стало окончательно ясно, что с подкопом под здание тюрьмы  ничего
не выйдет  из-за  мерзлого грунта, у Мышкина возникла замечательная по своей
простоте идея...
     --  Друзья,  вы знаете, какое  тяжелое время  переживает  Россия, какие
потери  несут революционеры, а  мы тут  сидим без дела, -- как-то в  один из
апрельских вечеров сказал Войноральский. Мышкин поднял руку:
     -- Есть идея, кажется, реально осуществимая.
     -- Рассказывай! С нетерпением слушаем! -- заговорили все.
     -- Вы  знаете, что наши мастерские, расположенные за  тюремной оградой,
ночью  тщательно не охраняются, так как работы там, естественно, идут только
днем. Проверка утром и вечером ведется по счету, а не поименно. Если удастся
в  мастерских  остаться  на  ночь  хотя  бы  двоим, для чего можно  запутать
караульных при  помощи  частых входов и выходов из  мастерской, есть надежда
незаметно  для  охраны  выбраться  на  волю  через  пропиленное  отверстие в
потолке.
     Войноральский сказал: "Я думаю, что долго обсуждать и обосновывать  эту
идею нет  смысла. Ее преимущество  перед подкопом  очевидно, и  я  предлагаю
сразу  обсудить план ее реализации. Допустим, нам удалось  во  время дневных
работ создать  такой шум в мастерской, что караульные  не услышат, как будет
пропиливаться отверстие в  потолке. Допустим, удалось запутать караульных  и
оставить на ночь  в мастерской двух  товарищей  и  им  удалось  благополучно
выбраться на  волю. Надо подумать еще о других важных вещах:  во-первых, как
замаскировать  отсутствие  товарищей  в  камерах  при  утренней  и  вечерней
проверках; во-вторых, как обеспечить удачный путь через тайгу и безопасность
при встречах с местным  населением, чтобы оно  не сообщило властям о  беглых
каторжниках, и самим не попасться властям на глаза.
     --  Что касается пропилки  отверстия,  это  я  беру  на себя,--  заявил
Рогачев. -- Это нетрудно,  так как в мастерской нет крыши,  а лишь  потолок,
засыпанный землей на  1,5 вершка. А чтобы было  неслышно пилы  в мастерской,
можно  наладить  такой концерт, что  чертям  станет  тошно  и  у них  лопнут
барабанные перепонки.
     Кто-то  высказал  блестящее  предложение  --  перенести   товарищей   в
мастерскую  в  ящиках  кроватей,  предназначенных  для  хранения  имущества.
Показать,  что кровати  нуждаются  в  ремонте, было  нетрудно. Чтобы  скрыть
отсутствие товарищей, решили для маскировки на кровати положить чучела.
     -- У нас ведь есть художник -- Виташевский, --  вспомнил Войноральский,
-- можно делать чучела под его руководством. Но надо быть  все время начеку,
чтобы не вызывать подозрений и дать возможность беглецам преодолеть огромное
расстояние до морского побережья и сесть на пароход.
     -- А как быть с паспортами? -- раздались голоса.
     -- Ну в этом деле у нас  есть великий  мастер -- Порфирий  Иванович, --
засмеялся Мышкин.
     -- Может  пригодиться в целях конспирации и не один паспорт. Надо иметь
на случай запасной, -- подчеркнул Войноральский.
     Идея Мышкина была воспринята с восторгом всеми желающими участвовать  в
побеге. Наступил май. Сборы  в дорогу шли полным  ходом,  собирались  теплые
вещи, деньги. Особое удовольствие доставляло изготовление  чучел: Ковалик  в
качестве искусного  столяра  работал стамеской, а  Виташевский как  художник
давал ему указания. Чтобы придать манекену правдоподобную форму, кого-нибудь
заставляли  ложиться  в кровать  и  по его  очертанию  строили  фигуру.  Был
предусмотрен  вариант  спящего  каторжанина, закутавшегося  с головой, но не
снявшего сапоги, которые торчат из-под  арестантского  халата.  Михаил Попов
соорудил  также  чучело  шахматиста.  Когда  Войноральский  увидел  его,  то
несколько минут смеялся,  не в силах  остановиться. Чучело  было  посажено в
углу  камеры за стол с шахматной  доской  спиной к двери.  Оно было одето  в
халат,  а на голове шапка с опущенными наушниками. Против него лицом к двери
сидел живой шахматист. А рядом с ними два товарища делали вид, что увлеченно
следят за игрой.
     А  в  это  время  Дмитрий  Рогачев  с  друзьями  делал  лаз  в  потолке
мастерской. Стоял  невообразимый  шум.  Громыхали  станки, работники пилили,
рубили, строгали,  кузнецы  работали, не жалея  сил.  Когда  отверстие  было
проделано,  то выпиленный четырехугольник опять поставили  на место. Наконец
все было готово  к побегу. Было  решено, что первыми выйдут на волю Мышкин с
Хрущевым.  Чтобы  беспристрастно решить,  кто будет следующим, Войноральский
предложил кинуть жребий. Рогачев раздал всем полоски бумаги, на  каждой надо
было  написать  фамилии двух  человек, чтобы было учтено,  кто с кем  в паре
кочет бежать. Кандидатуры были намечены. Осталось проститься. Кто-то положил
в карман  Мышкина  маленький  томик  Некрасова.  Войноральский крепко  обнял
друзей. Затем Мышкина уложили в  ящик кровати, а Рогачев с Коваликом понесли
кровать  в мастерскую. Рогачев со своей богатырской силой легко справлялся с
тяжестью, а Ковалику стоило труда делать вид, что он тащит пустую кровать. В
мастерскую вошли  несколько  человек,  в том числе  и  Хрущев.  Затем, чтобы
запутать  караульных, много  раз выходили  из мастерской и  входили в нее. В
конце концов караульные попались на  эту удочку  и не заметили, как Мишкин и
Хрущев  остались  в  мастерской.  Загремел железный болт,  щелкнула  пружина
замка.  Изредка  доносился звук шагов  часового. Начало темнеть.  Тюремщики,
громко  разговаривая, стали  удаляться во  двор. Загромыхала цепь калитки, и
скоро наступила полная тишина.
     -- Надзиратели  ушли  домой, пора,  -- сказал  Мышкин и  стал  вынимать
пропиленный в потолке четырехугольник. Высунул голову  и  огляделся: часовой
шагал вдалеке, удаляясь от мастерской. Его путь шел вдоль тюремной стены  на
30  саженей. Выждав  некоторое время, Мышкин и Хрущев благополучно спрыгнули
на землю и углубились в  тайгу.  Когда  они  взобрались на вершину  сопки  и
огляделись, то увидели вдали тюрьму.  Она производила впечатление  громадной
могилы,  под  сводами  которой  томились  дорогие  товарищи.  Беглецы  стали
пробираться по тайге к реке Шилке, протекавшей в 16 верстах от тюрьмы. Дойдя
до  реки, они пошли вниз по течению. В  одном из ближайших казачьих поселков
они  купили  лодку,  сказав:  "Мы  безработные, пробираемся  на  прииски  на
заработки". От них потребовали предъявить паспорта, которые атаман некоторое
время пристально разглядывал, как бы запоминая фамилии.
     На  лодке  они  доплыли до Благовещенска,  где  пересели  на пароход  и
добрались  до Владивостока, преодолев  более  3 тыс. верст.  Здесь снова  им
пришлось предъявить  свои  документы.  И Мышкин пожалел,  что  не  захватили
запасные паспорта, они помогли бы сбить с толку погоню, если казачий  атаман
при розыске назовет их фамилии.
     А в это время в тюрьме выжидали срок, чтобы дать возможность  Мышкину и
Хрущеву уйти подальше. Было решено  ждать две недели, а потом устроить побег
еще четверым. Но за несколько дней до истечения этого, срока стало известно,
что на Кару  приехал для  ревизии из Петербурга начальник Главного тюремного
управления Галкин-Врасский. Он в ближайшее  время  намерен  посетить  тюрьму
вместе с губернатором Забайкальской области, прокурором и свитой чиновников.
Возникла угроза, что при их посещении обнаружится отсутствие двух беглецов.
     Войноральский собрал срочное совещание всех  политкаторжан.  Необходимо
было выработать линию поведения при посещении высшего  тюремного начальства.
Было  решено, не дожидаясь  прихода  начальства,  выйти  всем  в  коридор  и
вступить  в  разговор с Галкиным-Врасским,  по возможности не допуская его в
камеры. Если задержать его  в  коридоре не удастся,  то идти в камеры за ним
всей  толпой,  не прекращая обращаться с просьбами и  за разъяснениями. Были
распределены  роли, кому о  чем говорить,  о чем спрашивать и о чем просить.
Начать разговор  с  Галкиным-Врасским должен был Войноральский от имени всех
политзаключенных  и по  ходу  разговора предоставлять  слово  товарищам  для
дополнений и разъяснений затронутых вопросов.
     Когда  комиссия из  высших  тюремных чиновников  вошла в  коридор Новой
Карийской  тюрьмы,   направляясь  в   ближайшую   камеру,  политзаключенные,
находившиеся уже  в коридоре, окружили ее  плотным кольцом.  Вперед выступил
Войноральский  и в  очень тактичной  и вежливой форме  стал задавать вопросы
Галкину-Врасскому,  обращаясь  к товарищам  с просьбой  об уточнении.  Такое
начало беседы давало широкий  простор для  разговоров и позволяло вступать в
беседу  все новым  и новым лицам,  утомляя  внимание тюремного начальства  и
мешая ему  направиться в камеры. Галкин-Врасский неожиданно для себя попал в
положение не властного, спрашивающего администратора, а допрашиваемого лица.
Он под градом обрушившихся на него вопросов терялся в объяснениях, обращаясь
то к губернатору, то к  прокурору. А когда не мог  найти  ответа на  вопрос,
просил своего секретаря выяснить по приезде в Петербург.
     Намеченный   план   был  успешно   осуществлен.  Устав   от   беседы  с
заключенными,  Галкин-Врасский  не  пошел в  камеры и  только  перед  уходом
обратился  с просьбой к политкаторжанам указать ему Николая  Константиновича
Буха,  приговоренного  к  26 годам каторги,  отец которого  был  сослуживцем
Галкина-Врасского. Когда Бух вышел из  толпы политкаторжан,  Галкин-Врасский
сказал ему:
     -- Ваш батюшка просил передать поклон и узнать о здоровье.
     --  Благодарю Вас, я здоров, -- ответил Бух. На этом визит ревизора был
закончен.
     Но во дворе он задал смотрителю тюрьмы последний вопрос:
     -- Зачем тут у вас стоит трехсаженный столб?
     Смотритель  ответил:  "Да  для  фонаря,  чтобы   освещал  двор  ночью".
Галкина-Врасского  такой ответ  вполне удовлетворил, и он ушел с  территории
тюрьмы. В действительности же назначение  столба было совершенно иное и было
связано с желанием политических каторжан устроить во дворе "гигантские шаги"
для физических упражнений. Комендант тюрьмы сначала  разрешил, но
перед приездом высшего тюремного начальства испугался и в тревоге прибежал к
Войноральскому:
     -- Как быть со столбом?
     Войноральский отвечал:
     -- Убирать столб уже поздно. Но  если о нем спросят, то можно ответить,
что столб предназначен для фонаря.
     При  выходе  со двора тюрьмы  начальник  Главного  тюремного управления
бросил одному из чиновников свиты:
     -- Да у них здесь совсем не тюрьма, а Запорожская Сечь!
     После отъезда комиссии удалось организовать  побег  еще четверых тем же
способом, что и  Мышкина с  Хрущевым. Теперь уже  на  шести  кроватях лежали
манекены. Причем каждый день манекены перекладывали на  другие кровати. Были
предусмотрены  меры  для  уничтожения всех следов  в  случае неудачи побега.
Чтобы можно было  быстро сжечь предметы, служившие  для манекенов, в течение
ночи топились  2--3 печи.  Кроме того, в бане находился на  карауле всю ночь
один из товарищей и следил за тем, что делается за  оградой. Баня находилась
как раз  напротив  мастерских, но внутри ограды. У раскрытой форточки в бане
было очень  хорошо слышно,  что  делается  у здания  мастерских. Сообщения с
баней ночью быть не могло, так как политкаторжан на ночь в корпусе запирали.
Но выход был  найден  при помощи световой сигнализации: всю  ночь в  бане на
окне горела свеча, которая была видна из коридора корпуса. Для наблюдения за
свечой в коридоре было установлено постоянное дежурство. Было условлено, что
в случае неудачи  при следующем побеге из мастерских  свечу  в бане дежурный
погасит.   Наступил   день,   когда  должна  была   бежать   следующая  пара
политзаключенных.  Виташевский  был дежурным  в коридоре, как  вдруг свеча в
бане погасла.  Виташевский,  не  веря  своим глазам,  пригласил  кого-то  из
товарищей  удостовериться  в  этом  и  затем  поднял  тревогу.  В  следующее
мгновение  дежурные  у  топившихся  печей  разворошили пламя, другие  быстро
стаскивали к  печам  с кроватей манекены  и рубили  их топорами и  бросали в
огонь.  Вскоре   от  манекенов  не   осталось  и   следа,  все  вещественные
доказательства  долго разыгрывавшегося  спектакля уничтожило пламя.  Неудача
побега Минакова и Крыжановского связана с тем, что им не удалось действовать
бесшумно, как  предыдущим  товарищам.  Часовой  заподозрил  неладное.  В тот
момент, когда  один  из  них  спускался по  углу здания, часовой  смотрел  в
сторону  мастерских и  ему был  виден профиль  угла здания и спускавшийся по
нему человек. Он открыл стрельбу и всполошил всю  тюрьму. Беглецов поймали к
утру. В  тюрьму прибыло начальство,  и  началась поименная проверка. Тут  же
было  обнаружено,  кроме  двоих  пойманных,  отсутствие  еще шести  человек.
Галкин-Врасский и губернатор получили телеграмму о побеге, не  успев доехать
до Читы, и тут же  вернулись, чтобы лично руководить розысками. Все взрослое
население  из крестьян близлежащих  деревень  было  мобилизовано  на  поиски
беглецов.  Власти  сообщали о  политкаторжанах всякие  нелепые  слухи, чтобы
восстановить против них  жителей окрестных деревень. Вскоре были пойманы еще
две  пары. Оставались на свободе лишь Мышкин и  Хрущев. Найти их  удалось  с
помощью казачьего атамана, первым  проверившего  их паспорта. По разосланным
фотографиям он  узнал Мышкина и Хрущева и  вспомнил их фамилии, под которыми
они  путешествовали.   Во  Владивосток  полетела  телеграмма  с  приказом  о
немедленном аресте. Не зная,  что  побег  открылся,  они  решили  поехать на
пароходе в  Одессу и оформили свои документы,  по которым  и были  опознаны,
арестованы, а затем доставлены обратно в Карийскую тюрьму.
     В  тюрьме  начались  репрессии.  Беглецов заковали  в кандалы, отобрали
книги,  теплую  одежду.  Чтобы  как-то  оправдать репрессии в  отношении  не
участвовавших  в побеге,  администрация тюрьмы пошла на провокацию.  Утром в
камеры ворвались солдаты и  стали  проводить  обыск,  который  скорее  носил
характер  погрома: при  сопротивлении  заключенных в ход пускались приклады.
Затем политзаключенных развезли по разным  карийским тюрьмам. Здание  тюрьмы
обыскали самым  тщательным образом,  но подкопа все-таки  и на этот  раз  не
обнаружили. Он был  найден  значительно позже и  заделан. Просторные  камеры
были  превращены  перегородками  в  закутки. Режим стал значительно тяжелее:
заключенных   запирали  по   камерам,   не  разрешали  общаться,   тщательно
осматривали  кандалы.  Некоторых заковали в ручные кандалы. Резко ухудшилось
питание, были  запрещены прогулки, переписка и свидания с родными, не давали
книг, не разрешали покупать дополнительные продукты и т. д. Кроме того, были
высказаны угрозы, что применят телесное наказание плетьми.
     Терпение  у  политкаторжан дошло  до  предела, и  было  решено объявить
голодовку. 12 июля 1882 г. объявила голодовку одна группа, а через несколько
дней среди  голодающих уже было 60 человек. Несколько дней начальство ничего
не предпринимало. Затем было заявлено, что врач будет вводить пищу насильно,
на  что  политкаторжане заявили,  что  все будут  решительно сопротивляться.
Наконец тюремное начальство распорядилось прислать депутатов для переговоров
о  причинах голодовки. Выбрали Мышкина и Ковалика. Мышкин написал заявление,
в  котором перечислил все надругательства  над заключенными  и  нарушение их
прав. Он писал о том, что мужья лишены свиданий с женами, приехавшими  к ним
с  разрешения  высших  властей;  что политзаключенных  держат  в  ужасных  и
непригодных для жизни человека помещениях; что развивается цинга, однако  не
выдают никаких противоцинготных средств и не  позволяют покупать их на  свой
счет; что они лишены всякого физического и умственного труда и таким образом
обречены на убийственное безделье, разрушающее их здоровье; что у многих уже
кончились сроки  каторги,  а  их  продолжают  держать  в  тюрьме, и о многом
другом. Последнее было  связано с тем, что все заключенные новой тюрьмы были
отданы под суд по делу о побеге. Никакого определенного ответа от начальства
получено  не  было.  Было  решено скорее покончить  жизнь самоубийством, чем
допустить искусственное питание. Голодовку  поддержала и  женская  каторжная
тюрьма на  Нижней Каре. За  это женщин перевели в  другую тюрьму  и объявили
трехмесячное  карцерное  заключение:  лишение прогулок,  книг,  переписки  с
родными.  Тюрьма  на Усть-Каре представляла собой длинный  деревянный сарай,
где  по  обеим  сторонам  коридора находились  камеры-одиночки  с  маленьким
окошком. Две  печи были  только по концам коридора. В  женской  тюрьме среди
политкаторжан находилась  Софья Александровна Лешерн  фон Герцфельд. Позднее
приехала  Софья Андреевна Иванова, а через год  к ним присоединилась  Т.  И.
Лебедева.
     Войноральский  и  другие  товарищи,  знавшие  Татьяну Ивановну Лебедеву
черноокой  красавицей,  увидели  маленькую  желтую  худощавую старушку,  еле
передвигавшую  ноги.  Два года  в  подвальной камере  Алексеевского равелина
Петропавловской крепости унесли ее  красоту и здоровье. Она смело заявила на
суде, что сознательно и добровольно участвовала в покушении на царя.
     Софья  Лешерн  была  освобождена по  процессу "193-х" благодаря  своему
знатному происхождению, но, освободившись, она уехала в  Киев, где примкнула
к  Валериану  Осинскому,  и  была  арестована  вместе  с  ним.  Еще  в  доме
предварительного заключения между ней и Мышкиным началась переписка, которая
продолжалась и на Каре. В  одном из писем он ей писал: "Как бы я хотел снова
произнести  речь,  но  такую, которую слышал  бы  весь мир, чтобы  весь  мир
содрогнулся от  тех  ужасов,  которые я  расскажу.  Ценой жизни готов  я это
сделать... Я показал  бы им всех запытанных,  замученных, сведенных с ума, я
показал бы  им прикованных к тачке: безумного Щедрина, Попко и Фомичева.  О,
как   все  это   ужасно.  Тем  более  ужасно  для  меня.   Ведь  они  платят
нечеловеческими муками за наш неудавшийся побег, за мой побег".
     Женщины не прекращали голодовку до тех пор, пока не получили сигнала из
мужской тюрьмы о решении закончить  коллективное голодание. Здесь начальство
не  решалось  применить  насильственные  меры,  и  голодовка  на  13-й  день
закончилась  победой  заключенных.  В камеры было принесено  прежнее  белье,
возвращена  теплая   одежда,   часть   тюремной   библиотеки   была   выдана
политкаторжанам,  восстановлены   получасовые   прогулки.   Было   разрешено
посещение чужих камер.
     Даже в условиях лишения свободы Войноральский и его товарищи не  хотели
и  не  могли  сидеть без  дела,  не теряли надежды принести  пользу родине в
будущем,  если  доживут, и  не  хотели  терять  времени  зря. Поэтому  после
неудачного побега  с  небывалой до того  энергией они  принялись за изучение
наук  и  иностранных  языков.  Были  организованы школы  по  разным областям
знаний, а также  специальные занятия  для находившихся среди  них нескольких
рабочих,  нуждающихся  в элементарном образовании. Каждый  из товарищей стал
преподавателем в своей области.
     Прошла осень, потом зима, минула весна. Комиссия, проводившая следствие
по  делу о побегах, закончила свою работу. Около  десяти  политкаторжан были
отправлены  летом  1883  г.  в   Петропавловскую   крепость.   Горько   было
Войноральскому и его товарищам прощаться с ними, особенно с Мышкиным, дружба
с  которым  выдержала  много  испытаний.  Из  Петропавловской  крепости  ряд
товарищей, в  том числе Мышкина и Долгушина, перевели затем в самую страшную
политическую  тюрьму,  откуда,  как  правило,  живыми   не  выходили,  --  в
Шлиссельбург.
     Процесс двадцати народовольцев взволновал всех прогрессивных людей даже