и вы к тому, чтобы начать работу над магическим зерцалом?
   - Госпожа Корнелия, - подавил вздох Вергилий, -  сегодня  мы  ровно  на
день ближе к нему, чем были вчера. Надеюсь, завтра мне удастся отправиться
на Кипр на одном из судов императорского флота.
   Лицо ее на мгновение исказилось.
   - Снова завтра да завтра... Моя дочь в опасности, маг. И эта  опасность
куда хуже, чем просто неизвестность. Зачем же  вам  рисковать  собственной
жизнью, отправляясь на Кипр, вместо того чтобы, пользуясь своим магическим
искусством, перенести сюда необходимое вам количество меди? Я знала одного
некроманта...
   - Я вовсе не некромант, госпожа...
   Казалось, она потеряла выдержку.
   - Ах, не раздражайте же меня, указывая на несущественные различия, маг!
- закричала она. - Я в отчаянии, разве вы не видите?! Чем дольше задержка,
тем больше опасность!
   Вергилий вежливо поклонился:
   - Работа будет исполняться со всей возможной быстротой. Но ее  исполняю
я, и никто иной. Поэтому даже госпожа Корнелия не вправе судить о ее  ходе
или давать указания. Разумеется, если я ее  не  устраиваю,  то  она  может
отказаться от моих услуг и передать заказ в другие руки.
   Она взглянула на него расширившимися зрачками. Рот ее  был  полуоткрыт,
пальцы  конвульсивно  царапали  львиные   морды,   которыми   оканчивались
подлокотники кресла. Туллио  положил  руку  на  меч.  Клеменс,  словно  бы
ненароком, взялся за край мраморного стола.
   Вергилий же не шелохнулся. Голова его чуть склонилась набок,  будто  он
приготовился слушать. Но  в  комнате  внезапно  потемнело,  вместо  яркого
полуденного солнца в  ней  воцарился  сумрак  и  среди  него  -  туманные,
невнятные фигуры. Они  бормотали  что-то,  темнота  сгущалась,  прозрачные
фигуры все прибывали откуда-то, говорили, бормотали, лопотали,  шептались,
вздыхали...
   Рот Корнелии приоткрылся, глаза ее  беспомощно  блуждали  по  сторонам,
плечи дрожали. Вергилий же взглянул в тот  угол  комнаты,  где,  казалось,
призраков было больше всего, и  покачал  головой.  Смутные  фигуры  начали
растворяться,  становились  прозрачными,  таяли,   их   голоса   затухали,
смазывались  в  сумраке,   который   тоже   принялся   белеть,   светлеть,
рассеиваться, и вскоре комнату вновь  заливало  полуденное  солнце,  почти
мгновенно согревшее мрамор.
   Тихим, потерянным голосом Корнелия повторила:
   - Не путайте, пожалуйста, меня этими тонкими различиями. - Она покачала
головой и сделала отстраняющий жест руками. -  Я  ведь  только  женщина  и
ничего не понимаю в колдовстве. Вот на тех столах, маг, как вы и  просили,
- драгоценности и безделушки моей дочери. Все,  кроме  тех,  конечно,  что
были на ней, когда она отправилась в путешествие. Принести их вам?
   Вергилий  кивнул  и  сел  на  длинную  скамью  возле  стола.   Корнелия
прищелкнула пальцами, и моментально  появились  слуги,  которые  принялись
выгружать на  стол  содержимое  коробок,  шкатулок,  ларцов,  саквояжиков,
сундучков и ящиков.
   - Жемчуг и драгоценные камни  использовать  мы  не  можем,  -  вздохнул
Вергилий. - Помочь нам могут только  металлические  вещи.  -  Он  принялся
откладывать в сторону коралловые и гранатовые ожерелья, нефритовые брошки,
берилловые кольца и браслеты. Оттолкнул от себя кучки рубинов и изумрудов,
оставил лишь золотые кольца  и  браслеты,  а  также  брошки  и  серьги  из
серебряной филиграни. - Что-то из этого может нам подойти,  -  сказал  он,
однако озабоченность в его голосе не пропала. Пальцы перебирали  золото  и
серебро как-то неуверенно. Ничто  из  этого  не  казалось  ему  достаточно
надежным. Или даже хоть сколько-нибудь надежным.
   - Я понимаю, что у госпожи Лауры очень много украшений, очень...
   - Она - дочь короля, - ответила Корнелия, - и сестра короля. Дед ее был
дожем Неаполя, а отец ее бабки был  Императором.  -  Лицо  Корнелии  гордо
зарделось при этом перечислении. - Конечно, у нее много украшений.  Что  с
того? Да и как может быть иначе?
   Медленно, старательно и осторожно подбирая  слова,  Вергилий  объяснил,
что именно он имел в виду и что именно ему необходимо. А  требовалась  ему
вещь, которую госпожа Лаура носила бы очень часто. Но при таком  богатстве
следовало предположить, что украшения  она  меняла  постоянно.  Или,  быть
может, существовала какая-то, пусть даже единственная вещица,  которая  не
попала в это блистательное великолепие, разложенное перед ними  на  столе?
Любимая заколка, например?
   Корнелия слушала внимательно, золотые  искорки  высекались  солнцем  из
драгоценной груды; наконец хозяйка произнесла фразу, которой  Вергилий  не
понял. Тут же одна  из  служанок  покинула  комнату.  Вергилий  машинально
взглянул ей вслед, но обнаружил там  только  тот  самый  стол,  который  в
начале их визита как бы невзначай приподнял за край Клеменс, словно сделан
был стол не из мрамора, а из обыкновенного ивняка. Но где же сам  Клеменс?
В комнате его не было.
   Служанка вернулась, да не одна - вместе с  ней  пришла  старая,  босая,
укутанная в шаль женщина, на одной из щиколоток у нее  гремел  браслет.  С
изумлением Вергилий обнаружил, что  в  нос  старухи  продето  кольцо  -  о
подобном ему доводилось только слыхивать, а вот увидел - впервые.  Старуха
подошла к Корнелии и без церемоний заговорила с ней на незнакомом языке. В
руке у  нее  была  небольшая  коробочка.  Корнелия  взяла  ее,  открыла  и
поморщилась. Передала коробку слуге, чтобы уже тот передал ее Вергилию.
   - Это старая нянька моей дочери, - пояснила она, пока Вергилий открывал
коробочку. - А зовут ее Десфияшта, не правда  ли,  варварское  имя?  А  на
самом деле, она очень милая и потешная  старушка.  Я  бы  с  удовольствием
позволила вам переговорить, но вот беда - она знает только язык Карса. Она
говорит, что моя дочка носила эту вещь чуть ли не каждый день. Про  нее  я
совсем забыла, а теперь, как увидела,  так  сразу  вспомнила.  _Т'сан  фоа
Десфияшта, Лаура'т?_
   - _Ан'ах, ан'ах Пассилисса'н_, -  ответила  карга,  по-птичьи  наклонив
голову и вглядываясь в лицо Вергилия своими темными,  глубоко  посаженными
глазами.
   - Да, так оно и есть, - повторила Корнелия. - Подойдет?
   Это была маленькая и потертая медная застежка в  форме  брошки,  весьма
приблизительно  изображающая  льва,  который  пытается  с  помощью   обеих
передних лап засунуть в пасть собственный хвост.  Брошка  вполне  годилась
для того, чтобы застегивать ею нижнюю тунику. Вергилий достал застежку  из
коробочки,  мгновение  молча  и  внимательно  разглядывал  ее  и   наконец
улыбнулся. В улыбке его, казалось, светится само удовлетворение.
   - Да, госпожа Корнелия, это подойдет.
   - Вы действительно не хотите взять что-либо, сделанное из  серебра  или
золота?
   - Здесь нет особенной разницы... впрочем, медь и в самом деле  наиболее
подходяща - мы ведь собираемся отлить зеркало из бронзы.  Конечно,  брошка
сделана не из девственной меди, но она  не  слишком  велика,  и  вреда  не
будет. Напротив, добавка такого количества металла, столь часто  ношенного
благородной Лаурой и столь рядом с телом, несомненно,  поможет  установить
крепчайший контакт между нею и зерцалом в тот момент, когда вы взглянете в
него. Вот для чего необходима подобная вещица, а размер и прочее не  имеют
особого значения.
   Казалось, хозяйка попыталась что-то ответить на это и  даже  набрала  в
легкие  воздух,  но  передумала,  и  по  лицу  ее   скользнуло   выражение
совершенной  беспомощности.  Она  откинулась  в  своем  кресле  и   тяжело
вздохнула.
   - Маг, маг, я ничего не понимаю в науках и в колдовстве... повсюду  мне
чудится лишь дыхание смерти... прошу вас, поторопитесь,  сделайте  быстрее
свою работу, чтобы я узнала, где находится моя дочь. - Она мягко поднялась
на ноги. - Желаю вам удачи, маг, в вашем путешествии, надеюсь, оно пройдет
успешно, и вы возвратитесь с тем, ради чего отправляетесь в  путь.  -  Это
были слова формального прощания, а еще она добавила: - Я знаю, что  вы  не
станете попусту терять время. Прощайте.
   Да, те  же  слова  сказал  однажды  Туллио...  Произнеся  их,  Корнелия
покинула комнату.
   Почти все слуги  последовали  за  ней,  на  какое-то  время  в  комнате
задержалась лишь старуха Десфияшта, которая не  без  любопытства  оглядела
Вергилия, сказала ему  что-то  на  своем  языке,  улыбнулась  оттого,  что
сообразила наконец, что он ее не понимает, и ушла, позвякивая браслетом на
лодыжке.


   - Но скажи мне все же,  -  продолжал  допытываться  Клеменс,  -  каковы
настоящие причины твоего согласия на эту работу?
   Солнце клонилось  к  закату,  приятели  возвращались  в  Неаполь,  куда
успевали попасть еще до сумерек, но не слишком их опережая.
   - Что же... - ответил Вергилий, -  возможно,  главная  причина  кроется
именно в том, что ранее подобного зеркала я не делал.
   - Я рад, - резко выдохнул его компаньон, - я рад, если и в  самом  деле
это так.
   - Отчего же?
   Огонек, вспыхнувший в некотором отдалении от дороги, сообщил о том, что
то, что ранее казалось небольшим пригорком, оказалось  на  деле  хибаркой,
низенькой лачугой, сооруженной из торфа, глины и хвороста, принадлежавшей,
верно, пастуху или батраку с фермы. С той стороны подул ветерок и донес до
путников запах баклажанов, которые пекли к ужину на открытом  огне,  запах
их кожуры, лопающейся от жара, иссиня-черной,  пряной.  Донеслись  до  них
обрывки какой-то песни, но слишком тихие, чтобы разобрать слова.
   - А вот почему, - продолжил Клеменс. - Боюсь,  что  дело  смахивает  на
охоту с подсадной уткой. Словом, похоже на мистификацию. Сейчас я тебе все
растолкую.
   Итак,  Вергилий  принялся  разбираться  с   драгоценностями   пропавшей
девушки, Клеменса же, по его словам,  посетила  нужда,  присущая  и  самим
королям, и он покинул комнату, дабы отыскать отхожее место.  Он  спрашивал
дорогу  у  нескольких  слуг,  но  те  либо  не  говорили  по-латыни,  либо
произносили какие-то слова с таким варварским акцентом, что понять их было
невозможно. Наудачу Клеменс ткнулся в несколько похожих местечек и наконец
отыскал то, что ему требовалось. Но дело в другом...
   - Ты помнишь ту  миниатюру,  которую  дож  Тауро  показывал  нам  перед
охотой? Нам и всем прочим собравшимся?
   Вергилий  нахмурился.  Он  снова  ощутил  какой-то  укол,  похожий   на
вчерашний, ощущенный именно тогда, когда дож раскрыл перед ним медальон.
   - Ну конечно, - пробормотал он, - с изображением Лауры-девочки.  И  что
же?
   - А то, что тогда я наконец увидел, как она выглядит. А  сегодня  узнал
ее.
   - Узнал? Кого?
   - Да Лауру же, - спокойно ответил Клеменс. - Ту самую пропавшую  особу.
Она живет здесь, на вилле. И не говори мне,  что  такого  быть  не  может,
потому что я видел ее собственными глазами. Теперь, конечно,  она  лет  на
пять старше той, что на картинке, но перепутать невозможно. Рыжие волосы с
коричневатым отливом и коричневые глаза  с  рыжинкой.  Очень  белая  кожа,
чудно очерченный рот. Ну, ты знаешь, она не в моем вкусе -  я  предпочитаю
женщин или моложе, или старше... Как сыр... Собственно,  какое  это  имеет
значение...
   Но значение все это, несомненно, имело, поскольку его спутник со  всего
размаху ударил себя по колену, так что его лошадка нервно перешла на рысь.
   - Да пропади я пропадом! - вскричал он. - Ведь и я ее видел! Как я  мог
забыть?! Когда впервые встретился с Корнелией...  тогда  это  была  только
слабая догадка... неудивительно, что  я  чувствовал  себя  дурак  дураком,
когда дож показывал мне медальон... да! Она была одета служанкой и  сидела
подле Корнелии, держала в руках вышивку. И...  -  Он  нахмурился,  пытаясь
сосредоточиться. Между тем тени на земле удлинялись и синели.  -  Что  там
было, на вышивке? - Но следующие слова Клеменса сбили его с мысли.
   - Вот именно. Одетая служанкой. Чудесно.  Так  что  же,  маг  Вергилий,
доктор чудодейств, как по-твоему? Они дурачат дожа, да пребудет его власть
вовеки, что вряд ли возможно, а по мне-таки  ленивый  король-чурбан  лучше
короля-плахи. Или же - самого Цезаря? Дурачат, выдавая дочку за  служанку?
Если так, то вся затея с зерцалом - просто комедия, устроенная  для  того,
чтобы выждать момент, когда девочка  будет  готова  исполнить  свою  роль?
Корнелия взглянет в зеркало, и - нате вам! - все-все узнают  и  кинутся  в
отлично  известное  место,  отыщут  там  девицу   и   доставят   ее   пред
императорские очи. Ну, а там уже...
   Вергилий  покачал  головой.  Нет.  Нет,   он   не   думает,   что   тут
разворачивается простая комедия. Корнелия так  явно  стремилась  завладеть
зерцалом, выказывала такое желание и нетерпение, что версия Клеменса  явно
чего-то не учитывала. Но каково тогда настоящее объяснение?
   У алхимика, впрочем, нашелся еще один вопрос:
   - А ты произвел соответственную философскую подготовку  к  путешествию,
да и к самой работе? Ты уверен, что не станешь блуждать в потемках?
   Вергилий заверил его, что с этим все в порядке.
   - Я проходил через дверь, - промолвил он.
   -  Отлично,  -  вполне  удовлетворенно   кивнул   Клеменс.   -   Просто
замечательно.
   _Проход  сквозь  дверь_,  или  же  _переход   через   порог_,   являлся
метафизическим действием, суть которого состояла  в  перемещении  ума  или
души на иной уровень опыта и ощущений, дабы отыскать знания, недоступные в
обыденном состоянии. Часто подобный переход производился во сне. Но  такие
переходы требовали невероятной  способности  к  концентрации,  богатейшего
воображения, которыми обладали очень немногие.  Но  и  для  этих  немногих
требовались годы и годы тренировок.
   - Но из всего, что я там видел, - медленно продолжил Вергилий,  -  лишь
одно имело какой-то смысл... то, что рассказал мне Илириодор,  мой  старый
учитель.
   Клеменс слушал рассказ Вергилия  о  встрече  с  Илириодором,  почесывая
бороду. Между тем они достигли уже Помпейской дороги, ведущей к  городским
стенам.
   - Ну, что касается виденного и смысла, соответствующего твоим видениям,
- промолвил он наконец, - то ты ведь знаешь: большинство подобных знамений
бессмысленны, пока подобное не встретится тебе во плоти. И не  обязательно
сразу, и  не  обязательно  быстро.  Но  когда  они  осуществятся,  ты  все
вспомнишь. А вот то, что сказал  тебе  Илириодор,  имеет  непосредственный
смысл, и смысл глубокий. Несомненно, глядение в зеркало есть акт катализа.
Несомненно и то, что все, происходящее в мире,  навеки  отпечатывается  во
всеобъемлющем и вечном эфире, который присутствует во всех нас, равно  как
и все мы находимся в нем... Лучи солнца  проникают  повсюду,  однако,  как
заметил некий мудрый александрийский еврей, один солнце и так разглядит, а
другому для этого лупу подавай... Собственно говоря, магическое зерцало  и
является в некотором роде подобной лупой. Но, кстати, то, что сказал  тебе
Илириодор, менее важно, чем то,  что  он  сделал  для  тебя.  Вспомни:  он
оттолкнул от тебя мед. Тебе  нельзя  было  трогать  его,  поскольку  иначе
возник бы избыточный контакт между метафизическим и плотским телами.  Если
бы ты попробовал тот мед, то твоя душа, психика, анима, дух - называй  как
хочешь, - словом, та часть тебя, что  посетила  Илириодора,  попала  бы  в
западню и не смогла бы вернуться сюда. Твое тело  так  и  осталось  бы  до
самой смерти без нее. Ты сделался бы просто-напросто безмозглым идиотом. И
это был бы уже не тот Вергилий, которого мы знаем...
   Вергилий же, тот самый, которого он знал, задумался в это время о  том,
что на деле-то  Вергилий,  которого  знает  Клеменс,  это  не  совсем  тот
Вергилий, о котором Клеменс думает, будто его знает. А  сколько  Вергилиев
существует  на  свете  всего?  Или  сколько  частей  цельного  Вергилия  -
размышляла одна его часть...
   На землю пали сумерки. Вдоль дороги вспыхнули  факелы,  а  прямо  перед
ними начали сходиться гигантские створки ворот. Приятели пришпорили  своих
скакунов и ринулись вперед.  Стоявший  на  страже  солдат  взглянул  в  их
сторону, пригнулся, словно стараясь разглядеть лица, а потом подался назад
и  что-то  крикнул  через  плечо.  Собственно,  они  его  даже   услышали:
"Вергилий! Маг! Подожди закрывать!"
   Массивные двери замерли. Стражник отсалютовал им  копьем  и  улыбнулся,
когда  путешественники  проезжали  мимо.  Ворота  за  их   спиной   тяжело
захлопнулись.   Лязгнули   задвижки,   щелкнули   щеколды.   Теперь   все,
находившиеся в Неаполе, были в безопасности - где  само  это  слово,  увы,
было понятием весьма относительным.
   - Так будем же благодарны, - отметил Клеменс, привязывая своего мула  в
стойле на улице Драгоценной Сбруи, - что Вергилий остался  тем  Вергилием,
которого знаю не только я, но и все остальные.
   Свои тяжелые и смутные мысли Вергилий разглашать не стал.



8

   Из представительства адмирала прибыл  курьер,  известивший  Вергилия  о
том, что Сергиус Амадеус - глава моря, командующий Южным флотом Империи  -
готов обсудить  интересующие  Вергилия  проблемы  и  примет  его  нынче  в
полдень.
   Собственно, к этой встрече он начал готовиться загодя - на следующий же
день  после  визита  к  Корнелии.  Никакими  условностями  и   церемониями
пренебречь тут  было  нельзя.  Вергилий  облачился  в  докторскую  мантию,
вздохнул и  повесил  на  себя  тяжелую  золотую  цепь,  говорившую  о  его
принадлежности к Сенату. В одной руке  у  него  была  папка  из  багрового
шелка, украшенного имперской монограммой, в другой  же  -  белая  палочка,
смахивающая  на  жезл  или  скипетр,  которая  свидетельствовала   о   его
принадлежности к Ордену. Что ж, имперский флот был уже не тот, что прежде,
но ритуал продолжал соблюдаться неукоснительно.
   Вергилий отправился к командующему  и  не  пешим,  и  не  конным  -  он
пустился в путь, восседая в паланкине, несомом шестью рабами, в  то  время
как четверо других с жезлами в руках  попарно  открывали  и  замыкали  сие
торжественное шествие. Эта  команда  из  десяти  человек  была  собрана  и
вышколена известным любителем роскоши  стариком  проконсулом  Лентониусом,
бывшим ранее губернатором Нижней  Нубии.  Впрочем,  это  были  не  рабы  -
старина Лентониус дал им вольные, назначил пожизненное содержание и держал
при себе лишь на случай, когда возникнет необходимость в подобных выходах.
   По холмистым и узким улочкам, прилегавшим к  улице  Драгоценной  Сбруи,
команда двигалась легко и  спокойно,  однако  же  оказавшись  на  просторе
Королевской  дороги,  моментально  перешла  на  сложный  ритуальный   шаг,
который, по словам Лентониуса, был позаимствован у Кандасов, королей Куша,
чьи земли непосредственно  примыкали  к  Нижней  Нубии.  Итак,  носильщики
делали шаг вперед, медленно подтягивали вторую ногу, ставили ее наравне  с
первой, чуть пережидали и затем делали следующий шаг.
   Так они и перемещались по утренним улицам Неаполя, запруженным народом.
Прохожие реагировали по-разному: одни не обращали ни  малейшего  внимания,
другие глядели с изумлением, кто-то смотрел на происходящее с  неприязнью,
и не было недостатка в  тех,  кто  громко  изрекал  свои  комментарии  (не
слишком  уважительно),  вполне  придерживаясь   неаполитанской   традиции,
согласно которой отсутствие особого расположения со стороны рока и фортуны
вполне компенсируется свободой речи и высказываний.
   Так паланкин  проплывал  мимо  торговцев  рыбой  с  корзинами,  полными
извивающихся сардин, мимо группок школьников, отправляющихся на занятия по
стрельбе из лука, фехтованию или игре на арфе, мимо грузчиков  у  повозок,
мимо бродячих торговцев тканями, сующих всем проходящим  под  носы  отрезы
тонкого черного  сукна  или  полосатой  бязи,  мимо  взвода  арбалетчиков,
направляющихся на стрельбище, мимо детей с  замаранными  руками,  грязными
ногами и неумытыми лицами - детей, которым никогда не суждено оказаться  в
школе.
   И вдруг один ребенок подбежал к процессии и,  размахивая  руками,  дабы
привлечь к себе внимание Вергилия, прин