тестовать. В  его  глазах  предприятие
выглядело не только безнадежным, но и  опасным.  Что-то  вроде  вопрошения
Сфинкса, по его выражению.
   - Но опасность все равно остается, - возразил Вергилий. - Если  же  нам
повезет, то мы сэкономим время.
   - Вы правы, - согласился после раздумья капитан. - Отлично,  мы  плывем
на Корфу.
   И дал указания рулевому.
   Эрнас, или Эрналфас, тот самый человек из штаба  пиратов  на  Корфу,  о
котором говорил Вергилий, был полугунном, мать его была из  племени  готов
или какого-то ему подобного.  Резиденция  его  располагалась  на  вилле  у
берега  моря  и  почти  совершенно  заросла   лимонными   деревцами   того
благоуханного сорта, что и дал свое имя острову. Сам Эрнас, впрочем,  жить
предпочитал в палатке во дворе, заваленном запасными  мачтами,  старыми  и
новыми парусами, грудами якорей и прочей морской утвари.  Одет  он  был  в
шелковый  халат,  робу  и  шапочку,  сделанную  из  волчьей  морды.  Когда
посетители появились на его дворе,  он  был  занят  тем,  что  старательно
шлифовал песком весло.
   - Привет, гунн, - приветствовал  он  Огненного  Человека  тоном  не  то
презрительно аффектированным, не то аффектированно  презрительным.  -  Что
нынче приволок? - И, обернувшись к Вергилию,  неожиданно  спросил:  -  Эй,
Шаман-ар-Руми, не хочешь надеть медвежью шкуру? Наденешь?  Я  постучу  для
тебя в барабан.
   - Существуют вещи, - невозмутимо  ответствовал  Вергилий,  -  уважаемый
господин Эрнас, которые разумный человек позволить себе не может.
   Эрнас было вытаращил глаза, затем сообразил, фыркнул и кивнул:
   - Верно, Руми-шаман. Помню, когда я был мальчиком, Тилдас-шаман, мудрец
из Ханфолка, что с Атрийского моря, надел раз медвежью шкуру. Было это  на
тризне по старому вождю. И что же? Они стали бить в барабаны, сам видел, а
дух медведя вошел в него, вошел и не отпускал.  Он  раздулся  сразу,  выше
стал, Тилдас-шаман, когти у него вылезли, точь-в-точь медвежьи, а  барабан
бьет себе и бьет: тум-тум, тум-тум, а-тум, а-тум.
   Воспроизводя звуки гуннских тамтамов, Эрнас поднялся на ноги, утонул по
щиколотки в прибрежном иле  и  принял  точную  стойку  и  позу  медведя  -
танцующего медведя. Глаза его вращались так, что видны были только  белки,
руки двигались, будто медвежьи лапы, ноги  знай  себе  ходили  вверх-вниз,
вверх-вниз - с тяжелым притоптыванием. Глубокие и хриплые звуки  раздували
грудь гунна, и он рычал, как  медведь.  Вергилий  ощутил,  что  его  плоть
содрогнулась от ужаса - то, что переступало с ноги на ногу перед ним,  то,
что топало и кривлялось, уже было не человеком, изображавшим  медведя,  но
медведем,   облаченным   в   шелковый   халат.   Наконец   человек-медведь
остановился, рухнул на песок и будто уснул как зверь.  Вергилий  не  успел
еще сделать шаг назад, как Эрнас вскочил на ноги, теперь  уже  похожий  на
человека,  рассказавшего  им  историю.  Что  же,  так  истории  сначала  и
рассказывались, - пришло  на  ум  Вергилию,  -  это  уже  позже  их  стали
записывать сочинители.
   -  Ну,  тут  гунны  устали,  -  продолжал  Эрнас.   -   Хватит!   Ахой!
Тилдас-шаман! Аваст! Подымай якорь, отлив, плыть пора!  -  Он  пнул  ногой
кого-то  невидимого,  скорчившегося  на   песке.   -   Вставай,   вставай!
Тилдас-шаман, пророчествуй нам! Что  рассказал  тебе  дух  нашего  старого
вождя, что сообщили тебе духи наших дедов и бабок?
   Внезапно человек вновь сделался медведем и закрутился на своих  четырех
лапах - медведь это был, медведь...
   Стирая выступивший на лице пот, Эрнас сел на песке:
   - Но ничего не сказал Тилдас-шаман. Ни слова. Ни слова не сказал  он  с
тех пор. Дух медведя как вошел в него, так и  не  отпускает  до  сих  пор.
Держит его своими когтями в медвежьей шкуре.  Вот  так-то,  Шаман-ар-Руми!
Хорошо, что ты не согласился, но еще лучше то, что ты не сказал мне  прямо
"нет", потому что "нет" морским гуннам не говорят. Государственные  бумаги
- что в них? Зачем они?
   Внезапная перемена темы не смутила Вергилия.
   - Чтобы продемонстрировать тебе, что я прибыл сюда не только по  своему
делу, но и по делам самого  Императора,  и  получить  от  тебя  разрешение
посетить твоих вождей. Чтобы составить с ними договор  о  дружбе  с  Домом
Августа. А еще - чтобы получить от них надежного проводника  на  Кипр,  по
тем же Императорским делам.
   Эрнас пожал плечами и поднял весло, над которым трудился.
   - Нету у нас тут сейчас никаких вождей. Вождь Отилл где-то возле  Малой
Азии. Вождь Осмет в Александ-и-Рими - как вы ее  называете?  Ал-аксан-рия?
Требует большого выкупа. Нету  вождей.  Так  что  нет  ни  разрешения,  ни
проводника. Ступай.  -  Его  рука  почти  уже  указала  направление,  куда
Вергилию следует  отправляться,  однако  же,  внезапно  вспомнив  о  своей
должности, Эрнас сбавил спеси. Медленно и торжественно он  воздел  руки  и
произнес: - Если бы я, представитель морских гуннов, мог  помочь  людям  с
письмом от Августа и его Дома, я бы им помог.
   - Ты можешь помочь, - подсказал ему Вергилий. - Пропусти нас  к  своему
вождю.
   - Да разве ж я не сказал? Нет тут вождей!
   - Но есть еще третий вождь, а о нем ты не сказал ничего.
   По  лицу  Эрнаса  пробежало  искреннее   недоумение,   он   нахмурился,
мучительно  пытаясь  разрешить  загадку.  Наконец  перекосился  от  смеха,
забился в конвульсиях и через силу выдавил:
   - Вождь Байла?! - хохотал он, брызгая слюной в лица странников.  -  Так
что же, вы, значит, слыхали о нашем  знаменитом  вожде,  да?  -  с  трудом
переводя дыхание, спросил он, отсмеявшись. - Что же, в ваших городах - как
их? - Риме, Александ-и-Рими, Джерус-и-Рими... там повсюду звучит имя вождя
Байлы? Ну и делишки... Ладно, дам проводника. Надеюсь,  Дому  Августа  это
сильно поможет.
   И он дал проводника, а точнее, сразу двух. Белый конский хвост, который
надлежало привязать к мачте судна, и одного из  своих  домочадцев,  в  чьи
обязанности входило объяснять любому судну гуннов о том, что именно в этих
водах делают чужаки, да еще с их  талисманом  на  рее.  Человек  этот  был
сморщенный, без возраста, выглядел как и все его  сородичи.  Со  взглядом,
слишком презрительным, дабы его можно было счесть усмешкой,  он  отказался
уйти с палубы. Всю дорогу он провел на юте, завернувшись в  полуистершуюся
волчью шкуру. Что он пил, никто так  и  не  выяснил,  питался  же  темными
полосками сушеного дельфиньего мяса, которое доставал из  кожаной  куртки.
Этот рацион ужаснул команду корабля.
   - Дельфин... - сказали они Вергилию, - это  же  друг  человека,  а  как
человек может есть своих друзей? Эти гунны, - решили они сообща, -  верно,
не люди вовсе, а демоны.
   Причал морских гуннов на острове Мариссиус пребывал в дреме.  Угрюмо  и
нечленораздельно проводник указал, где пристать. У  берега  было  глубоко,
под водой тут находился кратер давным-давно  затухшего  вулкана,  так  что
птичья фигурка на носу корабля бросила свою тень не на  прибрежный  песок,
но на грубую гальку, на  камни,  поросшие  сорной  травой,  и  на  обломки
давным-давно упавшей колонны.
   Сквозь ушко в каменном столбе был продет перлинь,  провожатый  соскочил
на берег, возле корабля собралась небольшая толпа любопытных  мальчишек  и
старух - вот, собственно, и все, чем  было  отмечено  прибытие  чужаков  в
пиратскую резиденцию.
   Повсюду виднелись тенты и палатки,  разбросанные  вдоль  берега,  среди
кедровых и сосновых деревьев. Их, впрочем, было куда меньше, чем  кораблей
в порту. Некоторые из судов  стояли  тут  так  давно,  что  двери  на  них
покосились, а на палубе успела прорасти трава.  Мужчины  среднего,  самого
боевого, возраста сидели, привалившись к косяками дверей или к  блокшивам,
и занимались тем, что затачивали концы  абордажных  крюков,  да  кое-какой
прочей неспешной работенкой, предназначенной скорее для того, чтобы просто
провести время. Впрочем, как заметили путешественники, вдобавок  к  своему
зрелому возрасту каждый из них имел какой-либо  изъян,  явно  мешавший  им
участвовать в битвах. Было  тут  и  несколько  стариков,  но  очень  мало,
поскольку до преклонных  лет  гунны  стараются  не  доживать,  предпочитая
смерть в  бою.  Зато  хватало  старых  женщин,  и  женщины  эти  выглядели
ужасающе: иссохшие, наполовину  лысые,  полунагие,  с  высохшими  грудями,
которые постоянно выскакивали из-под одежды и скукоженно болтались, состоя
почти что только из одних сосков, громадных,  темных,  словно  запекшихся.
Да, это была  другая  сторона  жизни  бандитов,  ясно  демонстрирующая  их
отношение к таким вещам, как любовь, грация и красота.
   Тут и там путешественники видели пленных, рабов, которые  на  мгновение
прекращали свои работы и глядели на них - пришельцев из давно забытого ими
мира, не казавшегося им теперь уже ни желанным, ни  хотя  бы  взывающим  к
мщению. Над островом висел запах испражнений,  застоявшейся  мочи,  тухлой
рыбы, плохо выделанных шкур, пота, шелудивых  собак,  засаленного  тряпья,
прокисшего кобыльего молока и чего-то  еще,  столь  же  мерзкого,  но  уже
неопределимого. Говорят, морские гунны моются лишь раз в  году,  и  в  тот
день, по слухам, в окрестных водах дохнет вся рыба...
   Вергилий ощутил, что готов этому поверить.
   Трофеи былых набегов и грабежей валялись повсюду, будто выброшенные  на
берег после кораблекрушения. Догнивала и  заносилась  песком  позолоченная
мебель, рулоны прекрасных бархатных тканей служили отхожим местом, бочки с
виноградным вином давно уже, поди, содержали в себе  уксус,  на  громадную
древнюю книгу в драгоценном переплете задрала лапу собака...
   Проводник поднялся  по  ступенькам,  вошел  в  двери  храма  и  пропал.
Вергилий с компаньоном  последовали  за  ним  -  и  что  же?  Крыша  храма
отсутствовала напрочь, а внутри  помещения  была  просто-напросто  разбита
палатка, самая громадная из виденных доселе путешественниками. Путь к  ней
украшала целая аллея шестов, к верхушкам которых  были  привязаны  конские
хвосты всех мастей и оттенков - грязно-рыжие, коричневые, серые и вороные.
Верхушка шатра была откинута, давая путь свету, и, привыкнув к  освещению,
путники обнаружили своего  проводника  выполняющим  ряд  довольно  сложных
движений. Сначала он простерся на полу, но, не  упав  на  него  полностью,
поднялся вновь и по ходу дела совершил  руками  движения,  словно  посыпал
голову пеплом или пылью, а затем рухнул наземь заново. Все  это  время  он
покряхтывал и бормотал, время от времени взвывая так, словно был ранен,  и
наконец возвысил голос до такой степени, что чуть не сорвал его, при  этом
он сел на корточки на роскошном и широченном  бактрийском  ковре,  которым
был выстлан весь павильончик внутри  палатки.  Руки  при  этом  он  держал
строго  перед  собой,  словно  демонстрируя,  что  никаких  действий   ими
совершать не намерен.
   Путешественники подошли к  проводнику,  остановились  и  огляделись  по
сторонам. Перед ними, на подстилке из сероватой овчины, покрытой сложенной
вдвое раззолоченной  парчой,  храпел  человек.  Рот  его  был  полуоткрыт,
демонстрируя присутствующим неполный  набор  коричневых  пенечков,  бывших
когда-то зубами. Судя по золотому  кольцу,  с  которого  свисал  очередной
конский хвост, а также по багрянцу подстилки, на которой  лежал  храпящий,
перед ними был именно Байла, третий вождь гуннов.
   Сколь бы убого ни выглядела резиденция вождей, не обошлось без ритуала:
очевидно, хозяевам все же было присуще определенное понятие о вежливости и
гостеприимстве. На тявканье, возникшее из грудной клетки  лежащего,  когда
тот проснулся и обнаружил перед собой гостей,  откуда-то  сбоку  появились
три человека жутковатого вида. Все трое хромали. Оруженосцы они  были  или
приближенные, но все трое явно только что разделяли послеполуденный  отдых
со своим повелителем, так что теперь  присоединили  свои  покряхтывания  и
зевки к байлинским. Постепенно подтягивались рабы и прочие дворовые  люди.
За это время  вождь  Байла  успел  прочистить  нос  и  горло,  ополоснулся
пригоршней воды и произвел  иные  физиологические  действия,  свойственные
проснувшемуся человеку, которые, невзирая на их наглядный натурализм,  все
же свидетельствовали о том, что аудиенция началась и идет своим положенным
чередом.
   Вергилий и Эббед  Сапфир  расположились  на  овчинах,  покрытых  сверху
шелковыми халатами с меховой оторочкой, принадлежавшими,  верно,  когда-то
какому-нибудь бедолаге-скифу. Принесли вино, шикарные чаши, совершенно  не
подходившее одна к другой, были принесены свежая вода, кумыс,  корабельные
галеты и что-то  вроде  пастилы  из  крашеного  сахара.  Пастила,  видимо,
когда-то была мягкой. В углу палатки  объявилась  женщина,  которая  села,
скрестив ноги, на табурет и, явно не в такт бряцая  по  тамбурину,  завыла
что-то   себе   под   нос,   одновременно   ухитряясь   кормить   ребенка,
примостившегося у нее на коленях.
   При звуках музыки оруженосцы приосанились и  принялись  представляться,
протягивая гостям свои крепкие, корявые длани. У багатура Мудраса не  было
глаза. Багатур Бруда обладал только частью левой ноги, багатуру же Габрону
приходилось опираться на палку, дабы компенсировать отсутствие  на  правой
ноге ахиллесова сухожилия. Представившись, все трое в такт и в тон взвыли:
   - Давай! Давай! Давай!
   Хозяевам  был  предъявлен  алый  свиток   с   имперскими   бумагами   и
монограммой. Габрон оглядел свиток, понюхал и передал Мудрасу,  который  в
свою очередь развернул документы и  немедленно  отдал  по  цепочке  дальше
Бруде, который, не мудрствуя лукаво, просто положил их  на  колени  Байле.
Тот развернул грязными пальцами бумаги, повернул вверх ногами, поглядел на
просвет, словно бы желая увидеть там какие-то красивые картинки, и, разжав
пальцы,  позволил  бумагам  мягко  скользнуть  на  пол.  Затем  грубоватым
голосом, в котором явно сквозило разочарование, сказал:
   - Императорские книги, да. Красивые.  Гладкие.  Великая  честь.  Рим  и
морские гунны - большие друзья. Ешь, пей. Мясо, рыба. Как тебя зовут?
   Его неоценимость Байла, сын Байлы, сын Отилла, сын Эрны - вождя морских
гуннов, Великого Вождя, Вождя Вождей,  был  щуплым  и  хилым  человеком  с
подслеповатыми, мутными глазами, реденькими и топорщащимися  усами.  Левую
его щеку пересекал шрам, но явно старый.
   Финикиец представился.
   - Пунический человек - хороший моряк, только все  время  ездит,  ездит,
что-то продает, - сказал вождь отчасти неприязненно, - а нам торговля ни к
чему. Гунн не покупает, он просто берет.
   Затем  Эббед  Сапфир  представил  своего   патрона.   Едва   это   было
произведено, как багатуры Мудрас, Бруда  и  Габрон  вновь  повторили  свое
почти ритуальное  заклинание:  "Давай!  Давай!  Давай!",  дружно  протянув
вперед руки. Что ж, гости преподнесли подарки.  Огненный  Человек  передал
вождю длинный нож в ножнах из алой кожи, в которых  имелись  кармашки  для
ножичка  маленького  размера  и  точильного  бруска.  Даром  же   Вергилия
оказалась пара подвязок из золотой ткани, украшенных причудливыми  черными
жемчужинами.
   Напялив на  руки  подвязки,  как  если  бы  это  были  браслеты,  вождь
меланхолично поковырял в зубах маленьким ножичком,  а  затем  поднялся  на
ноги, приглашая следовать за  ним.  Оруженосцы  куда-то  пропали,  видимо,
вернулись к прерванному отдыху, женщина (как оказалось впоследствии,  Мать
Клана Лисы и Музыкантша Двора) прекратила свои постукивания  и  завывания,
немедленно определив сосок левой груди в рот младенцу.
   Гости покинули палатку и, повинуясь жестам  Байлы,  зашли  за  какую-то
загородку. Там стояла колонна, и к ней был кто-то привязан.
   - Дам тебе добрый совет, - произнес вождь. - Послушай, шаман  Вергилий,
будь внимателен. Не будь подобен плохому шаману. Сучий потрох! -  внезапно
взвизгнул он, пнул ногой  привязанного  к  колонне  и  побагровел.  -  Ты!
Поедатель свиного пойла!
   Существо, закованное в цепи, подняло голову  и,  покряхтев,  встало  на
ноги. Оказалось, что это медведь. Дряхлый, плешивый  и  самый  слабый  изо
всех медведей на свете, виденных  когда-либо  Вергилием.  Зверь  морщился,
топтался на месте, шевелил беззубыми челюстями, а когда Байла  в  истерике
принялся швырять в него  палками  и  камнями,  прикрыл  глаза  лапами.  Он
казался стариком, закутанным в медвежью шкуру, очень  старую  шкуру,  -  и
снова, несмотря на то что день был жарким и сверху,  сквозь  отсутствующую
крышу храма, палило солнце,  по  позвоночнику  Вергилия  пробежал  холодок
страха.
   - Это Тилдас-шаман?! - Слова против воли вылетели из его рта.
   - Да! Шаман Тилдас! Сучий потрох Тилдас! Сифилитик Тилдас!
   Да, это был именно он, тот самый медведь, о котором все  морские  гунны
думали, будто он был ранее человеком.
   - А почему ты его ненавидишь? - спросил Вергилий.
   - Почему? - голос вождя сорвался на  визг.  -  Почему?  Почему?  Почему
ненавижу? - Рот вождя сжался, а  маленькие,  слабые  ручонки  вцепились  в
медведя и  принялись  драть  шерсть.  Вождь  словно  разучился  от  ярости
говорить, по крайней мере, из него вылетела  вся  та  не  слишком  богатая
латынь, на которой ему  еще  удавалось  изъясняться.  Дело,  похоже,  было
именно в том, что шаман Тилдас не смог вернуться в  человеческий  образ  и
потому не привел с собой дух Отца Вождя и дух предыдущей Матери  Клана.  И
не передал  послание  от  них  -  благоприятное  для  Байлы,  что  и  дало
возможность его братьям, Отиллу и Осмету,  узурпировать  власть,  а  Байлу
довести до подобного бессилия.
   - Вождь! - орал он, лупя себя кулаками в куриную грудь. - Байла! Вождь!
Вождь тоже! Отилл - вождь, Осмет - вождь, но Байла - Байла тоже вождь.
   Да, несомненно, он тоже  был  вождем  -  вождем  заброшенной  пристани,
вождем старух и пузатых детишек, вождем инвалидов и калек,  вождем  мух  и
шелудивых псов. Вождь. Вождь Байла.


   Чуть поодаль от храма находилось небольшое святилище, которое построили
греки еще до того, как морские гунны подошли к  острову  и  обрушились  на
него, подобно полчищам саранчи. Стены  святилища  обветшали,  одна  вообще
обрушилась, камни поросли мхом. Здесь, среди зелени и прохлады,  на  время
избавившийся от необходимости постоянных сравнений того,  кем  он  мог  бы
стать и кем  стал,  Байла,  отошедший  после  недавней  вспышки,  сидел  и
разговаривал со своими гостями.
   Даст ли он им проводника и пропуск на Кипр?
   Дал бы, да не имеет права. Братья  ("Чума  на  них,  холера,  трясучка,
морская болезнь, сифилис!"), братья придут в ярость. Нет... нет...  он  не
может... не имеет права.
   Жалко, заметил Вергилий. А  они  собирались  увидеть  знаменитый  город
Пафос. На это Байла вскинул свои  маленькие  глазки.  Пафос...  да...  Тот
самый Пафос, где стоит великий храм Афродиты. Да... Пафос...
   - Именно, вождь Байла. Где расположен храм  Афродиты  и  где  семь  или
семнадцать сотен прекраснейших прислужниц обучены всем тонкостям искусства
любви и любого странника делают своим любовником в честь великой богини...
   Служат богине... Ммммм, ах...
   Глаза  Вергилия  встретились  с  глазами  Ан-тона,  и  тот  моментально
заговорил о  том,  насколько  будет  польщен  и  горд,  если  вождь  Байла
отправится паломником  в  храм  на  его  корабле.  Щуплый  монарх  облизал
пересохшие губы. Ум его  работал  с  трудом,  но,  несомненно,  работал...
послужить богине...
   И тут, вместо того чтобы задать уместный и почти риторический вопрос  о
том, что-де, неужели же братья воспротивятся столь  благочестивым  планам,
Вергилий неожиданно сменил игру.
   - Ну конечно, если вождь  Байла  вынужден  находиться  в  своем  лагере
неотлучно, если он не может покинуть  остров  без  разрешения...  если  он
пленник своих братьев...
   Вождь стремительно  вскочил  на  ноги  и  схватился  за  нож.  Магу  не
оставалось ничего иного, как мгновенно выпалить:
   - Умру за правду!
   Клинок был обнажен.
   - Встать! Встать! -  орал  Байла