- А ты не обидишься на меня,  женщина,  если  потратишь  время  зря?  -
натянуто улыбнулся Вергилий.
   В полумраке комнаты, более похожей на келью, она лишь покачала головой,
продолжая мягко водить руками вдоль его нагого тела.
   - Ну что же, - вздохнул Вергилий. - В конце концов, я тебя предупредил.
- Ее касания не вызывали в нем страсти, так бы, наверное, ощущал  себя  на
его месте ребенок; но он неожиданно и сам почувствовал себя ребенком - ему
стало уютно,  спокойно.  Он  начал  расслабляться.  Впервые,  кажется,  со
времени той ужасной  сцены  с  Корнелией  Вергилий  подумал,  что  и  ему,
возможно, доступен полный покой... несмотря ни на что.
   - Ты скроен как борзая, - прошептала она.  -  Длинные  ноги,  вытянутый
подбородок... Предупредил меня? О чем? Ах, об этом... Послушай, Борзая, на
что мне  твои  предупреждения?  Думаешь,  за  время,  проведенное  мною  в
прислужницах у нашей Великой Матери  Афродиты,  я  не  научилась  отличать
заколдованного человека? Кто она - та женщина, что украла  одну  из  твоих
душ?  Я  знаю,  что  это  женщина.  Не  могу  себе  представить   мужчину,
решившегося на такое даже в мыслях. А когда бы он об этом  задумался,  то,
ручаюсь, у него пошел бы мороз по коже, его собственные ядрышки  окоченели
бы от ужаса. Не так ли, Борзая?
   Вергилий коротко рассмеялся:
   - Не знаю... А остались ли у меня вообще ядрышки? Ну конечно, это  была
женщина. Ты очень проницательна. Не уверен, что это мне по душе, некоторые
вещи мужчина в моем положении предпочел бы не знать. Так вот,  та  женщина
завлекла меня в разговор о различных таинствах, а  я  оказался  достаточно
слаб и куда как не мудр, ибо поддался ей в этом. Вот  тут-то  и  наступило
мое бессилие, милая... Гляди, - продолжил он чуть погодя, - я лежу рядом с
тобой, касаюсь твоих грудей, провожу рукой по твоим сокрытым местам, и что
же - ничто не возбуждает меня,  как  если  бы  я  гладил  котенка...  Нет,
Громовержец! - возопил Вергилий в отчаянии, изо всех  сил  прижимая  ее  к
себе. - Вырви мой лживый язык, Громовержец! Неправда, неправда!  Когда  бы
так, все было бы хорошо. Но плоть моя не отвечает на касания твоей  плоти,
поскольку часть души моей, та душа, что ведает плотью, покинула  меня.  Но
остальные частички души, мои остальные души, они-то ведь  помнят  об  этой
пропаже! Я чувствую, я все чувствую...
   Ее губы, касания ее рук, ее сладкая  кожа  и  тихое  дыхание  заставили
Вергилия замолчать.
   - Велика, нет сомнений, сила Афродиты, дарующей священную радость любви
богини, - прошептала она, - но некоторые вещи не  в  ее  власти...  и  эта
тоже... ты должен знать... Она не может помочь тебе, - шептала прислужница
мягко и успокаивающе. - Не может. Точно так же, как не может помочь и царю
Пафоса. Потому что, ты знаешь, он тоже... - И голос ее затих в его ухе.
   Нет же. Никакого отдыха здесь быть не могло. Ничто не могло ему помочь,
ничто, кроме его собственных усилий. Тихо вздохнув,  Вергилий  поднялся  и
принялся одеваться.
   - А я не могу тебе ничем помочь? - спросила прислужница, глядя на  него
своими подведенными глазами. - Ну, в чем-то еще? Мне бы хотелось...
   - Может быть, и смогла бы.  Мне  нужна  медная  руда.  Где  я  могу  ее
раздобыть?
   Ее насурьмленные брови  выгнулись  двумя  арками,  в  задумчивости  она
повернулась к нему грудью и повела бедрами.
   - Медь? - Абсурдность вопроса дошла  до  нее  и  повалила  на  спину  в
приступе хохота. - О Матерь Добрая, откуда же мне знать об  этом?!  Медная
руда... Я думала помочь тебе в чем-нибудь важном...


   Вход во дворец царя Пафоса, бывшего, подобно множеству восточных царей,
одновременно и жрецом, и властителем, напоминал вход в храм. В  помещениях
царила тишина, нарушаемая изредка  лишь  шепотками.  Впрочем,  аналогия  с
храмом была не слишком точной, ведь пришедшие на поклонение к  Дите  также
входили в ее обитель с трепетом, но трепет там был благоговейным, сладким.
Не то было здесь.
   Вергилию случалось бывать в мужских и женских  храмах,  общаться  и  со
жрецами, и со жрицами, но никогда доселе не приходилось ему оказываться  в
храме, в месте, где заправляли гермафродиты... Но на Кипре они были вполне
обыкновенным  явлением.  Древние  рода  острова  предпочитали  входить   в
родственные связи только друг с другом, и, разумеется,  за  века  подобных
связей ничего иного получиться и не могло.  Но  бедой  это  не  считалось,
проклятием  тоже,  напротив,  казалось  обычаем  и  особенностью  острова,
освященными  временем.  Да  и  то,  кто   же   мог   служить   во   дворце
полубога-гермафродита, как не подобные ему?
   Приняли они Вергилия со спокойной внимательностью, обнаженные по  пояс,
с  маленькими,  но  полными  грудями  и  реденькими  бородками,   наглядно
свидетельствовавшими  о  том,  кем  являются  их   обладатели.   Вергилием
руководили в течение всего долгого ритуала приготовлений к  службе.  Здесь
ему следовало оставить обувь, тут -  омыть  ноги,  там  -  руки,  здесь  -
стоять, когда будет вручать свои дары. Ритуал был долгим и запутанным,  и,
похоже, никто не смог бы объяснить и половины  того,  зачем  это  положено
делать, а объяснения  второй  половины  оказались  бы  неверными.  Но  эти
церемонии  все  равно  были  лишь  прелюдией,  поскольку  следом  за  ними
требовалось исполнить иные -  ритуал,  предназначенный  уже  для  царского
двора Кипра; эта процедура  направлялась  уже  иными  людьми  -  старцами,
переходившими всякий год из дворца во дворец в соответствии с очередностью
передачи верховной власти от трона к трону.
   Появление царя Пафоса было предварено звуками цитр,  цимбалов,  ухающих
тамбуринов  и,  наконец,  труб.  Царя  окружали  гермафродиты,  груди   их
выпячивались,  а  волосы  курчавились,  они  подхватили  царя  под   руки,
подхватили его шлейф и повели к трону, словно большую, в человеческий рост
куклу. Столь же кукольно  царь  принялся  произносить  слова,  которые  не
долетали ни до чьих ушей, затем омылся  благовониями,  наполнил  маленький
ковшик ладаном,  добавил  его  в  светильники,  коснулся  каждого  из  них
скипетром и уселся на трон. Потом, после достаточно  долгого  ожидания,  к
нему подозвали Вергилия.
   Маг показал царю  свои  рекомендательные  письма,  но  тот  не  слишком
углубился в чтение, а только проглядел их. Сначала Вергилий подумал  было,
что царь находится под воздействием  наркотических  веществ  -  глаза  его
остекленели, рот был приоткрыт. Тут он ощутил на своей руке  слабейшее  из
всех прикосновений - подошедший  гермафродит  тишайшим  голосом  подсказал
Вергилию, что ему задан вопрос.
   - Благодарю, Ваше Святейшее Величество, - ответил  маг.  -  Путешествие
было безопасным и приятным. Нам составил  компанию  Байла,  вождь  морских
гуннов, который, однако, не  желая  доставлять  вам  лишнего  беспокойства
своим визитом, предпочел прибыть на остров, скрыв свои имя и титул.
   Ложь, конечно,  но  вполне  благопристойная.  Вряд  ли  Байла  смог  бы
соответствовать изощренной утонченности этого странного, замкнутого в себе
двора.
   По лицу царя словно бы пробежала рябь. Глаза  его,  казалось,  пытались
сфокусироваться на стоящем перед ним человеке.
   - Морские гунны... я слышал о них... мы слышали... в  молодости.  -  На
его  губах  задрожала  улыбка,  погасла.  Между  гермафродитами   возникло
движение, они обратились к Вергилию  и,  кто  подмигиванием,  кто  кивком,
подавали знаки,  чтобы  он  продолжал  говорить.  "Так  могут  вести  себя
родители с больным, слабеньким ребенком", - подумалось ему.
   Вергилий делал все, чтобы заинтересовать царя, однако получалось у него
не слишком хорошо, так что царь наконец вспомнил  о  собственных  делах  и
напрямик осведомился о том, что было целью его визита.
   - Медь? - казалось, в голосе царя звучало  удивление.  -  Мы...  мы  не
знаем, зачем именно сюда приезжать за медью. Что же, в  Италии  нет  меди?
Она... медь тут, на Кипре?
   Несомненно, он говорил искренне. Он настолько  отошел  от  жизни,  этот
царь, что и в самом деле не ведал о гигантских копях, давших  острову  его
имя. То же и о второй, насущнейшей  для  острова  реальности  -  о  полной
блокаде острова морскими гуннами, которые на  протяжении  жизни  поколения
сновали в его водах, между тем как царь, которому не было еще  и  тридцати
(он был крупного телосложения, светловолос), даже и  не  слышал  о  них  с
самой поры юности.
   Вергилий еще не сообразил, как ему ответить, как вдруг лицо царя  резко
изменилось. Из груди вырвался рык, перешедший затем в низкие,  мучительные
стоны. Окружение кинулось к нему, слуги вцепились в его  руки  и  не  дали
встать с трона, в то время как царь, пытаясь все же подняться, прокричал:
   - Я заколдован! Заколдован!
   Потеряв дар речи, он вырвался  из  рук  слуг  и  рухнул  вперед,  вниз,
неподвижно распластавшись на узорном полу возле трона.
   По жесту  одного  из  приближенных  снова  заиграла  музыка,  странная,
чужеземная. Гермафродиты принялись танцевать перед троном, крутя юбками  и
позвякивая  ножными   браслетами,   звучащими   мягко,   будто   нежнейшие
колокольца, Царь повернул голову,  взглянул  на  них  сначала  безучастно,
затем его голова  принялась  подрагивать  в  такт  медленной,  исполненной
бесконечной тоски и печали  музыке,  задвигалась,  следуя  ритму  движений
полуобнаженных танцоров. Прислужники затянули своими странными,  бесполыми
голосами песню на языке, возникшем, верно, задолго  до  того,  как  первые
дети материковой Европы достигли берега Кипра.
   Царь  встал  и,  не  поддерживаемый  более  своими  слугами,  всплеснул
осыпанными  драгоценностями  руками,  сошел  вниз,  к  подножию  трона,  и
присоединился к  танцорам,  постепенно  ускоряющим  ритм  танца.  Быстрее,
быстрее, еще быстрее кружился царь, встряхивая головой  и  вращая  глазами
так, что видны были  только  белки.  Музыка  превратилась  в  голый  ритм,
быстрый, бешеный. Царь прыгал, словно олень, отбивающийся от собак, и  тут
чья-то рука легла на плечо  Вергилия.  Гермафродит  медленно  показал  ему
глазами в сторону выхода. Он был сед, груди его  выглядели  бесплотными  и
сморщенными, а выражение  лица  было  печальным,  терпеливым  и  покорным.
Гермафродиты живут недолго.
   Идя по длинному коридору к  выходу,  Вергилий  услышал  серию  быстрых,
резких, ритмических вскриков.  Несомненно,  этот  голос  принадлежал  царю
Пафоса.


   Дни знай себе шли  чередом.  Ан-тон  Огненный  Человек  какое-то  время
ежедневно наведывался к Вергилию по дороге из порта, чтобы осведомиться  о
том, как идут дела, а  затем,  верно,  махнул  на  все  рукой  и  заходить
перестал. Байла целыми днями пропадал в Храме Богини. А Басилианос на  все
настойчивые вопросы Вергилия отвечал вежливыми уверениями в  том,  что  он
делает  все  возможное,  дабы  узнать  хоть  что-то  о  меди.  Отвечал  он
немногословно, лениво, но крайне твердо. Что делать еще? Владельцы  медных
копей были проинформированы  о  том,  что  путешественники  просят  только
одного - чтобы им было позволено отправиться в  глубь  страны  на  быстрых
мулах и привезти оттуда крайне незначительное количество руды.
   Толка от этого не было никакого.
   Но что сидеть на месте, ожидая невесть  чего?  Вергилий  сам  арендовал
мулов и отправился в путь. Пальмы сменились кедрами и соснами,  на  кустах
вдоль  дороги  пылали  и  благоухали  малиновые  розы.  Повсюду  виднелись
небольшие поселения и крохотные храмы древних жителей острова; обыкновенно
храмы выглядели как невысокие пирамидки, устроенные возле низких  деревьев
или крупных кустов,  к  ветвям  которых  привязывались  лоскутки  ткани  с
молитвами и прошениями. Крестьяне, высокие и худые, понукали в полях своих
волов, волокущих за собой деревянные плуги. Каштаны давали пищу для черных
свиней и тонкорунных овец. Казалось,  ничему  другому  нет  места  в  этих
аркадских пейзажах, где над темными бегущими реками  воздвигнуты  каменные
мостики, где по спокойным водам плывут лебединые семейства,  изгибая  свои
шеи и, словно лилии, отражаясь в зеркальной глади.
   В самом деле, никто не замышлял против Вергилия ничего дурного. Все шло
наилучшим образом, разве что однажды ему пришлось перековать мулов, каждый
из которых потерял по подкове. Понадобилось потратить целый день, пока был
добыт древесный уголь, сговорен кузнец, разожжена печь, найдено железо.  А
потом,  направив  свой  путь  по  маршруту,  указанному  ему  в   сельской
гостинице, где он провел ночь, через некоторое  время  Вергилий  обнаружил
себя в... Пафосе. Осознав случившееся, Вергилий решил все же выяснить,  не
заколдовали ли его еще раз.
   Самое простое объяснение  происходящего  состояло  в  том,  что  медные
магнаты не поверили его истории, будто бы  ему  необходимо  лишь  мизерное
количество руды для научных и философских экспериментов. Да и с чего бы им
верить?  С  подобными  просьбами  к  ним  раньше  не  обращались.   Да   и
настороженность, вызванная сплетнями о том, что  некто  в  Неаполе  строит
планы прекращения блокады Кипра, могла сыграть  свою  роль.  Турнус  Руфус
вполне мог опередить  Вергилия,  который,  прибыв  на  Кипр  первым  после
появления подобных слухов, просто не мог не попасть под подозрение. И  его
не столько грубо отпихивали в сторону, сколько тихо  и  изящно  водили  за
нос.
   Утешаться логикой этих рассуждений не хотелось.  Что  было  делать?  Он
тут, а Корнелия - в Неаполе. Он мучается задержкой,  а  как  там  она,  по
своей натуре  совершенно  не  умеющая  ждать,  привыкшая  к  моментальному
исполнению своих царственных прихотей? Какое ей дело до его сложностей? На
ум лезли дурные мысли - а ну как,  повинуясь  приступу  гнева  или  просто
решив как-то повлиять на него, она что-либо произведет с  находящейся  при
ней украденной душой Вергилия?
   Что  сказал  Туллио?  "_Делай  свою  работу,  и  я  возвращу  ее  тебе.
Откажешься или не сумеешь - я уничтожу  это.  Станешь  медлить  -  накажу.
Будешь зря терять время - не думаю, что ты будешь зря терять его_..."
   А на деле он занимался именно этим. Попусту терял время.


   Аугустус Ефесский принял его, возлежа на  доске,  вне  всяких  сомнений
служившей ему постелью. Общепринятыми приветствиями старик утруждать  себя
не стал, а просто оглядел гостя горящим взором и дал знак говорить.
   - Мне ведомо, что ваше пристанище известно солдатам. Может быть,  лучше
было бы встретиться в другом месте?
   Сначала старик не сказал ничего. Затем ответил:
   - А не ты ли сообщил им об этом?
   Гость искренне удивился:
   - Я? Но как? Как бы я мог это сделать, когда и сам понятия не имел...
   Глаза собеседника продолжали излучать ярость.
   - Странно... учитывая то, что однажды ты был с нами...
   - Да нет же! - воскликнул Вергилий, совершенно ошеломленный.
   Наступила пауза.
   - Чувствую, что ты не лжешь... -  пробормотал  старик.  -  И  вроде  не
заблуждаешься искренне, если только, конечно, затмение не  нашло  на  твою
память или... могу ошибаться и я сам... Погоди,  погоди...  -  Он  почесал
свою седую бороду. - Или то, что я видел, происходило в будущем,  а  не  в
прошедшем... Ну что ж, тогда ты еще будешь с нами.
   Комната его была  крохотной  и  убогой.  Отчего-то  беспокойство  вдруг
овладело Вергилием, что-то вдруг насторожило его... что же  там  было?  Он
никак не мог вспомнить.
   - Не понимаю, не понимаю, - пробормотал он.
   - Я тоже. Но пойму. И ты поймешь.
   Найти старика оказалось не так просто. Но сама идея была проста: помощи
от официальных властей и правоверных граждан Кипра ждать было нечего.  Они
молчали,  и  неважно,   что   именно   было   причиной   этого   молчания.
Следовательно, помощь могла прийти  только  от  человека,  находящегося  в
стороне от общей жизни. И чем более в стороне, тем вернее успех.  Вергилий
было  подумал,  что  стоит  связаться  с  местным  преступным  мирком,  но
рассудил, что остров легко пройти вдоль и поперек пешком, все  друг  друга
знали, так что где уверенность в том, что те, кому он  выложит  деньги  за
сведения, не предадут его тотчас же властям? Но кто  же  был  способен  на
предательство без боязни и с действительным желанием помочь ему?
   Аугустус Ефесский.
   Который теперь как раз заговорил:
   - Ты пришел сюда по делу, у тебя словно бы  в  одной  руке  вежливость,
зато вторая наготове, дабы получить в ответ благожелательность и помощь. А
в тот раз ты был с нами не по делам, по делам в наш храм не  приходят.  Но
неважно, все равно я расскажу то, что тебе нужно, без тени  сомнения,  так
же точно, как наш Господь и Спаситель Даниил Христос отдал свою  плоть  на
пожирание львам, с тем чтобы мы оказались спасенными навечно и навечно...
   Он замолчал и взглянул на внезапно опешившего гостя.
   - А, ну вот, ты и вспомнил...
   - Да, я вспомнил. Это был сон.
   - Да, - кивнул старик. - И сон не забылся.
   - Нет, мудрец, да и как он мог забыться?
   - Да нет же, почему? - мягко ответил старик. -  Какая  разница?  Каждый
раз все видишь заново. Арест, цепи, мучения, арена, хрипящие толпы,  львы.
Львы! Думаешь, мы ищем, как избежать мученической кончины? Нет,  напротив!
- Он поднял ладони, соединил их, и красноватые веки смочились  слезами.  -
Если наш благословенный Святой Господь Даниил, да пребудет  благословенной
его милость и милосердие, если он даст нам только возможность умереть  той
же смертью, что и он сам... Если даст нам  упокоиться  в  желанной  утробе
льва... - Лицо старика словно  осветилось  изнутри,  казалось  исполненным
совершенного счастья.  Он  склонил  голову  и  беззвучно,  одними  губами,
зашептал молитву. - Ну что же, - вздохнул он через мгновение. - Я расскажу
тебе то, что ты хочешь знать, хотя я и не знаю, зачем тебе все это  нужно,
да и то, я расскажу о вещах, знать которые мне самому не было ни  малейшей
необходимости. Все наше знание малого стоит, все это лишь мутное и тусклое
отражение в бронзовом зеркале. Это не настоящая жизнь, но лишь  преходящие
иллюзии... Так вот, - продолжал он, - ты, значит,  хочешь  понять,  почему
тебе не дают отправиться в глубь страны?
   Вергилий мрачно кивнул. Ефесец тяжело вздохнул:
   - А все потому, пришелец и мой незваный гость, что  дороги  туда  ведут
мимо  ужасного  храма,  посвященного  демону,  которого  язычники  именуют
Зевс-Ликанонос (*20). Знаешь  ли  ты  это  имя?  Знаешь  ли  ты,  что  оно
означает? Зевс-Волк, Волк-Зевс, вот что! Он ужасен и в своем  человеческом
облике, но ужасней стократ, когда  принимает  облик  волчий!  Горе,  горе,
горе! О грешный  город  и  остров  греха!  Люди  подобны  волкам  и  волки
сделались людьми, а разница между ними стерта! - И он вновь воздел руки  и
зашептал молитву.
   Но Вергилий прервал его:
   - Но почему же столь важно, чтобы я не проехал мимо святилища?
   - Да потому, мой незваный гость,  что  в  этом  мрачном,  сером  храме,
воздвигнутом из необработанного камня, в котором даже пятна плесени служат
дьяволу,  в  этом  храме  происходят  теперь  мерзейшие  приготовления   к
ужаснейшей из служб: жрец предложит ребенка в качестве  священной  жертвы,
священной пищи, и тот из людей, кто пожрет его - живого, извивающегося  от
мучений и ужаса, - тот сделается  через  это  волком!  Так  произошло  уже
однажды, когда царь-волк убил человека и подал плоть его на  пиршественный
стол. Ты знаешь об  этом?  Царь  преобразился  мигом.  -  Старец  принялся
завывать жуткие строки, верно, из какой-то хроники или  предания:  -  Царя
объял ужас, и сам он превратился в ужас, с тех пор носился  он  по  мирным
полям, наводя на всех  страх  и  завывая,  поскольку  лишился  способности
говорить. Рот его перестал изрекать слова, но  изрыгал  лишь  вой,  и  все
желания оставили царя, кроме одного, - догонять, убивать и пожирать  овец!
Его одежды сделались клочковатым мехом, ноги превратились в лапы, на руках
проросли когти, он стал настоящим волком, хотя в  облике  его  и  осталось
нечто