олняя  слух  шумом  и  сердце  -
ожиданием урожая; так ветер - буйный и неистовый - гонит корабль стрелой к
горизонту...
   И потом, как последняя отчаянная вспышка огня в сердце, все  кончается.
Все кончилось, и не осталось ничего, только холод и тьма.
   - Где это?! - закричал Вергилий от боли и отчаяния. - Ведьма! Колдунья!
Верни мне это!
   Корнелия не отвечала и не шевелилась. Он глядел,  как  медленно,  очень
медленно она раскрывает свои ладони  и  резко  схлопывает  их  снова  -  с
улыбкой победительницы на устах, почти невольной. Он успел  увидеть  между
ее ладоней собственное уменьшенное подобие, беловатое, как слоновая кость,
мертвенно-бледное и покорное, бледное - будто даже дух цвета  покинул  его
навсегда. Прозрачный, просто контур, тень, осколок...
   - _Верни мне это!_ - выдохнул  он  истошно.  И  почувствовал,  что  она
только сильнее сжала ладони и сошла с  него,  бессильно  лежащего  под  ее
нагим телом. Она сошла с него легко, до Вергилия  донесся  звук  ее  босых
шагов; у двери она остановилась и долго,  ровно  вглядывалась  в  него.  И
ушла. А в комнате появился Туллио.
   - Вставай, - сказал он. - Вставай, Вергилий маг. Отправляйся в свой дом
и приступай к изготовлению зерцала, девственного зерцала. Ты  все  тот  же
маг, что и прежде...
   - Ты ошибаешься,  -  ответил  Вергилий  мрачно.  -  И  было  совершенно
необязательно...
   - Что ж, даже если я и ошибаюсь и ты  действительно  не  тот  маг,  что
прежде, поскольку перестал быть прежним мужчиной, то - это твои сложности,
а не наши. Но если ты  получаешь  задания,  неподвластные  тебе  и  твоему
волшебству, то пусть именно это станет  для  тебя  источником  желания  их
исполнить. Поэтому тебе не уклониться от работы,  которую  ты  получил  от
нас. И не пытайся меня переубедить, это задание -  именно  такое.  Как  вы
называете то, что взяла у тебя госпожа и что теперь держу  в  руках  я?  -
продолжил Туллио. - Это не Ка, это не Ба  (*2),  и  не...  впрочем,  какая
разница. У меня есть сама вещь, и зачем мне знать ее имя. Я знаю, что  это
- одна из твоих душ, и мне этого вполне хватает. Без нее ты  только  часть
мужчины, и без нее  ты  навсегда  останешься  лишь  частью  и  никогда  не
познаешь более женскую  плоть.  Сделай  работу,  и  я  возвращу  ее  тебе.
Откажешься или не сумеешь - я уничтожу  это.  Станешь  медлить  -  накажу.
Будешь зря терять время...  Но,  -  сказал  он  совершенно  бесстрастно  и
уверенно, - не думаю, что ты будешь зря терять время. Нет, нет,  мой  маг.
Не думаю, что ты будешь терять его зря.



2

   Улица Драгоценной Сбруи находилась в старом квартале Неаполя,  но  была
куда шире остальных улиц.  По  этой  причине,  верно,  она  и  дала  приют
ремеслу, в соответствии с которым была прозвана. Ни один конь, мул, осел в
Неаполе не обходился без украшений, изготавливаемых здесь: без ожерелий из
гигантских голубых бусин - дабы уберечь от порчи  и  сглаза;  без  медных,
начищенных до сияния талисманчиков (полумесяцы, звезды, руки Фортуны,  рог
Асмодея, солнце с лучами и  множество  прочих);  без  шерстяных  или  даже
шелковых попон  и  кисточек  разнообразнейших  цветов;  без  тех  странных
штуковинок, которые торчат на загривках коней,  подобно  маленьким  замкам
или стройным башенкам. Что уж говорить о колокольчиках всех размеров, форм
и звучаний, о застывших каплях янтаря для седел!  Ну  а  чтобы  заниматься
подобным  ремеслом,  улица  Драгоценной  Сбруи  обязана  быть   достаточно
просторной, дабы  оседланные  лошади,  упряжки  и  повозки  могли  на  ней
разместиться.
   Однако же упряжка из двух лошадей развернуться тут все равно не  могла,
даже в самом широком месте - возле фонтана Клео, но улица не  сужалась  до
самой  Королевской  дороги.  Тележник  по  имени  Аполлонио  держал   свою
мастерскую в доме, располагавшемся на половине подъема от Площади Фонтана;
в подвале дома  имелась  винная  лавка,  торжественно  нареченная  "Феб  и
колесница", но известная среди местных обитателей как "Повозка и  солнце".
В бытность свою молодым человеком,  Вергилий  проезжал  через  Неаполь  из
своего  родного  Бриндизи,  направляясь  в  Афины   учиться   в   Академии
Илириодора,  Тогда  три   верхних   этажа   строения   принадлежали   трем
поднанимателям,  сдававшим  отдельные  квартиры  кому  попало:  наемникам,
шлюхам, астрологам,  возничим,  неудачливым  фехтовальщикам  и  еще  менее
удачливым воришкам, торговцам старьем, бедным  путешественникам  -  таким,
например, как студенты. Так это было в дни молодости  Вергилия,  так  дела
обстояли и нынче. И даже на крыше,  в  хибарке,  сооруженной  из  щебня  и
камыша, по-прежнему обитала безумица, дававшая приют то ли пятнадцати,  то
ли двадцати котам и кошкам.
   К дому, расположенному по  соседству  с  этим,  тоже  подходил  прежний
хозяин  -  только  ставший  старше,  с  черной  как  деготь   бородой,   с
зелено-серыми глазами, смуглый и сухопарый, как борзая. Вечерело.  И  лишь
возле этого дома никто не слонялся, без дела, никто не  попрошайничал,  не
ужинал, присев на  корточки  возле  стены  и  развернув  на  коленях  свои
припасы,  никто  тут  не  снюхивался  со  шлюхами,  никто  не   обмахивал,
окунувшись в дым от древесного угля, жаровни, на  каких  торговцы  дешевым
съестным готовят еду на продажу. Даже дети не останавливались возле  этого
дома, чтобы справить маленькую нужду или разрисовать соблазнительно чистую
и ровную бледно-желтую стену.  В  нише  по  левую  руку,  на  высоте  трех
ступенек,   виднелась   бронзовая   голова.   Едва   человек   с   усталой
медлительностью преодолел эти три ступеньки, как глаза ее открылись,  губы
разошлись и голова произнесла:
   - _Кто идет? Кто идет? Кто идет?_
   - Тот, кто тебя сделал, - ответил человек. - Я хочу войти.
   -  _Входи,  хозяин_,  -  произнесла  бронзовая  голова.  Дверь  наверху
лестницы подалась внутрь.
   - Стереги меня хорошенько, - напутствовал привратника  человек  и,  без
паузы, но перекосив лицо, добавил: - Как обычно.
   - _Слышу тебя и отвечаю, что всегда буду охранять тебя бдительно... Как
обычно... Как обычно_... - повторила бронзовая голова. Казалось, металл ее
голоса  отдается  эхом:  обычно...  обычно...  обычно...  Бронзовые  глаза
вращались  по  кругу,  рот  продолжал  бормотать.  Наконец   умолк.   Веки
сомкнулись. Человек сделал еще два шага и покачнулся на пороге.
   Потом медленно вошел в прихожую.
   - Ванну, - скомандовал в пустоту и чуть позже: - Обед.
   Раздался звоночек... еще один... мягкие звуки затихли. Вошедший  прижал
ладонь  к  двери,  украшенной  рельефом,  на  которой  кузнец   Тубал-Кайн
передавал  что-то  благословенному  Гипатусу,  дверь   открылась.   Где-то
неподалеку побежала  вода.  Комната  была  залита  светом,  исходившим  из
сияющего шара, установленного на мраморной пилястре такого  темно-зеленого
цвета, что он казался черным. "Драконья зелень" - так называли  этот  цвет
фригийцы.
   Он подошел к ближайшей из пилястр, окружавших комнату по  периметру,  и
снял колпак из черного эмалированного металла, установленный на  золоченых
подпорках, - открылся новый сияющий шар. Раздался голос:
   - Я обнаружил, что слишком яркое освещение отрицательно сказывается  на
работе моего внутреннего глаза - того, что расположен позади пупка, вот  я
их и прикрыл... Приветствую тебя, Вергилий, - произнес тот же голос  через
секунду, но с оттенком приятного удивления.
   - Здравствуй, Клеменс, - вздохнул Вергилий, медленно  идя  по  кругу  и
освобождая светильники. - Знаю я, что там у тебя  за  третий  глаз  позади
пупка, - произнес он с усилием. - На него влияет не просто свет,  но  лишь
свет, прошедший сквозь бокалы, с помощью которых ты  самолично  исследовал
пятую сущность вина... дабы заключить ее  ради  большей  надежности  также
позади своего пупка. - Он замолчал, скинул одежду и направился в ванную.
   Алхимик пожал плечами, почесал свою широченную, лохматую бороду,  издал
не слишком приличный утробный звук и возразил:
   - Но квинтэссенция вина, принятая правильным образом человеком  высокой
психики и умственных качеств, подобным  мне  например,  лишь  способствует
чувствительности.  Кстати,  ознакомлю  тебя  с  некоторыми  соображениями,
возникшими у меня в ходе комментирования трудов Галена. Знаешь, это просто
восхитительно, мои  поразительные  изыскания  полностью  подтверждают  его
предписания об игре на флейте с целью  излечения  подагры  -  тонально,  в
миксолидийском ладе... (*3)
   Вергилий продолжал  лежать  в  ванне,  но  полное  отсутствие  какой-то
реакции с его стороны, казалось, совершенно ускользнуло  от  алхимика;  он
продолжал рассуждать вслух и, разгромив к  своему  полному  удовлетворению
всю прежнюю геленистику (араба Алгиброниуса - в  особенности),  перескочил
на другую тему, при этом напялив на шапку своих  буйных  кудрей  маленький
фетровый колпак.
   -  Вергилий?!  А  тебе  доводилось  слышать  о   металле,   еще   более
легкоплавком, чем свинец?
   Вергилий, занятый омовением, помедлил и наконец сказал, что нет.
   - Ох... - Клеменс, казалось, расстроился. - Такое впечатление, что  это
может быть особо чистым  оловом,  совершенно  избавленным  от  примесей  и
окислов. Я видел только пару капелек этого металла, но он плавится даже от
тепла лампы. А если такая капля  упадет  на  кожу,  то  совершенно  ее  не
повредит... замечательно...
   И он глубоко погрузился в мысли.
   Вергилий вышел из ванны, обернулся в громадный квадрат  мягкого  белого
полотна (быстро подавив дрожь), дошел до стола и сел. Столешница отошла  в
сторону, снизу медленно выехал поднос. Вергилий принялся было за  еду,  но
руки внезапно задрожали и пришлось усмирить их, подняв  кубок  крепкого  и
сладкого темного пива.  Запрокинув  голову,  он  осушил  кубок  маленькими
глотками.
   Какое-то время Клеменс молча разглядывал Вергилия, затем нахмурился:
   - Похоже, ты встретился с мантикорами, и тебе удалось от них улизнуть.
   - Только не благодаря тебе. Да, улизнул... - Внезапная мысль пришла ему
на ум: "_А может, лучше было  не  спасаться?_"  Он  пробормотал  снова:  -
Только не благодаря тебе.
   - Ты хотел, чтобы я рассказал о мантикорах. - Клеменс оттопырил  нижнюю
губу. - Я рассказал тебе самое важное, а  именно  то,  что  от  них  лучше
держаться подальше. А остальное лишь основательно запутало бы тебя.
   Вергилий задумался. Время шло так, словно сегодняшний вечер  был  ничем
не примечательным вечером, по своему обыкновению  следующим  за  таким  же
обыкновенным днем. Но что делать? Открыть  все  Клеменсу,  просить  его  о
помощи? Первое было для него невыносимым,  что  до  второго,  то  подобная
помощь могла оказаться не слишком продуктивной.  Он  вспомнил  собственные
слова, сказанные Корнелии: "_Вы не знаете, о  чем  говорите...  это  может
занять год_..." И все громче и громче в мозгу звучало: "_Я не могу тратить
год!_"
   Год! Целый год. И, Боже, если еще придется провести этот год с нею!
   - Хорошо, не будем об этом, - сказал Вергилий. -  Когда-нибудь  и  тебе
потребуется моя помощь. А я спущусь в лабиринт еще раз, и спущусь  глубже.
И отыщу то, что, как мне кажется, там скрыто. Оно обязано находиться  там.
И, во имя Великой Науки,  я  его  отыщу.  Я  не  буду  спешить,  это  меня
подождет. Но, Клеменс, у меня есть для  тебя  головоломка.  Кто  живет  на
окраине Неаполя в роскошном доме, говорит совершенно по-неаполитански,  но
одевается как иностранка, хотя и имеет пурпурную кайму на мантии?
   - Вот уж головоломка, - пожал плечами Клеменс. - Конечно, это Корнелия,
дочь старого дожа. Она вышла замуж за  Винделициана  из  Карса,  приятного
малого - больше о нем ничего не скажешь. Он всю жизнь болтался при  дворах
средней руки и изображал из себя претендента на престол  в  изгнании.  Дож
Амадео обращал на него не слишком  много  внимания,  в  отличие  от  своей
дочки. Ну вот, они поженились, и старик отдал им виллу в предместье, а еще
- несколько деревенек в  Тоскане  и  Умбрии.  А  тут  вдруг  король  Карса
внезапно гибнет от несчастного случая на охоте. Ну  да,  "несчастного"!  И
два его сына, близнецы, затевают премилую гражданскую войну, которая  знай
себе тянется и тянется. Да, я не могу откушать твоих голубков? Ты, похоже,
не слишком до них охоч?
   Вергилий отошел от стола, чтобы взглянуть на  карту  Ойкумены.  Клеменс
принялся уплетать голубей и продолжал рассказывать:
   - Ну вот, эти претендентики на престол так разорили страну, что Великий
Совет Карса тайно обратился к Императору,  а  тот,  отчего-то  вспомнив  о
Винделициане, дал ему три когорты, консула  по  имени  Туллио  впридачу  и
отправил в Каре, дабы "восстановить мир  и  процветание,  дабы  прекратить
разбой и  позволить  вновь  жертвенному  дыму  невозбранно  клубиться  над
мирными алтарями".
   Но близнецы моментально установили перемирие и  соединили  силы  против
вторжения. Тогда Туллио именем Корнелии (так, во  всяком  случае,  излагал
дело Клеменс) послал каждому из них по конфиденциальному письму, в котором
предлагал убить брата, после чего  Корнелия  выдаст  оставшемуся  в  живых
Винделициана и выйдет за "настоящего" короля  замуж,  поставив  Императора
перед фактом и приобретя его поддержку и почет. План  сработал  прекрасно.
Близнецы подослали  друг  к  другу  убийц,  оставшиеся  без  вождей  армии
капитулировали, и  Винделициан  без  малейшего  сопротивления  был  избран
королем. Но до самой его смерти заправлял всем Туллио.
   Вергилий отошел от карты. Дурацкая история о никчемной стране, да и  то
рассказывающая  больше  о  Туллио,  чем  о  Корнелии.  Каре  был   дальней
провинцией,  расположенной  в  горах,  не  слишком  богатой  ресурсами   и
совершенно ему неинтересной.
   В конце концов, какое ему  было  дело  до  того,  где  именно  Корнелия
обучалась  своему  коварному  искусству,   продемонстрированному   сегодня
Вергилию? Зачем ему это знать? Хватает и того,  что  она  этим  искусством
владеет и его применила. Лучше бы ему избавиться от болезненной усталости,
которую не преодолеешь даже  сном  -  пока  находишься  в  этом  состоянии
неполноты себя. Да, ему приходилось слышать о  людях,  которые  продолжают
ощущать боль в ампутированных членах, - что же, теперь он знает, как  это.
И  все  же  то,  что  было  до  этого,  было  столь  великолепным,   таким
непередаваемо прекрасным... неописуемо лживым. _Все лишь Корнелия,  отныне
и навсегда... навсегда... навсегда_...
   - А почему же она вернулась на свою виллу?
   Клеменс, покончивший разом и с голубями и с рассказом, рыгнул  и  обтер
пальцы о тунику:
   - Она вдова, вот  почему.  А  по  законам  Карса  вдова  короля,  если,
конечно, сама она не царствует - к Корнелии, понятно, это не относится, не
может оставаться  в  стране  после  смерти  мужа.  Из  опасения,  что  она
немедленно примется участвовать в интригах. Такие эти карсийцы осторожные.
Туллио, понятное дело, отдыхает на  пенсии.  Но  нимало  не  сомневаюсь  -
затаился, дожидается своего времечка.
   Вергилий слушал не перебивая, серо-зеленые глаза выразительно  блестели
на смуглом лице. Руки, почти машинально, перебирали книги, лежавшие на его
огромном столе, трогали их переплеты. Сам же стол был круглым, вращающимся
от толчка руки справа налево. В центре его стоял  шкафчик,  вращающийся  с
той же скоростью, но в противоположном направлении.  Таким  образом,  если
возникала нужда заняться сразу несколькими делами  или  получить  какие-то
справки, одного толчка было достаточно, чтобы  все  нужное  оказалось  под
рукой.
   Часть шкафчика в центре занимали  книги.  Там  были  свитки  из  одного
рулона бумаги, из двух и длинные листы пергамента, вовсе  не  требовавшие,
чтобы их накрутили на ролик.  Были  рукописи,  составленные  из  отдельных
листов папируса, скрепленных между собой, книги,  написанные  на  странных
языках Нижнего Востока и на материалах, в Ойкумене неизвестных;  листы  их
были зажаты между витиевато и пышно украшенными резьбой  досками.  Были  и
"книги", называемые  так  за  отсутствием  более  верного  определения,  -
нацарапанные на сухих  листьях,  вырезанные  на  расщепленных  веточках  и
прутьях, написанные на коре и начертанные на пластах дерева... и, конечно,
записные книжки из слоновой кости и  черного  дерева,  из  бука,  покрытые
воском,  дабы  царапать  их  стилом  -  в  спешке  либо,  напротив,  среди
безмятежной лени.
   Вергилий перебрал книги на полке и опустил руки.
   - Нет, - пробормотал он. - Не здесь. Надо идти в библиотеку.  -  Но  не
двинулся с места. Только теперь, когда он  окончательно  понял,  насколько
сложно, насколько невозможно то, что ему предстоит исполнить, им  овладело
холодное и глубочайшее оцепенение, почти стершее даже ту боль, которую ему
принесла  потеря  Корнелии  (точнее  -  ее  человечности).  Он  машинально
повторил: - Надо идти в библиотеку.
   - Зачем утруждать себя? Я же здесь. - Клеменс насмешливо поднял брови.
   Слабейшая изо всех слабых  улыбок  коснулась  губ  хозяина.  Оцепенение
начало проходить.
   - Я  вечно  страдаю  от  твоей  самонадеянности,  Клеменс,  -  вздохнул
Вергилий. - Увы, это повторяется постоянно. Да,  дорогой  мой  Клеменс,  я
вижу, что ты тут. Вот только зачем?
   Стоявшая на подставке  уменьшенная  копия  головы  из  лестничной  ниши
приоткрыла рот. Внутри бронзовой головы возник  глухой  звук,  похожий  на
удар барабана. Тугой, настойчивый и неотвязный, он наконец обратил на себя
внимание хозяина - собственно, затем и был предусмотрен.
   - Говори, - приказал он. - Что там стряслось? - Словно это не было  ему
безразлично.
   -  _Пришла  беременная  женщина,  хозяин.  Ей  требуется  зелье,   дабы
разрешиться ребенком_.
   - У меня нет ничего, - утомленно ответил Вергилий, не обращая  внимания
на фырканье Клеменса. - Скажи ей, что если ей требуется  зелье,  то  пусть
идет к Антонине Мудрой. Но если она хочет разродиться удачно, то пусть  не
идет ни к ней, ни к кому иному  и  не  добывает  себе  никаких  зелий.  Ты
слышишь?
   - _Слышу и скажу ей, хозяин, и всегда  буду  верно  тебя  охранять_.  -
Голос замолк.
   - А ведь теперь твои слова, - презрительно произнес  Клеменс,  -  будут
восприняты  не  как  проявление   здравого   смысла,   доступного   любому
мало-мальски образованному ребенку, теперь их будут произносить во  всяком
доме, во всякой  хибаре,  подвластной  дожу...  Как  парадокс,  отягченный
мудростью, как эта безмозглая дуреха - своим ребенком.
   - Ты слишком мало общался с женщинами, чтобы  отзываться  о  них  столь
уничижительно.
   Алхимик взял стило и сунул его в копну своих посейдоновых кудрей.
   - Именно то, что я отзываюсь о них так, и является причиной, по которой
я стараюсь с ними не общаться, - хмыкнул он,  почесываясь.  -  Но  речь  о
другом... о том, почему я здесь. Так вот, я захотел узнать у тебя что-либо
по поводу сурьмы. Тебя не было, и я остался поразмышлять в тишине. К  тому
же я поел и теперь переполнен пищей, как знанием... лень двигаться.
   Вергилий резко встал, запахнул края туники и  направился  к  туалетному
столику. Он добавил в таз  с  водой  несколько  капель  бальзама,  горстку
айвовых семян и омыл лицо и руки. Вытираясь, он вспомнил:
   - Как ты сказал? Сурь...
   - Сурьма. Я предполагаю, что это именно тот металл, что плавится  легче
свинца. - Он зевнул, взял  в  руки  лиру  и  коснулся  струн  плектрой  из
черепашьего панциря. - Устал я от философии... Давай я лучше  сыграю  тебе
мою "Элегию на смерть Сократа"... Нет? Ну и ладно... Но я знаю, что ты мне
хочешь сказать, - продолжил он, опустив лиру  на  пол.  -  Сюда  я  пришел
потому, что начал  о  тебе  беспокоиться.  Расскажи,  что  от  тебя  хочет
Корнелия?
   Вергилий застыл в молчании. Потом обвязал тунику поясом и туго  затянул
его. Сел, надел на ноги мягкую обувь, высокую, закрывающую икры.
   - Ничего особенного, - пробормотал он. - Она хочет, чтобы  я  изготовил
ей магическое зерцало.
   - Да