ов. - Стружков умолчал о смерти Левицкого, чтобы не испугать
вас этим известием и выведать побольше подробностей. Волноваться он мог не
потому, что испытывал угрызения совести, а потому, что гибель друга выбила
его из колеи. А нырнул он в чужой двор уж наверняка не для того, чтобы
скрыть от вас свой адрес: да ведь вы его и не пытались узнать...
   - А зачем же тогда? - хмуро спросил Марчелло.
   Линьков встал.
   - Зачем? Ну мало ли зачем? Например, ему могло надоесть общение с вами!
- небрежно сказал он, с мстительным удовлетворением глядя, как
перекосились темные губы Марчелло.
   "Совсем вы что-то расклеились, товарищ Линьков, распустились, как
цветочек!
   - думал он, шагая по улице. - Личные мотивы в вашем поведении явно
выдвигаются на первое место в ущерб делу. Непременно вам понадобилось
воспитывать этого паршивца Марчелло, а все почему: потому, что затронули
Стружиова, к которому вы питаете такие сложные чувства... Вы, значит,
питаете, а кто другой его трогать не моги! Ах, блюститель справедливости,
страж закона!" Линьков даже замычал от презрения к себе и яростно мотнул
головой.
   Он шагал, никого не видя, и вдруг остановился, словно на столб налетел:
   перед ним стояла Нина Берестова. Линьков растерянно поглядел на нее и
не сразу сообразил, что находится в двух шагах от проходной института.
   - Вы к нам? - спросила Нина.
   Она опять глядела мимо него и думала о чем-то своем.
   - Да... - неловко пробормотал Линьков. - Надо кое с нем еще
поговорить...
   - С кем, если не секрет? - вдруг спросила Нина.
   Линькова удивил не столько вопрос, сколько интонация и взгляд Нины. Она
теперь смотрела в упор на него, смотрела не то с надеждой, не то со
страхом.
 
   - Да вот... с Чернышевым... - пробормотал Линьков, уступая этому
взгляду. - Такое впечатление, что он знает о чем-то, но почему-то не
говорит...
   - Это можно сказать не только о Чернышеве! - вдруг вырвалось у Нины.
   Линьков изумленно, почти испуганно взглянул на нее. Нина побледнела,
глаза ее потемнели и расширились. Какое-то мгновение они молча глядели
друг на друга, потом Нина резко отвернулась.
   - Не придавайте значения тому, что я сказала! - быстро проговорила она
и, не глядя на Лииькова, толкнула дверь проходной.
 
 
   ГЛАВА ШЕСТАЯ
 
 
   С утра меня вызвал Шелест и заявил, что он-де все понимает и мне
сочувствует и институту в целом тоже сочувствует, поскольку потеряли мы
такого сотрудника - можно сказать, цены Левицкому не было, и вот замены
ему тоже не сыщешь.
   - Но все же сыскали? - спросил я довольно-таки хамским тоном, надо
признаться.
   Шелест глянул на меня, поморщился, но, видно, понял, что мне сейчас
море даже не по колено, а максимум по щиколотку.
   - Ищем вот, - примирительно сказал он. -А ты что, может, рассчитываешь
в одиночку управиться?
   Вопрос был чисто риторический, и я ничего не ответил, а только хмыкнул
неопределенно. Больше всего мне хотелось молча встать и уйти, но я сказал,
что вот, мол, никак очухаться не могу, но все же интересуюсь, кого это ко
мне в лабораторию прочат. Оказалось, что Геллера из группы Сухомлина.
   Виталик Геллер, по моим наблюдениям, был парень как парень, не хуже
большинства, но и не лучше. Конечно, не было у меня никаких оснований
требовать себе именно такого, чтобы получше, это я все понимал да и думал
сейчас в основном не о лаборатории, но все же как-то невесело мне
сделалось, и я начал ныть, что не улавливаю, мол, какое отношение имеет
Геллер к нашей теме и вообще - почему именно Геллер, так можно кого угодно
сунуть, лишь бы место занять... Шелест послушал-послушал мое нытье и
посоветовал не валять дурака.
   - Второго Левицкого мы тебе не изыщем, сам понимаешь, - сказал он
сердито. - Это первое. А второе - это то, что Геллер прямо рвется с тобой
работать, и парень он способный... У тебя сколько работ было опубликовано,
когда ты к нам пришел? Вот видишь, четыре, а было тебе двадцать шесть лет,
верно?
   Теперь смотри - у Геллера одиннадцать работ, и есть среди них очень
даже толковые, а ему всего двадцать три года, он к нам прямо из
университета пришел... И нечего тебе строить из себя элиту и свысока
смотреть на хороших ребят!
   - Да ладно, я разве что? - пробормотал я, и вправду слегка устыдившись.
- Пойти мне поговорить с Геллером, да?
   - Пойди, конечно. - Шелест с облегчением откинулся на спинку кресла.
   Я вскочил и направился к двери, но Шелест меня остановил.
   - Вот что... - сказал он, не глядя на меня. - Послезавтра в два часа...
   это... ну, похороны, ты же знаешь...Ты, надеюсь, скажешь там что-нибудь
- не речь, конечно, я тоже не речь буду произносить, но как ближайший друг
и соратник... Э, Борис, ты что это?
   Я, наверное, позеленел. У меня опять все перед глазами поплыло, и ноги
ватные сделались. Я плюхнулся обратно в кресло, и Шелест поспешно накачал
мне газировки из сифона.
   - Ты не знал, что ли? - недоумевал он. - Как же так?
   - А откуда я должен был это узнать? - осведомился я.
   - Да уж откуда-нибудь... - неопределенно ответил Шелест. - Но это все
же безобразие, что мы тебе не сообщили. В первую очередь я сам виноват. Но
я думал, ты даже от следователя это можешь узнать, у вас же с ним
контакт...
   Вроде бы все было понятно, и не такие накладки в жизни бывают: все
думали, что я знаю, а поэтому никто не сообщил. И все же...
   Вышел-то я от Шелеста вроде ничего, спокойно. Но пока дошел до своей
лаборатории, настроение мое здорово изменилось.
   Дело в том, что я встретил Нину. Она не отвернулась от меня, не
пробовала обойти стороной (я уж и этого, пожалуй, ожидал!), нет, она
подошла, поздоровалась. Но здоровалась она вроде не со мной, а с каким-то
совсем посторонним человеком. И с неприятным человеком вдобавок. Она даже
глядела не на меня, а куда-то через мое плечо. А я вообще ни слова не смог
сказать - стоял и смотрел на нее, и только сердце у меня начало вдруг
болеть, будто по нему теркой прошлись. А Нина сказала, все так же глядя в
сторону:
   - Мне нужно поговорить с тобой... сегодня, после работы...
   - Так я зайду за тобой, пойдем ко мне... - машинально, не успев
подумать, сказал я по-старому.
   Нина даже дернулась слегка, это я отчетливо увидел.
   - Нет, - поспешно ответила она, - лучше прямо тут, в скверике. Ты
выходи ровно в пять и подожди меня.
   Вон как, ей даже неудобно выходить со мной вместе из института! Это
меня уж совсем ошеломило, я все стоял и смотрел на Нину, а она нетерпеливо
пожала плечами и повторила; "Понял? В скверике, в пять часов!" Я молча
кивнул, Нина ушла, и тут откуда ни возьмись появился передо мной Эдик
Коновалов. Есть у нас в отделе кадров такой молодой дуб в могучей красоте
и растет-цветет уже месяца три.
   Вообще-то я на Эдика даже с удовольствием всегда смотрю - красивый,
зверюга, тренированный, чистенький весь такой, ухоженный, и пока не
говорит, все в порядке, гомо сапиенс на высшем уровне. Но сейчас он как-то
нехорошо ухмылялся и подмигивал мне, и сразу обнаружилась его обезьянья
основа.
   - Сердце красавицы! - восторженно заявил Эдик, кивая вслед уходящей
Нине. - Склоино к измене! И к перемене! Как ветер мая!
   - Ты чего это? - спросил я, отступив на шаг, потому что Эдик навис надо
мной и слова арии громозвучным шепотом вдувал мне в ухо. - Изменил джазу
ради оперной классики?
   - Труха! - Эдик обалдело уставился на меня своими незамутненными
голубыми глазами. - В гробу я видел все эти оперы!
   - Я думал, у тебя новое хобби объявилось, - вяло пробормотал я. -
Ходишь, арии распеваешь в рабочее время.
   - Вот это, что ли, ария, про сердце красавицы? - заинтересовался Эдик.
- А я думал, это блатная песенка... Воры, они, знаешь, про любовь очень
впечатляюще сочиняют...
   Мне даже смеяться не захотелось: ну, что возьмешь с обезьяны! Уйти бы
поскорей...
   - Ладно, - сказал я, поворачиваясь, - продолжай в том же духе, и ты
далеко пойдешь!
   Но Эдик ловким маневром загородил мне дорогу и начал озабоченно хлопать
себя по бедрам.
   - Спичек нет, - пожаловался он. - У тебя не найдется?
   - Не найдется, я не курю, - ответил я, тщетно пытаясь обойти Эдика.
   - Слушай, друг! - проникновенно заговорил Эдик, нацелясь на меня
незажженной сигаретой. - Чего у тебя с Берестовой-то?
   - Слушай, друг, иди ты! - сказал я, разозлившись не на шутку. - Знаешь
куда...
   - Да брось ты, не лезь в бутылку, я же по дружбе! - оглушительно шептал
Эдик. - Я тебе же помочь хочу, я на нее влияние имею, на Берестову, ну не
веришь, так потом наглядно убедишься. Ну вот, хочешь, я вас в два счета
помирю? Обрисуй только вкратце, из-за чего у вас началось, и я все
ликвидирую.
   - Если ты мне еще раз... - начал я, но потом сдержался и сказал только:
- Не лезь ты не в свои дела, Эдик. Занимайся лучше анкетами.
   - Ну, ты все же зря так... Я к тебе по-хорошему... - обиженно заявил
Эдик.
   А тут еще Чернышев... Нет, впрочем, Чернышев при первом разговоре вроде
бы ничего такого не сказал. Кажется, нет. Я к нему забежал на минутку -
предупредить, что Линьков придет с ним поговорить в три часа. Ленечка
мялся и жался, как всегда, и говорить с Линьковым ему явно не хотелось.
Мне показалось, что он не прочь бы поговорить со мной, но я побоялся:
вдруг Линьков обидится на меня за такое самоуправство - и разговора не
поддержал.
   - П-понимаешь, Борис, - забормотал тогда Ленечка, причудливо изогнув
длинную шею и внимательно разглядывая ладонь своей левой руки, -
понимаешь, мне говорить... ему говорить... ну, ничего я не могу сказать!
   - Ну-ну, не паникуй, - подбодрил я его. - Скажешь правду, всю правду,
только правду и ничего, кроме правды. Понятно тебе?
   - П-понятно, - еле слышно пробормотал Ленечка, уткнулся в свои расчеты
и вроде перестал меня замечать.
   После обеда засел я в своей лаборатории и попытался все обдумать, в том
числе и причины своего сегодняшнего настроения. Линьков должен был
появиться через час. Приниматься за работу поэтому не имело смысла. И я
мог сидеть на табурете и мыслить сколько влезет.
   Прежде всего я понял, что со вчерашнего вечера перестал действовать.
Просто ничего не делал, ни по хронофизике, ни по криминалистике. Этого,
вообще-то говоря, было бы вполне достаточно для того, чтобы подпортить мне
настроение при любых обстоятельствах. У меня ведь это на уровне рефлекса:
в любом случае немедленно принимать решение и действовать. Хотя действую я
иной раз по-дурацки и прихожу к выводу, что поторопился, а лучше бы
посидеть да обдумать все как следует.
   Но уж в эти-то дни откладывать действия и спокойно обдумывать было
невозможно! Вот я и мотался туда-сюда, и все, в общем-то, впустую. Один
сдвиг, да и то не в мою пользу, - отношения с Линьковым испортились
почему-то... Но о Линькове потом, сначала надо проанализировать результаты.
   Что и говорить, результаты пока чепуховые. Линия "человека с усиками"
явно привела в тупик, ничего этот Марчелло не знает. Вернее, знает то, что
косвенно подтверждает версию самоубийства... Да нет, никакое это не
подтверждение! Аркадий мог относиться ко мне как угодно, мог в глаза и за
глаза обзывать предателем и мерзавцем (хотя это не в его стиле), мог
переживать всю историю с Ниной гораздо сильней, чем я предполагал, но он
не стал бы из-за этого кончать самоубийством. Тут меня не собьешь, слишком
хорошо я Аркадия знаю!
   Да, но все это еще не доказывает, что моя версия насчет
эксплуатационника неверна. Ведь совсем не обязательно, чтобы Аркадий с
этим человеком сдружился или вообще как-то связался именно на загородной
прогулке. Он же ходил потом к Лере... а может, и не только к Лере...
   Если б у меня с Линьковым не подпортились отношения, так я бы его
просто умолял не бросать эту версию, проверить все, что возможно. Ведь
есть же у них там какие-то научные методы! Да я, дай мне волю, и без
научных методов, пользуясь обычной логикой, кое-что смог бы выяснить.
   Я еще раз просмотрел всю "версию посетителя". И с огорчением признал,
что она, в сущности, совершенно бездоказательна. Сконструирована логично,
это правда, и многие факты в нее укладываются. Но полностью отсутствует
мотив - я даже представить себе не могу, по какой причине кто-либо мог
желать смерти Аркадия. А фактам в конце концов можно найти и другое
объяснение. Аркадий умышленно затеял ссору, чтобы выгнать меня из
лаборатории. А если неумышленно? Если он и в самом деле разозлился на
меня, хотя бы попусту?
   Ведь он же сам не свой был весь этот день! Мог и на пустяке вдруг
сорваться.
   Затем: Аркадий уходил-куда-то и при этом зачем-то запер лабораторию.
Выходил он, может, потому, что живот разболелся. Зачем запер лабораторию?
Не знаю.
   Но, допустим, у него там было что-то спрятано. Те же таблетки (нет,
чепуха:
   таблетки он вполне мог сунуть в карман!) или, скажем, расчеты
какие-то...
   Расчеты? А если все дело именно в этих расчетах? Если это их вырвали из
записной книжки, а с ними и записку - возможно, даже по ошибке, второпях,
вовсе не думая об этой записке и не желая ее уничтожить? Да, но какие
расчеты мог вести Ариаднй отдельно от меня? С кем и над чем он мог
работать и почему делал это в полнейшей тайне? Оставим пока
эксплуатационника - пусть это будет кто угодно или даже никто другой,
кроме самого Аркадия... Все равно - какие расчеты, какая тема, почему
тайком ото всех? Непонятно! Может, именно здесь надо искать разгадку,
может, мы зря забываем о специфике нашей работы?
   Тут какая-то тень мысли на сверхзвуковой скорости промчалась сквозь мои
мозги, я не успел ее поймать и только ощутил смутную тревогу. Специфика
работы... расчеты... что же это такое мне пришло в голову... прошло сквозь
голову... Надо бы попросить у Линькова хоть на часок записную книжку
Аркадия: может, там еще где-нибуць есть "посторонние" расчеты. Да ведь не
даст Линьков теперь, надо было мне сразу попросить... Еще у Шелеста
спросить можно, - вдруг он что-нибудь знает.
   Я пошел к Шелесту и спросил, не знает ли он, накую работу и с нем вел
Левицкий за последнее время, кроме нашей с ним совместной. Шелест очень
удивился, сказал, что он ни о чем таком не слыхал. Я тогда объяснил, что
работа могла вестись даже и секретно. Шелест уставился на меня,
недоумевая, но потом, видимо, что-то вспомнил и задумался. В конце концов
он сообщил, что проходил как-то вечером, с неделю назад, мимо нашей
лаборатории и видит:
   свет горит; он было толкнул дверь, дверь заперта. Часов в десять это
было.
   Он подумал, конечно, что мы ушли оба, а свет забыли выключить, но на
проходной ему сказали, что Левицкий еще в институте.
   - А Аркадий потом что сказал на эту тему? - спросил я.
   - Да не спрашивал я его... Чего спрашивать-то, мало ли кто в институте
по вечерам засиживается...
   - И дверь запирает? - перебил я.
   - Дверь? Что ж, может, кто и запирает, я не проверял. А вы, что ли,
никогда не запирали? Ну, не знаю. И вообще я этот случай только потому
припомнил, что ты спрашивать начал, вот мне и показалось немного странно,
задним числом... А, собственно, все это чепуха и ни о чем не говорит.
   Я не стал спорить и ушел. Значит, Аркадий и раньше запирал дверь, когда
уходил... Куда же он все-таки уходил? Получается вроде таи, что он к
кому-то бегал, а в нашей лаборатории никто не бывал. В десять вечера,
сказал Шелест.
   Неужели он бегал в это время к эксплуатацнонникам? Там вахтер стоит, не
пропустил бы... Да, но если этот загадочный компаньон Аркадия сам вышел и
уговорил вахтера?.. Они с Аркадием созвонились, он и вышел встречать... Но
такой случай вахтер должен запомнить... Надо только уточнить, когда это
было и кто дежурил у того корпуса... "Сам проверю, при помощи Леры, не
буду просить Линькова", - решил я, и это меня немного успокоило.
Ненадолго, впрочем, - появился Линьков, и сразу мне стало муторно.
   Он пришел спокойный, подтянутый, и от его ледяной вежливости у меня
прямо-таки сердце заныло, как больной зуб от холодной воды. Но я решил не
поддаваться, и когда Линьков осведомился:
   "Что новенького?" - я сейчас же выложил ему все свои соображения.
Заодно рассказал о беседе с Шелестом. Линьков выслушал меня с
непроницаемым видом, после чего старательно протер очки и сказал, что все
это он примет к сведению.
   - А вы не считаете, что мне было бы полезно ознакомиться с записной
книжкой Левицкого? - с мрачным упорством спросил я.
   - Возможно, возможно, - согласился Линьков. - Но я должен буду
согласовать это с начальством. А пока мне надо бы поговорить с Чернышевым
- надеюсь, он не исчезнет снова...
   - Нет, он у себя, я нарочно зашел его предупредить.
   Линьков быстро глянул на меня, чуть сощурив ослепительно-голубые глаза.
   - Нарочно зашли предупредить? - со странной интонацией повторил он. - Я
вам, разумеется, весьма благодарен за помощь...
   От этой реплики я совсем скис, но потом меня злость разобрала. Чего он,
в самом-то деле! Имитируя манеру Ликькова, я заговорил медленно и с
холодной вежливостью:
   - Разрешите вам напомнить, Александр Григорьевич: не далее как вчера вы
сообщили, что будете мне весьма обязаны, если я предварительно поговорю с
Чернышевым. Не кажется ли вам, что было бы правильней, если б вы
своевременно и открыто известили меня о перемене в ваших чувствах по этому
поводу?
   Удар попал в цель: Линьков даже покраснел слегка и принялся протирать
очки.
   А потом сказал совсем иным, человеческим тоном:
   - Да вы не обращайте внимания, устал я, видимо, и дело уж очень
путаное...
   Так что же вам сказал Чернышев?
   - Ну, знаете, Александр Григорьевич, - ответил я тоже посвободней, -
хоть вы и не извещали меня о перемене в ваших чувствах, но я эту перемену
заметил. И потому не решился сепаратно беседовать с Чернышевым.
   Линьков усмехнулся, все еще сконфуженно, и встал.
   - Пойдемте, что ли, к нему, - сказал он вполне дружелюбно. - Посмотрим,
что и как...
   Ленечка Чернышев был вполне в своем репертуаре и даже чуточку
переигрывал, на мой взгляд. Он таи ужаснулся, когда увидел нас с
Линьковым, что у него все лицо переносилось: рот поехал в одну сторону, а
глаза и нос - совсем в другую. И вообще Ленечка заметался, будто удрать
хотел, даже на открытое окно с большим вниманием поглядел.
   - Ну, Чернышев, кончай цирк, разговарнвать будем, - сказал я умышленно
грубым тоном, чтобы привести Леню в чувство. - Ты сиди, сиди, и мы сядем.
   Вообще будь как дома и помни, что никто из нас не кусается.
   Ленечка вытаращил на меня светлые, с сумасшедшинкой глаза, но ничего не
сказал. Мы уселись на табуреты, и Линьков начал спрашивать. Добился он
толку не скоро, но все же добился.
   Чернышев, оказывается, кое-что видел и слышал в тот вечер. И не так уж
мало!
   А именно, он шел к своей лаборатории мимо "нашего" коридорчика, - мы с
Аркадием его так называли, там только наша лаборатория и есть. Это и не
коридорчик даже, а, скорее, выход к боковой лестнице, и он совсем
короткий, метров десять. Так вот, когда Чернышев проходил мимо нашего
коридорчика, он увидел, что Аркадий подошел к своей двери со стороны
боковой лестницы.
   - Это когда было-то? - не удержавшись, спросил я.
   Ленечка точно не помнил, но предположил, что где-то вскоре после пяти.
Ну, это совпадало: Аркадий в четверть шестого встретился на лестнице с
Ниной, а потом, естественно, пошел к лаборатории и был там, видимо, в
17.20 или чуть позже. Ленечка давно хотел объясниться с Аркадием и решил,
что сейчас, пожалуй, вполне подходящий момент для этого; но пока он
топтался на месте, Аркадий достал из кармана ключ н сунул его в замочную
скважину. Тут Ленечка рванулся к нашей лаборатории со всей доступной ему
скоростью.
   - А он вас не видел? - спросил Линьков.
   - Нет, я точно знаю, я чувствую, что не видел, - заявил Ленечка.
   Линьков спросил, что же было дальше. А дальше-то, оказывается, и
начиналось самое удивительное и непонятное. Чернышев решительно утверждал,
что в запертой лаборатории кто-то сидел! Он этого человека не видел, но
слышал его голо