у эти категорические заявления насчет
невозможности самоубийства, когда тут же выясняется, что мы с Аркадием за
последний месяц мало виделись, даже в ущерб совместной работе, и что
накануне смерти он вел себя довольно-таки странно, а я понятия не имею
почему, да еще и пытаюсь утверждать, что это-де вполне нормально. Я-то сам
все равно был уверен, что Аркадий не мог покончить самоубийством, но если
ничего не можешь доказать и все выглядит как раз наоборот, то уж лучше не
трепаться и не делать всяких торжественных заявлений. Конечно, Линьков тут
же заметил, хоть и очень мягким тоном, что, возможно, как раз за этот
месяц в жизни Аркадия произошли какие-то важные перемены, оставшиеся мне
пока неизвестными, и я ничего не мог по существу возразить. Сказал только,
что ведь все же знаю Аркадия не первый год, да и этот последний месяц мы с
ним работали с утра до вечера вместе каждый день, а то и вечер, так что
вроде бы я должен был заметить, если что серьезное...
   - Всякое бывает, знаете ли, - сказал на это Линьков. И, помолчав,
спросил: - А вы с ним часто ссорились? Не только в последнее время, а
вообще?
   - Аркадий с кем угодно мог в любую минуту поссориться, в том числе и со
мной. Он вспыльчивый, резкий, если что ему не понравится, он немедленно об
этом доложит, без всяких церемоний, - в полном соответствии с истиной
объяснил я.
   - Нелегко вам, должно быть, с ним приходилось, - вежливо и как бы между
прочим заметил Линьков.
   - Я-то к нему привык. Вот те, кто его мало знал, те иногда здорово
обижались.
   - Значит, у него было немало врагов, - задумчиво отметил Линьков.
   - Какие там враги! Ну, просто обижались на него люди, а потом проходило
это.
   У нас ведь особые условия, они... ну, как-то сплачивают людей, всякие
мелочи легче забываются, когда все заинтересованы работой на полном
серьезе.
   - Об условиях работы в институте мы поговорим позднее, - сказал
Линьков, - а пока я хотел бы выяснить вот что. Значит, у вас создалось
такое впечатление, что Левицкий нарочно затеял с вами ссору, чтобы
выставить вас из лаборатории?
   - В общем, да, - неохотно подтвердил я. - И, главное, ни с того ни с
сего, будто спохватился в последнюю минуту, что нужно от меня отделаться.
   - А он знал, что вы собираетесь остаться в лаборатории, или вы ему об
этом сказали в последнюю минуту?
   Вот именно, что Аркадий не знал об этом, а как только узнал, начал на
меня орать, что я ему все записи перепутал и что не будь у него
дублирующих кратких пометок в записной книжке, так я бы ему месяц работы
погубил, что я это либо умышленно делаю, из мещанской злости, на которую
он раньше, правда, не счел бы меня способным, но вот поди же... либо у
меня мозги теперь не тем заняты, чего он тоже от меня никак не ожидал. Это
был довольно некрасивый намек на мои отношения с Ниной; я, признаться,
рассердился и тоже несколько повышенным тоном ответил, что насчет
мещанских чувств, мол, чья бы корова мычала... ну, и так далее. Сейчас я
был совершенно уже уверен, вспоминая эту сцену, что Аркадий нарочно
старался меня посильнее разозлить, чтобы я пулей вылетел из лаборатории,
и, конечно, своего добился. Но мне уж очень не хотелось объяснять Линькову
насчет Нины и всего прочего, а потому я ответил неопределенно, что,
дескать, точно не помню, но вроде бы я заранее Аркадия не предупреждал о
своих планах на вечер.
   - И у меня такое впечатление, что он вовсе не сердился на меня, а
просто очень хотел почему-то остаться в лаборатории один, - добавил я.
   Линьков задумчиво посмотрел на меня и поправил очки.
   - Вы думаете, что он кого-то ждал? Так я вас понял?
   - Примерно так, - неуверенно подтвердил я. - Хотя я абсолютно не
представляю, кто мог прийти к нему в лабораторию вечером.
   - Кто-нибудь еще оставался вчера в институте, не знаете?
   - Не знаю. Но какие же могут быть у Аркадия секреты от меня с нашими
сотрудниками?
   - Мало ли, - возразил Линьков. - А если он с девушкой хотел встретиться?
   Соображение это было в принципе правильное, но в данном случае никуда
не годилось. Во-первых, ни одна из наших сотрудниц Аркадию даже
приблизительно не нравилась, а, во-вторых, если б такое свидание и вправду
было намечено, то Аркадий не стал бы так уж упорно скрывать от меня этот
интересный факт своей биографии. То есть он не стал бы бахвалиться,
конечно, и не назвал бы имени - это элементарно, однако, я уверен, он дал
бы мне понять, просто из мальчишеского самолюбия (которого у Аркадия
всегда хватало!), что, мол, он уже свои дела устроил преотличным образом и
не очень-то переживает из-за всей этой истории с Ниной.
   Но я ничего этого Линькову не сказал, а только объяснил, что не с кем
было Аркадию в институте свидания устраивать.
   - Да в общем-то все это не имеет существенного значения, - сказал
наконец Линьков. - Даже если Левицкий и собирался с кем-то встретиться, то
встреча эта, видимо, не состоялась. А если кто и был у него в лаборатории,
то все равно пока нет ни малейших оснований предполагать, что произошло
убийство.
   Кто же мог бы уговорить Левицкого, чтобы тот проглотил снотворное и лег
преспокойно на диван, не пытаясь позвать на помощь? Вот в это уж
действительно трудно поверить на уровне простейшей житейской логики.
   Конечно, Линьков был прав: убийство было так же невероятно, как и
несчастный случай, - все факты указывали на то, что Аркадий сам,
добровольно проглотил смертельную дозу снотворного. Никакого другого
истолкования всем этим фактам нельзя было подыскать. И все же... нет,
ничего я не мог с собой поделать!
   - Как хотите, а не могу я в это поверить! - решительно заявил я
Линькову. - Слишком я хорошо знаю... знал Аркадия. Не мог он покончить
самоубийством!
   Линьков с сочувствием поглядел на меня, но ничего не сказал.
   На этом мы с Линьковым пока расстались. Он пошел по институту "выяснять
некоторые детали", а я направился к своей лаборатории, хоть меня прямо
ноги отказывались туда нести.
   Аркадия уже увезли, лаборатория была заперта, я открыл ее ключом,
который утром, еще ни о чем не зная, взял в проходной, с трудом шагнул
через порог и стал тут же у двери, не зная, что делать. Комната была
пуста, чиста, и всю ее пронизывало быстрое слепящее трепетание солнечных
бликов и теней листвы, видимо, ветер на улице усилился. Я стоял и смотрел
на диван, где недавно лежал Аркадий, такой спокойный, почти довольный и от
всего уже страшно далекий, и так мне было тошно и жутко, что словами не
передашь.
   Все в институте, конечно, уже знали, что случилось, по нашему
коридорчику-тупику то и дело проходили люди, кое-кто останавливался у
порога, пробовал со мной заговаривать, я, не оборачиваясь, почти
механически отвечал: "Да, правда... Нет, не знаю. Ничего мне пока не
известно... Нет, меня тут не было... Ребята, ничего я не знаю и ничего не
понимаю. Да, потом, наверное, выяснится..." - и прочее в том же духе.
   Не знаю, сколько я простоял вот так, давая краткие интервью через плечо.
   Наверное, не очень-то долго, - ну, сколько ж можно вот так торчать на
пороге собственной лаборатории, на виду у всех? Да и Нина вряд ли особенно
медлила:
   наверное, как узнала, что следователь разговор со мной закончил, так
сразу кинулась меня разыскивать. Она почти втолкнула меня подальше в
комнату, захлопнула дверь и стала прямо передо мной.
   Выглядела она как-то необычно, - слегка побледнела, глаза вроде больше
стали, и даже волосы словно бы гуще сделались и блестели сильней. Но
как-то так получается, что Нина, если изменяется, то непременно к лучшему,
- это уж специфика внешности, по-видимому. Я молча глядел на нее, и вид у
меня, надо полагать, был довольно жалкий: Нина даже заморгала от
сочувствия и сказала, что она меня вполне понимает, еще бы, она и сама
тоже, но надо мужественно переносить, - ну, и далее в том же духе, я не
очень внимательно слушал, потому что мне вдруг стало гораздо легче, когда
она пришла, заговорила со мной и сочувственно поглядела, и я обрадовался
этому облегчению, стоял и вслушивался, как оттаивает у меня под сердцем
гигантская ледяшка.
   Нина так и не дождалась, пока я заговорю, и с оттенком нетерпения
сказала:
   - Ну, Боренька, ты что-то совсем уж... Держись все же! Ты хоть скажи, о
чем вы говорили со следователем?
   - Да всякое разное, - пробормотал я, опять впадая в прострацию. - Ну,
спрашивал, что я думаю о причинах самоубийства, а я сказал, что вообще в
самоубийство не верю. Спросил, как положено, что я делал в этот вечер, -
ну, я, конечно, объяснил, что сидел в библиотеке до самого закрытия...
   Тут я заметил, что Нина как-то странно, даже будто с испугом на меня
смотрит, и спохватился.
   - Ах, да, Нин, ты же не знаешь... Мне пришлось уйти из института сразу
после пяти. Аркадий меня прямо-таки выгнал из лаборатории... Я и просидел
до одиннадцати в библиотеке, мне давно нужно было посмотреть работы
американцев по резко неоднородным полям, а ты ведь все равно сказала, что
в кино пойдешь с девочками...
   Пока я говорил, Нина все глядела на меня и словно о чем-то напряженно
думала, - такое у нее было лицо. Потом она тихо сказала:
   - Мне Аркадий сказал, что ты ушел из института.
   - Ты видела Аркадия? Когда? - спросил я, чувствуя опять эту
распроклятую слабость и дрожь в ногах.
   - Я сначала решила тоже остаться в институте, подождать тебя, да и
работы у меня накопилось за последние дни, - сказала Нина, по-прежнему не
сводя с меня взгляда. - Пошла сказать тебе об этом, но лаборатория была
заперта, а на обратной дороге я встретила Аркадия...
   - Когда же это было? - удивился я.
   - Примерно в четверть шестого. Я спускалась по боковой лестнице, а он
поднимался.
   Я опять машинально удивился, но ничего толком обдумать не смог.
   - О чем же вы с ним говорили? - с трудом спросил я: меня очень угнетало
и тревожило то, что Нина вдруг так резко изменилась, говорит как-то
холодновато, отчужденно и все смотрит на меня, будто чего-то ждет.
   - О чем? - с какой-то странной рассеянностью переспросила Нина и,
словно спохватившись, сказала поспешно: - Видишь ли, дело тут даже не в
словах, но разговор получился какой-то странный и даже неприятный...
Аркадий, во-первых, почему-то очень смутился, когда меня увидел. У него
такой вид был, словно он сквозь землю провалиться готов. И вообще... -
Нина подумала.
   - Вообще он выглядел как-то странно. Даже костюм на нем был... ну, тоже
странный...
   - В каком смысле странный?
   - Ну, этого я определить не могу, я не приглядывалась специально, да и
темно ведь на лестнице. Но покрой пиджака странный какой-то, борта
широченные и форма у них необычная... даже не пойму, откуда у него такой
костюм взялся, я его никогда не видала.
   - Он был в новом костюме? - переспросил я, заинтересовавшись.
   Я-то сам, хоть убей, не мог припомнить, что за костюм был на Аркадии
вчера, - впрочем, Аркадий при мне, возможно, так и не снимал лабораторного
халата.
   Но если он был в новом костюме, то, может. Линьков правильно
предположил:
   Аркадий назначил на вечер свидание какой-то девушке.
   - Может, он и новый, - сказала Нина, - но только в том смысле, что он
недавно приобретен или просто я его ни разу не видала раньше. А вообще-то
он совершенно немодный. Меня это в первую очередь и удивило.
   Меня - тоже. Аркадий в одежде разбирался и явно немодного костюма не
надел бы, а уж тем более не стал бы покупать. Но, так или иначе, версия
свидания, по-видимому, не подкреплялась, и я перестал об этом думать.
   - Что же он все-таки сказал? - спросил я, потому что Нина замолчала и
явно задумалась о чем-то весьма неприятном.
   - Сказал он мало, но - Да я просто могу в точности повторить его слова.
Я...
   - Тут Нина замялась, и на мгновение в ее голосе послышались обычные,
теплые нотки, но тут же исчезли. - Я... мне показалось, что он так
разволновался потому, что на мне было синее платье, то самое... ну, в
общем, воспоминание о первой нашей встрече. Я как-то растерялась, не
знала, что сказать, и вдруг вспомнила, сколько лишнего наговорила тогда -
ну, в зале хронокамер, - и решила перед ним извиниться. Поэтому сказала:
"Аркадий, ты, пожалуйста, не придавай значения тому, что было в зале
хронокамер". А он как-то странно посмотрел на меня, сделал вид, будто даже
и не помнит, о чем речь, и ответил скороговоркой, небрежно:
   "Нет, ничего, я это дело уже закончил". Я спросила: "Да ты о чем
говоришь?"
   И тут он совсем как-то растерялся, глаза у него такие жалкие сделались,
и вдруг он сказал, очень искренне и даже с надрывом, совсем на него
непохоже:
   "Слушай, Нин, я здорово запутался, ты даже не представляешь, до чего!
Потом ты все узнаешь, но... в общем, сам я, конечно, виноват, но уже
ничего не поделаешь..." Хотел, видимо, еще что-то сказать, но махнул рукой
и пошел. А потом... - Нина вдруг оборвала рассказ и опять как-то странно,
не то испытующе, не то умоляюще, поглядела на меня.
   - Что? Что потом? - в тоске спросил я, чувствуя, что надвигается
какая-то новая беда, что Нина отдаляется от меня именно теперь, когда мне
так нужна помощь и поддержка...
   - Потом... - Нина все не отводила от меня взгляда, и я уже ясно
чувствовал, что она чего-то ждет от меня, каких-то моих слов или
поступков, но не мог понять, что же я должен сделать. - Потом это вообще
было похоже на сумасшествие, мне даже страшно стало. Понимаешь, я побежала
за ним. - Нина говорила все это монотонно и невыразительно, - спросила:
"Аркадий, да что с тобой, может, я чем помочь могу, ты скажи!" - ну,
что-то в этом роде сказала. А он остановился, поморщился, будто горькое
проглотил, а потом как расхохочется! Но таким, знаешь, искусственным
смехом, как у него бывает...
   Я знал: Аркадий начинал громко и неприятно смеяться либо от злости,
либо от смущения. Что же, его разозлило участие Нины? Все возможно, он
ведь самолюбивый...
   - ...и сказал: "Да ты не переживай, это я просто пошутил, извиняюсь,
конечно!" - продолжала Нина. - И еще добавил это, из Козьмы Пруткова,
насчет шуток с женщинами...
   - "Не шути с женщинами: эти шутки глупы и неприличны!" - машинально
пробормотал я. - А потом?
   - Да потом он ушел, вот и все! - почти грубо сказала Нина. - Так как же
ты объясняешь слова Аркадия и вообще все это?..
   - Понятия не имею, что все это значит! - ответил я и, чувствуя, что
Нину этот ответ не удовлетворяет, даже злит, торопливо забормотал: - Ну,
то есть ты понимаешь, Нин, я ни о чем таком не знаю... Мы же с ним за
последнее время, сама знаешь, как-то не совсем... Если б я хоть видел его
после этого разговора, а то...
   - ...а то ты ушел в пять часов, и все! - почти издевательским тоном
закончила Нина.
   - Ну да! - беспомощно подтвердил я, - А что же было делать, когда он
меня, я ж тебе говорю, прямо выгнал из лаборатории? И потом, ты знаешь, я
как-то не вижу ничего особенного в этом вашем разговоре. У нас с ним еще и
не такие разговоры бывали! Он иногда, если о чем-нибудь другом думает,
жуткую чушь несет, совершенно ни к селу ни к городу что-нибудь ляпнет...
   - С той только разницей, - холодно констатировала Нина, - что после тех
разговоров он оставался жив и здоров!
   Сказав это, она вдруг резко повернулась и ушла, а я стоял и смотрел ей
вслед, тщетно силясь сообразить, что же произошло - с ней, с нами, со
мной...
   Линьков начинает следствие Линьков сидел в маленькой светлой комнатке
отдела кадров и беседовал с Эдиком Коноваловым, кадровиком.
   Вид у Эдика был ослепительный. До голубизны белая нейлоновая сорочка,
надвое расчерченная узким темно-красным галстуком, искрилась на его
широченной груди, отлично отглаженные брюки острым углом нависали над
немыслимо шикарными сандалетами, и весь он сверкал м излучался.
   - Так вот они и живут! - с победоносным презрением сказал Эдик,
рассказывая про институт. - Сидят, как пни, в лабораториях, и ни тебе
свежего воздуха, ни движения. А что в результате получается?
   - Все же научная работа, - пробормотал Линьков, - день ненормированный.
   - А я о чем и говорю: что ненормированный! - Эдик возмущенно хмыкнул.-
Был бы нормированный, так и порядок навести ничего бы не составляло. А
так... - Он махнул рукой и сказал уже более спокойно, с деловой
интонацией: - Значит, такое дело: конкретных соображений по данному
вопросу у меня не имеется, но что я вам посоветую - это прощупать кое-кого
из институтских. В первую очередь, конечно, Стружкова. И эту... Нину...
   - Какую Нину? - с некоторым интересом спросил Линьков, увидев, что
ясные глаза Эдика при этом имени словно бы замаслились.
   - Да Берестову Нину! У вас до нее что, руки еще не дошли? - удивился
Эдик. - Нет, я вам точно советую! Неувязочка по личной линии тут
получилась все же крепкая! Дружба дружбой, а как до женщины дошло, так и
дружбу в сторону...
   - Вы хотите сказать, что Левицкий и Стружков поссорились из-за
Берестовой? - спросил Линьков, неодобрительно морщась.
   - Нет, поссориться они вроде не поссорились, - хитро улыбаясь, возразил
Эдик. - Народ все же культурный, морду бить друг другу воздержатся. Но
если в корень посмотреть, - люди они или не люди?
   - Допустим, что люди, - сказал Линьков, - и что же тогда?
   - То есть как что? - удивился Эдик. - Да случись такое с кем хочешь,
хотя бы и с вами! Значит, у тебя девушку из-под носа уводят, а ты стой и
глазами хлопай, если он тебе друг?! Вот вы бы, к примеру? А?
   - Я для таких примеров как-то ее подхожу, - осторожно ответил Линьков.
   - Ну да, вы же представитель закона! - сообразил Эдик и даже причмокнул
от огорчения. - Но я бы все равно нашел выход из положения! - пообещал он,
поиграв мускулами. - А тем более Ниночка Берестова! Это такой кадр - н-ну!
   Только она приземлилась в расчетном отделе - и сразу у всех там
какие-то дела образовались! По два-три захода в день проделывали -
буквально все, включая женатиков! Ну, потом Левицкий около нее на
постоянную прописку определился - тут уж прочие добровольцы сникли.
Левицкий, он вообще-то... - Эдик одобрительно покивал, - он в этих делах
ничего, разбирался. Не то, чтобы слишком, этого не скажу! Он даже чересчур
принципиальный был насчет работы. Как у него просвет образуется, так,
глядишь, он себе новенькую закадрит, и всегда не что попало, а выберет на
самом высоком уровне! А начнется опять у них запарка, засядет он в свою
лабораторию намертво - и все, никаких девушек. Тоже, конечно,
ненормальность, я считаю! Гармонично надо жить, верно?
   - Но если Левицкий так несерьезно относился к девушкам, то, может, он
вообще не ссорился со Стружковым? - вяло проговорил Линьков.
   Эдик подумал, энергично морща загорелый лоб.
   - С одной стороны, вроде и правильно... Но только с Ниной Берестовой -
тут дело другого рода. Внешние данные - это само собой. Но у нее характер
твердый! Волевая девушка, - одобрительно сказал Эдик, - я таких ценю! Ну,
и все же совместная работа, общие интересы, коллектив...
   - Коллектив тоже действует? - меланхолически осведомился Линьков.
   - А что ж вы думаете, и коллектив... Но лучше уж вы с Берестовой
побеседуйте...
   Линьков пересек коридор, ведущий к выходу, повернул за угол и,
вздохнув, взялся за ручку двери с табличкой "Расчетный отдел".
   Огромная комната, почти зал, была надвое перегорожена серой громадой
вычислительной машины. Вдоль стен ютились небольшие подручные машины,
тянулись панели с окнами осциллографов над рядами сверкающих клавиш.
   Работало здесь не меньше дюжины девушек, и все они наперебой закричали,
что Берестова вышла и сейчас придет. Линьков решил было подождать ее
здесь, но девушки так откровенно глазели на следователя, так активно
пересмеивались и перешептывались, что он минут пять покрутился на стуле,
делая вид,что изучает записи в своем блокноте, а потом не выдержал.
   - Пойду пока по другим делам, - злгробным тоном сообщил он. - Если
встречу Берестову, как мне ее распознать, не подскажете?
   - Она высокая... Волосы темные... - все так же наперебой защебет