оков, а все дело в том, что я в
момент перехода вел себя... ну, скажем, нетипично: валялся на полу
хроноиамеры, вскакивал, вертелся туда-сюда?.. Вообще удивительно, что я
отделался обмороком...
   Нет, все-таки это дикое свинство - вот таи швырять человека в
хронокамеру и, ни словом не предупредив, включать поле! С ума они сошли!
Или уж Аркадий создал такое идеально однородное поле, что в камере хоть
гопака пляши - все равно перейдешь целиком и без дефектов? Похоже на то...
   То-то и дверь камеры так легко открывалась... А я вывалился оттуда, как
мешок с картошкой, и даже не сообразил, как это дверь могла открыться... А
как в самом деле? Я, когда упал на дверь, придавил ручку, что ли?
   Однако же история! Никогда я не поверил бы, что Аркадий способен
запихнуть лучшего друга в хронокамеру н швырнуть куда попало... Э, мало ли
что! А когда тебя спросили три дня назад, может ли Аркадий покончить
самоубийством, ты что ответил?
   Впрочем, могло быть и так: Аркадий обнаружил, что таблетки исчезли,
кинулся обратно в зал, чтобы сообщить это компаньону, а тот пока что взял
да и запихнул меня в камеру! Аркадий прибежал в момент "старта" и,
естественно, остолбенел. Зловещая гримаса на его лице могла относиться
вовсе не ко мне, а к компаньону...
   От этой гипотезы у меня как-то легче на душе стало, и я бодро зашагал
вверх по лестнице... Ну да, теперь понятно, почему Аркадий исчез. Ведь я
уже в другом мире, на другой мировой линии. Мамочки, да ведь я опять
создаю новую мировую линию! Шагаю по лестнице - и создаю линию, и отклоняю
ее от прежней, и формирую... Ох, и неуютно мне стало! Не хотелось мне
создавать никаких линий... Мне бы на прежнюю на мою вернуться... Дудки,
братец, не видать тебе этой линии!
   Я подошел к нашей лаборатории, оглянулся, не идет ли кто, и сунул ключ
в замочную скважину... И вдруг меня холодным лотом облило от страха. Что,
если эти паршивцы швырнули меня всего часа на три-четыре вперед? Что, если
это все же двадцатое мая или ночь на двадцать первое и там за дверью лежит
мертвый Аркадий? Умерший не от снотворного, а от чего-нибудь еще... или
даже от запасной порции таблеток? Я попытался наспех прикинуть, возможно
ли это, но ничего не смог сообразить, а торчать в коридоре было глупо и
опасно. ...Я повернул ключ - дверь бесшумно открылась, я нашарил
выключатель, щелкнул...
   Диван был пуст. Лаборатория тоже. Все было пусто, чисто, прибрано. На
столах ни бумаг, ни окурков, ни записных книжек.
   Делать мне здесь было совершенно нечего, с порога видно, что даже и
входить незачем. Протягивая руку, чтобы повернуть выключатель, я почти
машинально глянул на хронокамеру.
   Моей подставки в ней не было:
   То есть как же это так? Ведь по идее она должна быть... Или я уж совсем
запутался? Я стоял и тупо глазел на хронокамеру. Будто меня этой
несуществующей подставкой по макушке трахнули - стоял и с места сдвинуться
не мог.
   Я, впрочем, вообще застывал на каждом шагу с тех пор, как прокатился по
времени. Мне и самому это уже надоело. Шаг сделаю, а потом стою и
мучительно соображаю, куда же это я шагнул и стоит ли шагать дальше в том
же направлении. Но главная-то беда была не в том, что я медлил и думал, а
в том, что ничего я толком обдумать так и не мог...
   Переместить хронокамеру (вернее, ее содержимое) обратно, а двадцать
третье мая, никто не мог - она уже не принадлежала тому миру, который я
покинул.
   Так что вроде бы и подставке полагалось оставаться на месте. Однако же
ее нет. Почему?
   Остаются две возможности: либо опять что-нибудь изменилось в будущем и
кто-то "оттуда", "сверху", выволок мою камеру из прошлого, либо я сам
проник еще глубже в прошлое - туда, где моя хронокамера с подставкой
вообще не появлялась...
   Ух, до чего мне надоели эти фокусы! На каждом шагу ребусы, шарады и
прочие штучкн, подходящие только для часов досуга, чтобы потренировать
мозговые извилины. А у меня сейчас никакой не досуг и мозговые извилины
вообще уже отказываются шевелиться от перенапряжения. Я почувствовал, что
задыхаюсь.
   Пересек лабораторию, распахнул окно, подышал прохладным ночным воздухом.
   Стало легче, я немного успокоился. Ну ее, эту подставку, не интересует
она меня совсем, и вообще ничто меня уже не интересует, а о хронофизике я
без содрогания думать не могу! Вот пойду сейчас домой и завалюсь спать, и
мотайтесь вы тут без меня по времени, а я лично пас...
   Я вышел из лаборатории, повернул к боковой лестнице, и вдруг показалось
мне, что все это уже было... Так же я размышлял, стоя у двери, так же
свернул направо и...
   Я вдруг вспомнил! Вспомнил - и оглянулся... Показалось мне или вправду
кто-то сейчас прошмыгнул мимо нашего коридора к главной лестнице и
скользнул по мне испуганным взглядом? Я не повернул назад, в главный
корндор, чтобы выяснить, было это на самом деле или почудилось мне. Я уже
вспомнил... Это в точности повторялись те события, о которых рассказывали
Нина и Чернышев!
   Я стоял у окна нашей лаборатории, у окна, выходившего на улицу, и свет
фонаря падал мне на лицо. Я вышел из лаборатории и пошел и боковой
лестнице... И кто-то, проходя мимо нашего коридора, увидел меня в эту
минуту. Я снова проделал все то, о чем узнал сегодня днем в том, прежнем
мире... Правда, мои часы показывают более позднее время, но, может быть, в
этом мире сейчас именно без пяти одиннадцать...
   Но нет, это просто какое-то дурацкое, случайное совпадение! Ведь в том
двадцатом мая, которое видели Нина и Чернышев, я в это время сдавал книги
в библиотеке, а Аркадий лежал уже без сознания на диване! Если какой-то
Борис Стружков и побывал двадцатого мая вечером в лаборатории - в том
мире! - то это был не я, а другой Борис Стружков. Я об этом ничего и не
знал, пока Нина мне не рассказала. А впрочем, пожалуй, я мог ничего и не
знать тогда! Я ведь услышал рассказ Нины до того, как совершил переход в
прошлое. Я "тогдашний"
   мог не знать вообще ни о чем, что связано с этим переходом... А вот я
"теперешний"...
   Да нет, не может этого быть! Выходит, что я должен был попасть в это
прошлое раньше, чем я туда попал... раньше, чем понял, как туда можно
попасть. Ну, допустим, это фокусы временной петли... Но как мог я - тот же
самый я! - потом вернуться в будущее и выслушать от других рассказы о
своих похождениях, сам ничего о них не зная? В то же самое, неизменное
будущее?
   Ведь я после перехода должен был попасть уже на новую мировую линию!
   И потом, если это ТО САМОЕ двадцатое мая, так где же Аркадий? Почему он
не лежит на диване, а шляется неизвестно где?
   Я почувствовал, что у меня голова распухает от всей этой путаницы. С
каждым часом, с каждым шагом меня все глубже втягивало в водоворот
времени, и я уже не понимал, как я выберусь. Все непрерывно менялось, и я
не мог уловить логики в этих переменах. Погас глазок на пульте... Исчезла
подставка...
   Аркадий не лежит на диване, а разгуливает по институту... Меня швыряет
в этом водовороте времени, как щепку, перебрасывает неизвестно откуда и
неизвестно куда, и попробуй тут разберись, за что уцепиться!
   Мне уже было все равно, увидит меня кто-нибудь или не увидит. Я быстро
сбежал по лестнице и боковым коридором вышел в вестибюль к главному входу.
   При свете уличного фонаря можно было разглядеть положение стрелок на
больших институтских часах. Без десяти десять! А на моих... на моих
двадцать шесть первого...
   Значит, здесь без десяти десять... интересно, какого дня?
    
  
 Версия умерла - да здравствует версия!
   Линькову сначала показалось, что он ослышался. Он спросил, запинаясь на
каждом слове:
   - Это... это что же означает? Что моя... ну, что та версия... она
справедлива?
   Он тут же осознал, что не хочет... что даже боится этого внезапного
подтверждения. И по усмешке Шелеста, добродушно-иронической, увидел, что
тот понял его страх.
   - Ну, что вы, Александр Григорьевич! - успокоительно прогудел Шелест. -
Ничего даже подобного! Историю вы действительно рассказали прямо-таки
захватывающую...
   - Но ведь эта история была целиком вымышленной, - сказал Линьков,
обретая обычный свой спокойный тон, - А если камера вернулась нагруженная,
то это вроде бы подтверждает...
   - Не подтверждает, - возразил Шелест, - наоборот: опровергает!
   - Позвольте, - удивился Линьков, - может, я вас неправильно понял? По
вашим расчетам вышло, что камера вернулась с человеком, ведь так?
   - Ну, не совсем так. По расчетам нельзя установить, был это человек
или, допустим, чурбак того же веса. Но поскольку чурбак не может открыть
дверь камеры и уйти, а камера пуста...
   - Да, действительно, я не сообразил, - смущенно сказал Линьков, -
Почему-то я думал, что для перехода нужно одинаковое количество энергии,
независимо...
   Как это я... ведь в пустой камере не совершается работа!
   - Почти не совершается, - поправил Шелест. - Все-таки сама камера имеет
массу, и подставка тоже... Но, чтобы переместить добавочный груз, конечно,
требуется соответственная добавочная энергия. Подсчитал я грубо,
разумеется, но сомнений нет: за вычетом обычной мощности остается как раз
такая добавочная, которая в данном режиме нужна для двойного переброса
массы килограммов эдак восьмидесяти...
   - Значит, Стружков. вернулся? - задумчиво проговорил Линьков, -
Странно...
   Где же он?
   - Этого я не знаю. Но ясно, что он вернулся.
   - А может, при переходе... Вы уверены, что он, так сказать, жив-здоров?
   - Кто ж его знает... - помолчав, ответил Шелест. - Однако ведь он вышел
из камеры... и из института. И без посторонней помощи, надо полагать.
Странно, конечно, что он до сих пор не показывается...
   - Вахтера надо спросить, - спохватился Линьков, - Я пойду узнаю, кто
дежурил вчера вечером.
   - А у наших вахтеров дежурства суточные, смена в восемь вечера, скорее
всего, он же сейчас и дежурит. После совета я буду у себя, вы, пожалуйста,
сообщите, что успели узнать. Если, конечно, сам Стружков до тех пор не
объявится.
   - Да, но как быть с этой "гангстерской версией"? - задумчиво спросил
Линьков, - Психологические натяжки в ней явные и ужасающие, а вот
логически она выглядит вполне аккуратно. И все факты отлично нанизываются
на одну нить, располагаются на одной мировой линии. Если путешественник по
времени вмешивается в прошлое, то он тем самым создает новую мировую
линию. Но ведь в данном случае никаких новых действий даже не предвидится!
Все, что предстоит совершить нашему гипотетическому Б после возвращения в
прошлое, уже совершено, уже было на нашей мировой линии: и смерть А, и
похищение его записки, и даже то, что этого Б видели поздно вечером в
институте.
   - Ну, это, знаете: - недовольно отозвался Шелест, - События, говорите,
совершились еще до перехода Стружкова в прошлое? А кто же их совершил,
можете вы мне объяснить?
   - Да, с причинностью здесь обстоит плоховато! - подумав, согласился
Линьков.
   - Если переход Стружкова - причина, а, скажем, похищение записки -
следствие, то получается, что в этой схеме следствие предшествует
причине...
    
 - Вот именно! - сказал Шелест, - Все эти петли времени очень эффектно
выглядят в фантастических романах. И даже не только эффектно, а вроде
убедительно. Пока не подойдешь и ним с логической проверкой. А тогда сразу
обнаруживается, что все это сплошной блеф! Да вот вам такая простенькая
логическая задачка для проверки на основе вашей же схемы. Допустим, что
ваш Б встречает в прошлом не А, а самого себя. Возможен такой вариант?
   - Вполне! - согласился Линьков, и вдруг мелькнула у него в голове
какая-то странная ассоциация... смутная догадка...
   - Так вот. Предположим, что Б убьет не А, а самого себя: то есть
тамошнего своего двойника, - продолжил Шелест, - Могут, по-вашему, оба эти
события - и переход в прошлое, и убийство самого себя - лежать на одной
линии?
   Вот оно! Линьков застыл, прислушиваясь к отчетливо зазвучавшей наконец
мысли. Как просто! Как ясно! А он-то ходил три дня вокруг да около, совсем
рядышком и ничего не видел!
   - Ох, простите, я задумался... - пробормотал он, поняв, что Шелест
молча ждет его ответа. - Ну, конечно, конечно, эти два события никак не
умещаются на одной мировой линии. Если Б убил себя в прошлом, то он не мог
существовать в будущем... Это значит, что на данной линии у него нет
продолжения. И это значит, далее, что неоткуда взяться тому Б, который
пришел из будущего. Некому убивать, и поэтому убийство произойти не
может...
   Да, но ведь из этого следует, что самого себя убить невозможно...
   - Ничего подобного! - возразил Шелест. - Вовсе не это следует, а
другое: что в результате такого вмешательства возникает новая мировая
линия!
   - Понятно... - после паузы сказал Линьков. - А раз это происходит при
одном виде вмешательства в прошлое, то должно происходить и при всяком
другом, так?
   - Разумеется. Время ведь не может приобретать различные свойства в
зависимости от того, как ведет себя тот или иной путешественник по времени.
   - Я вот чего никак не могу усвоить, - сказал Линьков. - Это новая
мировая линия, этот другой мир, он ведь существует, по-видимому, рядом с
нашим. Но время-то едино...
   Шелест задумался, озабоченно хмуря кустистые брови.
   - Ну, как вам сказать... Единство времени мы, собственно, понимаем как
воплощение единства мира, единства событий, образующих ту материальную
систему, в которой мы живем. Создайте новые события, новую систему - и она
будет обладать "своим временем". Ведь нет "времени вообще"! Нет такого
времени, которое существовало бы отдельно от материального мира, от
событий.
   Это просто термин, и довольно путаный термин, надо сказать. Лучше было
бы говорить об определенной последовательности событий. А переходы,
"путешествия во времени" дают возможность менять эту последовательность,
добавлять к ней новые события или ликвидировать прежние. Раньше такая
возможность даже не рассматривалась всерьез. Для этого у нас даже
специальное обозначение имеется - "создать новую мировую линию". Неточное
обозначение, да что поделаешь: терминология еще не разработана для этой
области. Да, кстати, еще один довод не в пользу теории единого времени и
временных петель. Ведь по этой теории выходит, что раз наш здешний
Стружков вернулся в двадцатое мая, то "тамошний" Стружиов, который сидел
весь вечер в библиотеке, дожив до двадцать третьего мая, тоже должен будет
отправиться в прошлое и тоже в двадцатое мая... А там у него, в свою
очередь, двойник есть, и тот опять-таки сидит в библиотеке, и тоже должен
будет отправиться в прошлое, и заставить своего тамошнего двойника
повторять свои действия... А если вся эта орава Стружковых ввалится в одну
и ту ж" лабораторию, в одно и то же время...
   - Да, - сказал Линьков, усмехаясь, - это уже фарсом попахивает.
   - А вообще-то, - продолжал Шелест, - о времени мы пока знаем страшно
мало!
   Его нет вне реальных событий, вот мы его только через них и
воспринимаем.
   Сменяются события, мы говорим: время идет. А каков закон их смены?
   Однозначен ли он? А может, мы так сформированы окружающим миром, что
способны воспринимать только один из многих возможных вариантов события?
Вы бросаете монету, она может упасть орлом или решкой... Может быть,
одновременно осуществляются оба варианта, а мы способны видеть лишь один
из них по принципу "или-или", как элементарная двоичная ячейка? Вам это
понятно?
   - Понятно, - поразмыслив, ответил Линьков. - Я не могу представить себе
предмет иначе, как в его единственном виде, скажем, с данной, определенной
длиной. А между тем я знаю - по Эйнштейну, - что он существует
одновременно и для других наблюдателей и обладает для всех них разными
длинами... Вот если б нам получить этакое "множественное зрение"! Как
изменилась бы для нас картина мира!
   - То-то и беда, что ничего мы такого не имеем и не будем иметь! - с
искренним огорчением сказал Шелест. - Мы намертво привязаны к своей
системе, к одной точке зрения. Но плохо даже не это. Плохо то, что мы
склонны считать эту свою точку зрения универсальной и всеобъемлющей. Мы
все еще больше доверяем своим чувствам, грубому, несовершенному
чувственному восприятию, чем разуму. Никак не оторвемся от своего
пещерного предка! А ведь разум-то может подняться до "множественного
зрения"! Он может совместить все аспекты в едином целом. Но мы не верим
разуму. Мы боимся признать, что истинный мир непохож на тот упрощенный,
бедный, однозначный слепок с него, который нам дан в ощущениях. Если б
можно было хоть иногда, хоть на краткий срок подниматься над данной
системой событий, над временем, и видеть подлинное разнообразие мира
глазами тела, а не только разума, тогда мы поверили бы:
   мол, собственными глазами видели! Но собственные наши глаза способны
видеть лишь здесь и сейчас... вот мы и не можем себе представить, что в
одном и том же "нашем" пространстве может преспокойно размещаться еще
что-нибудь - какой-то другой мир, третий мир... Но, знаете, я уверен, что
это уже ненадолго, что это последние ступеньки, и вот-вот мы поднимемся
над этой проклятой плоскостью нашего мира и увидим действительность во
весь рост, действительность, бесконечно разнообразную! И вот это, - он
хлопнул рукой по журналу с расчетами, - ну, открытие Стружкова... оно
поможет, еще как поможет поскорее добраться до той ступеньки, с которой
уже видно. Какой все-таки молодец Борис, ах, молодец! Все мы ходили
поблизости от этого, все предчувствовали, воображали. А он взял да сделал!
Сам рассчитал, сам первым рискнул. Молодчина!
   Линьков чувствовал себя совсем уж неловко. Стружков - герой, а он про
него дикие гангстерские истории сочиняет. Он начал яростно протирать очки
и спросил, не глядя на Шелеста:
   - Да, но, значит, мы окончательно постулируем, что Стружков вернулся и,
стало быть, воздействовал на прошлое?
   - Конечно, раз он вернулся, значит, никаких воздействий не совершал. А
то создалась бы новая мировая линия.
   - И... он оказался бы на этой линии и вернулся бы в тамошнее будущее, а
не в наше? - продолжил Линьков.
   - Совершенно верно, совершенно верно,- подтвердил Шелест, глядя на
часы,- Вы, Александр Григорьевич, у нас заправским хронофизиком
становитесь, все с ходу схватываете. Но мы с вами заговорились, а мне к
концу совета надо обязательно поспеть... Значит, заходите ко мне. Через
полчасика примерно я освобожусь.
   Оставшись один. Линьков попытался мысленно представить себе, как это
может монета падать одновременно и орлом и решкой вверх, но не смог и
огорченно покачал головой.
   "Нет, хронофизиком тебе не быть, - сказал он себе. - А вот от своих
прямых обязанностей ты что-то стал интенсивно отлынивать. Тебе бы сейчас
не лезть в первопроходцы от хронофизики, а подумать бы серьезно над новой
версией. Ведь есть же она, новая версия, подсказал ее тебе Шелест, сам
того не зная..."
   Но пока Линьков отчитывал себя за легкомыслие, новая внезапно возникшая
версия вползала все глубже в его мозг и устраивалась там поудобнее, чтобы
уж никакими силами ее оттуда нельзя было вытурить.
   "Собственно, почему я считаю, что она внезапно возникла? - подумал
Линьков, - Как раз вполне закономерно! Конечно, если б я не узнал об
открытии Стружкова, о переходе и так далее, мне бы такое решение никогда и
в голову не пришло. Но уж в этой плотной хронофизичесиой атмосфере
домыслиться было легко. Даже тот бред, который я на ходу сконструировал и
беззастенчиво изложил Шелесту,- и он сыграл свою роль, и он приблизил меня
к истине.
   Действительно, в университете такими понятиями оперировать не учат, так
что это у меня на манер подготовительного занятия было - на применение
хронофизики в следственной практике. В общем, не внезапно и не случайно я
до этого додумался. Даже если б Шелест не подсунул мне свой заковыристый
пример, я бы все равно рано или поздно добрался бы до такого варианта, раз
уж начал оперировать.хронофизическими понятиями. Тут главное - принять в
расчет, что возможно без всякой м