видом магии. Впрочем, эти свидетельства обрывочны, а точность переводов древних манускриптов часто подвергается сомнениям. Но большинство мастеров-писарей соглашаются с тем, что было время, когда существовали целые поселения, где рождались люди, наделенные Уитом и часто им пользовавшиеся. В некоторых свитках утверждается, будто они являлись исконными жителями этих земель. Видимо, поэтому люди Уита называют себя Древней Кровью.
     В те времена эти земли были не слишком густо заселены, и те, кто на них обитал, жили по большей части за счет охоты и дикой природы и не занимались возделыванием земли. Возможно, тогда связь между человеком и диким зверем не казалась столь необычной, поскольку люди, добывая себе пропитание, не слишком отличались от хищников.
     Даже в более поздних свидетельствах редко встречаются упоминания о том, чтобы наделенных Уитом убивали. Тот факт, что о них вообще писали, говорит об их необычности, ведь необычное достойно истории. Только после короткого правления короля Чарджера, которого называли принц Полукровка, в рукописях начали появляться утверждения, что Уит навлекает на человека, им владеющего, позор и человек этот заслуживает смертной казни. И тогда по всей стране прокатилась волна казней. Имеются даже свидетельства о том, что гибли целые деревни. После этого либо людей с Древней Кровью стало меньше, либо они опасались признаваться в том, что природа наградила их Уитом.

     Теплые летние дни сменяли друг друга, словно синие и зеленые бусины, нанизанные на нитку. У меня не было причин жаловаться на жизнь. Я работал в саду, подлатал дом, который давно нуждался в ремонте, а по утрам и в сумерках охотился с Ночным Волком. Мои дни были заполнены простыми заботами. Погода стояла прекрасная. Когда я работал, меня грело солнце, а легкий ветер обдувал лицо, если я выбирался на скалы по вечерам, земля в саду радовала своими дарами. Мир и покой были готовы снизойти на меня, но я не подпускал их к себе.
     Порой я чувствовал себя почти счастливым. Посадки в огороде буйно шли в рост, бобы наливались силой, а горох упорно карабкался к солнцу. У меня было мясо - столько, что я даже смог запасти кое-что на зиму, а дом с каждым днем становился все чище и уютнее. Я гордился своими достижениями. Но иногда я обнаруживал, что стою около амулета Джинны в саду, задумчиво перебираю бусины и смотрю на дорогу. Я ждал. Ждать возвращения Неда было не так трудно, пока я не понимал, что жду его, но это ожидание стало аллегорией всей моей жизни. Мне пришлось спросить себя - а что будет, когда он вернется? Если он заработает достаточно денег, он снова уйдет. И это то, на что я должен надеяться. Потому что, если ему не удастся накопить необходимую сумму, мне придется искать другой способ ее собрать. Но я буду продолжать ждать. Ожидание его возвращения превратится в ожидание того времени, когда он меня снова покинет.
     А что потом? Потом... что-нибудь еще, подсказывало мне сердце. Но я никак не мог сообразить, что же меня беспокоит, откуда взялась тревога, которая гложет душу. В такие дни работа валилась из рук, и мне казалось, что весь мир против меня. Тогда волк со вздохом вставал и подходил ко мне. Оттолкнув носом мою руку, он клал свою большую голову мне на колени.
     Перестань тосковать. Ты портишь радость сегодняшнего дня, заглядывая в завтра. Мальчик вернется, когда вернется. Ну, что ты грустишь? С нами, с тобой и со мной, все в порядке. Завтра все равно наступит - причем гораздо быстрее, чем ты думаешь.
     Я знал, что он прав, и обычно стряхивал дурное настроение и принимался за работу. Должен признаться, что один раз я спустился к скамейке у моря, сел на нее и долго смотрел на воду. И даже не пытался использовать Скилл. Возможно, прошедшие годы помогли мне понять, что справиться с одиночеством он мне все равно не поможет.
     Погода по-прежнему стояла великолепная, и я каждое утро получал от природы чудесный свежий солнечный дар. Однако, раздумывал я, вынимая рыбу из коптильни, настоящим сокровищем стали вечера. Дела сделаны, можно и отдохнуть. Иногда, когда я позволял себе это, я чувствовал удовлетворение. Рыба закоптилась так, как я любил: с жесткой корочкой и достаточно мягкая внутри, чтобы сохранить вкус и аромат. Я положил последний кусок в сетку. В доме на потолочной балке уже висели четыре такие сетки. На зиму хватит. Волк наблюдал за тем, как я вошел в дом и забрался на стол, чтобы повесить последнюю.
     - Давай встанем завтра пораньше, - сказал я, не оборачиваясь, - и поищем кабана.
     Я не терял никакого кабана. А ты?
     Я удивленно посмотрел на волка. Он отказался идти на охоту, да, с шуточками, но все-таки отказался, а я ожидал, что он будет счастлив. Лично я не люблю охотиться на кабанов, слишком много требуется сил, чтобы справиться со столь могучим противником, и предложил это волку, чтобы доставить ему удовольствие. В последнее время я заметил, что он стал каким-то скучным и ко всему равнодушным - наверное, ему не хватало Неда. Из мальчика получился отличный товарищ, с которым Ночной Волк с радостью ходил на охоту. Боюсь, по сравнению с Недом я для него староват. Я знал, что он почувствовал мое удивление, но ушел в свои мысли, оставив на поверхности лишь легкий, окутанный дымкой след.
     - Ты плохо себя чувствуешь? - с беспокойством спросил я.
     Волк резко повернулся к двери.
     Кто-то идет.
     - Нед? - Я быстро спрыгнул со стола и бросился к двери.
     На лошади.
     Я оставил дверь слегка приоткрытой, волк подошел и выглянул, навострив уши. Я встал у него за спиной. Через несколько минут я услышал ровный топот копыт.
     Старлинг?
     Нет, не Воющая Сука.
     Он не скрывал своего облегчения, что это не менестрель. Мне стало немного обидно. Я только недавно понял, как сильно Ночной Волк ее не любил. Я ничего не сказал вслух и даже не послал ему никакой мысли, но он все равно понял, бросил на меня извиняющийся взгляд и быстро ускользнул из дома.
     А я вышел на крыльцо и стал ждать, прислушиваясь к топоту копыт. Хорошая лошадь. Даже сейчас, в конце дня, она была полна сил и энергии. Когда появились всадник и лошадь, я затаил дыхание, увидев столь благородное животное. Чистокровный белый скакун с белоснежной шелковистой гривой и хвостом, словно только что расчесанными конюшенным мальчиком. Черные ленточки, вплетенные в гриву, великолепно сочетались с черно-серебряной упряжью. Лошадка была не слишком крупной, но в том, как она прядала ушами, почуяв волка, который бежал вдоль лесной тропинки, я сразу почувствовал характер. Она его не боялась и начала выше поднимать копыта, словно предупреждала, что у нее хватит сил либо с ним сразиться, либо убежать.
     Всадник был достоин своей лошади. Он прямо сидел в седле, и я почувствовал, что этот человек и его скакун прекрасно друг друга понимают. Его черный костюм, отделанный серебром, дополняли черные сапоги. Мрачное сочетание, если бы вышивка серебром не украшала летний плащ и кружевные белые манжеты. Серебряная лента стягивала волосы, чтобы не падали на глаза, черные перчатки облегали руки, точно вторая кожа. Моим глазам предстал стройный молодой человек, глядя на которого сразу становилось ясно, что природа наградила его легкостью движений и силой. Позолоченные солнцем кожа и волосы, тонкие черты лица - смуглый незнакомец приближался ко мне совершенно безмолвно, только ровно стучали по земле копыта лошади. Оказавшись совсем близко от меня, всадник едва уловимым движением руки остановил скакуна, но остался в седле, глядя на меня своими янтарными глазами. Затем он улыбнулся.
     И у меня защемило сердце.
     Я облизнул губы, но не смог выдавить из себя ни единого слова. Сердце говорило мне одно, а глаза - совсем другое. Медленно улыбка сползла с лица моего гостя, и на ее месте появилась неподвижная маска. Когда он заговорил, слова прозвучали тихо, ровно, без намека на чувства.
     - Ты даже не хочешь со мной поздороваться, Фитц?
     Я открыл рот, затем беспомощно развел руки в стороны. Мой жест сказал ему все то, что я не мог выразить словами, и его лицо снова озарила улыбка. Он сиял, словно в его душе горел яркий огонь. Мой гость потянулся ко мне, но тут из леса появился Ночной Волк, и лошадь, испугавшись, метнулась в сторону. Шут покинул седло быстрее, чем собирался, однако ему все равно удалось спрыгнуть на землю и устоять на ногах. Лошадь отошла, но мы не обратили на нее внимания. Я быстро сбежал с крыльца, поймал Шута и прижал к себе, а волк скакал вокруг нас, точно легкомысленный щенок.
     - Шут, - задыхаясь, проговорил я. - Неужели это ты? Не может быть, нет... Ладно, мне все равно.
     Он обнял меня и прижал к себе так сильно, что серьга Баррича впилась мне в шею. Мы довольно долго так стояли, Шут не отпускал меня, словно влюбленная женщина; волку наконец это надоело, и он влез между нами. Тогда Шут опустился на одно колено, прямо в пыль, похоже, ему было плевать на свой роскошный костюм, и обхватил волка за шею.
     - Ночной Волк! - радостно прошептал он. - Я не думал, что увижу тебя. Как же я рад, старина! - И, вытирая слезы, он спрятал лицо в густой шерсти зверя.
     Это вовсе не уронило его в моих глазах, потому что по моим щекам тоже катились слезы, на которые я не обращал внимания.
     В следующее мгновение Шут вскочил на ноги таким знакомым движением, которое я видел множество раз в своей прошлой жизни. Потом он положил мне руку на затылок, как делал раньше, и прижался ко мне лбом. От него пахло медом и абрикосовым бренди. Неужели перед нашей встречей он решил немного поддержать свой дух спиртным? Через несколько минут Шут отодвинулся от меня, но руки не убрал. Он смотрел на меня, заметил белую прядь в волосах, пробежал глазами по знакомым шрамам на лице. Я тоже не мог отвести от него взгляда - меня поразило не то, как сильно он изменился, превратившись из белокожего нездорового человека в смуглого красавца, а как раз наоборот - то, что он совсем не изменился. Он выглядел так же молодо, как пятнадцать лет назад, когда я видел его в последний раз, - и ни единой морщины на лице.
     - Ну, - откашлявшись, проговорил Шут, - ты не собираешься пригласить меня в дом?
     - Собираюсь, конечно. Только сначала займемся твоей лошадью, - осипшим голосом ответил я.
     Его широкая ухмылка словно стерла разделявшие нас годы.
     - А ты ничуть не изменился, Фитц. Ты всегда первым делом заботился о лошадях.
     - Не изменился? - Я покачал головой, глядя на него. - Это ты не постарел ни на один день. А что касается остального... - Я снова покачал головой и направился к его лошади. Она сделала шаг назад, как будто не хотела подпускать меня к себе. - Ты стал золотым, Шут. И одет так же роскошно, как когда-то одевался Регал. Я тебя даже не сразу узнал.
     Он с облегчением вздохнул и рассмеялся.
     - Значит, я зря испугался, решив, что ты не хочешь меня видеть?
     Такой вопрос даже не заслуживал, чтобы на него отвечали, и я пропустил его мимо ушей, снова шагнув к лошади. Она отвернулась, чтобы я не мог дотянуться до поводьев, стараясь не выпускать из вида волка. Я заметил, что Шут с интересом за нами наблюдает.
     - Ночной Волк, ты мне мешаешь и прекрасно это знаешь, - сердито проворчал я.
     Волк опустил голову и наградил меня лукавым взглядом, но перестал дразнить лошадь.
     Если бы ты мне не мешал, я бы и сам мог загнать ее в сарай.
     Шут склонил голову набок и вопросительно на нас посмотрел. Я почувствовал, как от него исходит понимание, ускользающее и едва заметное, тонкое, словно остро отточенный клинок, и тут же забыл про лошадь. Инстинктивно я прикоснулся к метке, которую он оставил много лет назад - серебристые отпечатки пальцев у меня на запястье, которые давным-давно потускнели и стали серебристо-серыми. Шут снова улыбнулся, поднял руку в перчатке и указал на меня пальцем, как будто хотел освежить метку.
     - Все прошедшие годы, - сказал он, и его голос показался мне таким же золотистым, как и его кожа, - ты был со мной, словно я касался тебя кончиками пальцев. Даже когда нас разделяли годы и моря. Я всегда тебя слышал и чувствовал, точно легкий аромат, принесенный ветром. Разве ты не знал?
     Я сделал глубокий вдох, понимая, что мой ответ может причинить ему боль.
     - Нет, - тихо сказал я. - Мне очень жаль. Я слишком часто чувствовал себя одиноким, если не считать, конечно, Ночного Волка. Сколько раз я сидел на скалах, пытаясь прикоснуться к кому-нибудь, но никто никогда мне не отвечал.
     Шут тряхнул головой, услышав мои слова.
     - Если бы я по-настоящему владел Скиллом, ты бы знал о моем присутствии. Знал бы, что я с тобой, - но я не мог произнести ни слова.
     Я и сам не понимал почему, но от его слов мне стало легче. И тут он издал необычный звук - нечто среднее между птичьей трелью и кудахтаньем, и его лошадь сейчас же к нему подошла и уткнулась носом в ладонь. Шут передал мне поводья, прекрасно понимая, что мне ужасно хочется вскочить в седло.
     - Возьми ее. Поезжай до конца тропы и возвращайся назад. Могу побиться об заклад, тебе еще ни разу в жизни не приходилось сидеть верхом на такой лошади.
     Как только поводья оказались у меня в руках, кобыла подошла ко мне, прижалась носом к груди и начала принюхиваться, словно запоминала мой запах. Затем она подняла голову и ткнулась мне в подбородок, как будто пыталась заставить принять заманчивое предложение Шута.
     - А вам известно, сколько времени я вообще не сидел в седле? - спросил я их обоих.
     - Очень долго. Ну же, давай не тяни, - уговаривал меня Шут.
     Он, словно мальчишка, хотел поделиться со мной радостью обладания столь замечательным существом, и мое сердце отозвалось на его щедрость. Я понял, что не важно, сколько лет и какие расстояния пролегли между нами, наши отношения не изменились.
     Я не стал дожидаться нового приглашения, вставил ногу в стремя и вскочил в седло и тут же увидел, несмотря на прошедшие годы, разницу между этой кобылой и моей старушкой Суути. Лошадь Шута была меньше, миниатюрнее, тоньше - и я чувствовал себя неуклюжей деревенщиной, когда тронул пятками бока, направляя ее вперед, а затем легким движением поводьев показал, что она должна повернуться. Потом я чуть переместил свой вес и натянул поводья, и кобыла тут же послушно отступила назад. На моем лице расцвела идиотская улыбка.
     - Она была бы гордостью Баккипа, когда конюшни Баррича славились по всем Шести Герцогствам, - сказал я.
     Я положил руку на холку кобылы и почувствовал пляшущее пламя ее живого ума. Она меня не боялась, лишь испытывала любопытство. Волк сидел на пороге и с серьезным видом за мной наблюдал.
     - Поезжай по тропе, - сказал Шут, тоже улыбаясь. - И не особенно ее придерживай, пусть покажет, на что способна.
     - Как ее зовут?
     - Малта. Я купил ее в Шоксе по дороге сюда и сам придумал имя.
     Я кивнул. В Шоксе выращивали небольших легких лошадей для путешествий по широким равнинам. Такую лошадь совсем просто содержать, она мало ест и отличается выносливостью. Я чуть наклонился вперед и проговорил:
     - Малта.
     Лошадь услышала обещание в моем голосе и помчалась вперед.
     Если она и устала после целого дня пути, я этого не почувствовал. Наоборот, казалось, что она радуется возможности размяться после бесконечной дороги. Мы промчались под нависшими над дорогой ветвями деревьев, копыта выбивали ровный музыкальный ритм на утоптанной земле, отзываясь мелодичной песней в моем сердце.
     Там, где тропа выходила на большую дорогу, я натянул поводья - лошадь дышала ровно, словно ни капельки не устала от безумной скачки. Она лишь выгнула шею, как будто хотела показать мне, что готова мчаться дальше. Мы остановились, и я оглядел дорогу. Меня поразило, как сильно изменился мой взгляд на окружающий мир, когда я посмотрел на него под другим углом зрения. Я сидел на великолепном скакуне, а дорога, точно тонкая лента, убегала вдаль. День клонился к вечеру, но даже в мягком свете сумерек передо мной в окутанных голубыми тенями холмах и высоких горах, прочертивших горизонт, раскрывались тысячи возможностей. Я вдруг увидел мир. Я не шевелился, оглядывая дорогу, которая могла привести меня в Баккип, как, впрочем, в любое другое место - стоило мне только пожелать. Моя тихая жизнь с Недом вдруг показалась мне тягостной, стала давить на плечи, словно старая, изношенная кожа. Мне мучительно захотелось сбросить ее, как это делают змеи, и, будто родившись заново, выйти в открытый мир.
     Малта тряхнула головой, и в воздух взметнулась белая шелковистая грива, украшенная ленточками, - я понял, что уже долго сижу не шевелясь, глядя в пространство перед собой. Солнце целовалось с горизонтом. Лошадь, не обращая внимания на зажатые в моей руке поводья, сделала несколько шагов. Она показывала мне норов - ей хотелось помчаться по дороге навстречу неизвестности или вернуться домой. Ей наскучило стоять на месте. И потому я выбрал компромиссное решение - повернул ее к дому, но отпустил поводья. Малта выбрала ровный, ритмичный галоп, и вскоре мы оказались возле моего домика, из двери которого выглядывал Шут.
     - Я поставил чайник, - доложил он. - Принеси мою седельную сумку, ладно? В ней кофе из Бингтауна.
     Я поставил Малту в сарай рядом с пони и дал свежей воды и сена. Впрочем, его оказалось не слишком много. Пони любил поесть и с удовольствием пасся на поросшем жидким кустарником склоне холма за домом. Роскошная лошадь Шута странно смотрелась на фоне простых серых стен моего сарая. Когда я подошел к дому, уже почти совсем стемнело, внутри уютно горел очаг и слышался грохот кастрюль. Я вошел и положил седельную сумку на стол, обратив внимание, что волк лежит у огня, чтобы просушить влажную шерсть, а Шут осторожно его обходит, занимаясь чайником. На мгновение мне показалось, будто я снова оказался в маленькой хижине Шута в горах, лечусь от старых ран, а он защищает меня от остального мира. Сейчас, как и тогда, он создавал вокруг себя ощущение реальности, дарил мне успокоение, став маленьким островком тепла, окруженным сиянием огня в камине и запахом пекущегося хлеба.
     Шут повернулся ко мне, и в его золотистых глазах отразилось пламя, теплый свет озарил лицо, запутался в волосах. Я только покачал головой.
     - За несколько минут, пока садилось солнце, ты показал мне весь мир, каким его видит человек, сидящий на лошади, и его душу внутри моего собственного дома.
     - О друг мой, - только и сказал он, но большего и не требовалось.
     Мы едины.
     Шут склонил голову набок, обдумывая эту мысль. У него был вид человека, который пытается вспомнить что-то очень важное. Мы с волком переглянулись, и я понял, что зверь прав. Шут вернул нам целостность - будто склеил осколки разбитого горшка так искусно, что и трещин не видно. Если визит Чейда пробудил во мне вопросы и тоску, то присутствие Шута стало утешением, дарило удовлетворение и несло в себе ответы.
     Он, не смущаясь, сходил в мой огород а потом в кладовую, и теперь в котелке варилась картошка с морковкой и бело-розовой репой. Свежая рыба, присыпанная базиликом, тушилась в сковороде под крышкой, которая весело постукивала, словно отплясывая праздничный танец. Когда я удивленно кивнул в сторону сковороды, Шут просто сказал:
     - Волк вспомнил, что я люблю рыбу.
     Ночной Волк прижал уши и показал мне язык. Горячие булочки и черничное варенье ждали нас на десерт. Шут достал бренди - тот, что из Песчаного Края, - и поставил бутылку на стол.
     Затем он вытащил из своей седельной сумки мешочек с коричневыми кофейными зернами, которые маслянисто поблескивали в свете огня.
     - А ну-ка, понюхай, - велел он и тут же заставил меня молоть зерна, а сам налил воды в последнюю пустую кастрюльку и подвесил ее над огнем.
     Мы почти не разговаривали. Шут тихонько что-то напевал, трещали дрова в камине, по-прежнему радостно стучала крышка на сковороде, время от времени с шипением в огонь проливался соус. Я прислушивался к уютным домашним звукам и молча молол кофе. Мы словно повисли в пространстве и времени, радуясь настоящему, забыв о прошлом и не задумываясь о буду