овиной страны,  но
Щитоед рассмеялся и заявил, что это меч у  него  Пополам,  а  сам  он,
Щитоед Хренли, желает владеть единым целым.
   Тогда царь,  вздыхая,  объяснил  варягу,  что  держава-то,  как  бы
сказать,  порченая.  Обычное  дело:  повадился  зорить  здешние  земли
крылатый змей, а в качестве отступного требует каждый год  по  девице.
Всех уже в основном приел, одна царская дочь осталась...
   Берсерк  велел  показать  логовище  змея,   нарвать   себе   свежих
мухоморов, подкрепился и отправился на легкий подвиг.
   Змей был большой - и как ему одной девицы  на  целый  год  хватало?
Щитоед не стал заводить долгих разговоров, не  задирал  и  не  дразнил
чудовище, а с ходу достал из-за спины меч Пополам и нанес  неотразимый
удар.
   Но змей, противу ожидания, не развалился  на  две  половинки  и  не
окатил  героя  потоком  своей  зеленой  крови.  Просто  вместо  одного
огромного змея стало два - поменьше. Они бросились на берсерка, но  он
успел махнуть мечом на две стороны.
   Четыре змея принялись за  него  с  четырех  сторон.  Щитоед  рычал,
исходил пеной, рубил, как ветряная мельница. Но змеев становилось  все
больше и больше. Хоть каждый уже был не крупнее собаки, потом  курицы,
потом котенка... Силы в конце  концов  оставили  бешеного  варяга,  он
повалился на колени, облепленный тучей трехголовых бабочек с  кожаными
крыльями. Тут они уж попировали!
   А потом стая  бабочек  вылетела  из  пещеры  на  вольный  воздух  и
устремилась к стольному городу. Но, на беду змея умноженного, поднялся
над морем вихрь, подхватил кровожадных малюток и  унес  далеко-далеко.
То ли они потом все утопли, то ли  поселились  в  диких,  непроходимых
лесах - это уже никому не интересно было.
   Обглоданного богатыря похоронили честь по чести, и даже  кумир  над
ним воздвигли. Так что славу ему меч все-таки  принес,  как  и  сулили
горные мастера...
   "Хоть и гад,  и  клятвопреступник,  а  жалко",  -  подумал  Жихарь.
Впрочем, не уважали в Многоборье варяжскую мухоморную смелость.
   Как и в прошлый раз, богатырь  поднимался  вверх  по  ручью,  чтобы
достичь в конце концов той колдовской деревни, где он боролся с  Гогой
и Магогой, а побратим Яр-Тур, по его словам, переночевал вполне  мирно
и даже с красной девицей. Как и в прошлый раз, было жарко.  Тем  более
что сзади не шел  в  поводу  конь  Ржавый  и  все  подорожные  припасы
пришлось нести на себе в заплечном мешке.
   Пусть и разорили злодеи Беломорово хозяйство, старик сумел, как  уж
мог, снарядить своего посланца. За ночь, пока Жихарь впитывал  во  сне
необходимую премудрость, лесные пауки по приказу волхва  сплели  нечто
вроде кольчуги. Она, конечно, не могла защитить от меча и стрелы, но и
не рвалась о ветки, пропускала воздух, отчего на упале в ней  было  не
жарко.
   Заштопанные  умелой  русалкой  штаны  богатырь  заправил  в  мягкие
сапоги-ичиги. Они ступали по  тропе  бесшумно  и  позволяли  незаметно
подкрасться к самому чуткому сторожу -  если,  конечно,  сторожем  был
обыкновенный человек.
   Жихарь думал о княжне Карине, о вожделенном  мече,  который  должен
был вскоре обрести, да и третья дума прибавилась, хотя в мозгах  всего
две половинки.
   Среди ночи старый волхв разбудил его, усадил посреди избы  на  пол,
достал тряпицу, в которую замотаны были некие пластинки с  узорами  на
одной стороне и яркими рисунками на другой. Беломор разложил  их,  все
двадцать две, узорами вверх и предложил богатырю, не думая и  даже  не
особенно просыпаясь, выбрать три.
   Жихарь и выбрал. Беломор перевернул пластинки.
   На одной  намалеван  был  скоморох  в  пестром  платье.  На  другой
изображался бедолага, подвешенный за одну ногу к висельной веревке. На
третьей  рушилась  вниз  могучая  каменная  башня,  пораженная  ударом
молнии.
   Богатырь ничего не понял, а старик, довольно урча, собрал  картинки
и снова спрятал сверток. После чего велел улечься на прежнее  место  и
крепко спать.
   "Выходит, что я шут  гороховый  и  висельник  презренный,  -  думал
Жихарь, то и дело вытирая пот со лба.  -  Ничего,  зато  башня  должна
обрушиться..."
   Распадок наконец прекратился, вот показался и знакомый  мосточек  -
вернее, то, что от него осталось. Поэтому пришлось тут  перейти  ручей
вброд, нахваливая хорошо смазанные салом  сапоги.  Ноги  чуть  тронуло
холодом, но ни капли воды не попало внутрь. А если бы ичиги промокли и
высохли на ноге, то не обошлось бы без мозолей.
   "Все-таки с деревней нечисто, - решил  богатырь.  -  Иначе  бы  они
давно все тут наладили". А вот и батюшка Пропп - тот  самый,  которому
Жихарь в прошлый раз дерзко бросил "Обойдесся!" и которого оставил без
полагающейся жертвы, отчего и сам  едва  не  стал  жертвой  людоедских
братцев.
   Дважды пренебречь обычаем мог лишь полный дурак.  Поэтому  богатырь
остановился, отвесил кумиру глубокий, поклон,  снял  со  спины  мешок,
подкрепился, приговаривая "Хлеб сам себя  несет",  напился  из  ручья,
сполоснул лицо  (рыжая  щетина  уже  кололась,  бороде  тоже  хотелось
посмотреть на подвиги своего носителя), сел у подножия и задумался.
   Никогда не угадаешь, понравится Проппу твой рассказ или,  наоборот,
прогневит. Это все равно что кости кидать, и не на наговорный плат,  а
как судьба решит. Вот Жихарь и решил попотчевать благодетеля  довольно
странной сказкой-устареллой, подхваченной им в тех горах,  куда  любил
летать Демон. Странствующий рассказчик при этом  уверял,  что  сочинил
устареллу знаменитый сказитель и поэт, герой  своего  времени,  в  тех
краях воевавший и сложивший голову в поединке со  своим  же  товарищем
из-за сущего пустяка.
   - Сюжет трагедии, - сказал Жихарь, удивляясь незнакомым  словам.  -
Отец с дочерью ожидают сына, военного,  который  (недавно  женился,  с
женою) приедет в отпуск. Отец разбойничает в  своей  деревне,  и  дочь
самая злая убийца. Сын  хочет  сюрприз  сделать  отцу  и  (под  другим
именем) прежде,  нежели  писал,  отправляется;  приехав,  недалеко  от
деревни становится у мужика на постоялом  дворе  с  женою  в  трактире
ночевать. Он находит  здесь  любезную  свою  с  матерью.  Ну  так  там
сказывается, что я поделаю, не отсебятину же нести!
   Они  просят,  чтоб  он  ночевал,   ибо   боятся   разбойников.   Он
соглашается.  Вдруг  разбойники  ночью  приезжают.  Он  защищается   и
отрубает руку у одного. Всех убивают и жену утаскивают. Он в  отчаянии
идет броситься к отцу, чтобы тот  дал  ему  помощь,  ибо  дом  не  так
далеко. Его запирают в  комнате.  Когда  все  утихло,  он  вырывается.
Уходит и приносит труп своей  любезной,  клянется  отомстить  ее.  Для
этого спешит к  отцу,  чтоб  найти  там  помощь.  Ночь  у  отца.  Дочь
примеривает платья убитых несколько дней тому  назад,  люди  прибирают
мертвые тела. Прибегает  сын.  Сказывает  о  себе,  его  впускают.  Он
рассказывает сестре свое несчастье... вдруг отец... он без руки... Сын
к нему... и видит... в отчаянии убегает.  Смятение  в  дому.  Меж  тем
полиция узнала не о сем, но о другом недавнем  злодеянии  и  приходит;
сын сам объявляет об отце: вбегает с ними. Отца схватывают и уводят...
Сын застреливается. Тут вбегает служитель старый сына,  добрый,  хочет
сказать ему о смерти печальной супруги, его увидеть, но не замечает  и
рассказывает сестре, что он... И видит его мертвого.
   - Батюшка Пропп, - добавил Жихарь. - Я не  виноват,  что  устарелла
такая непонятная. Видно, сочинитель ее не успел как следует сочинить -
то у него так, а то этак. Но в общем понятно, правда? - Он просительно
посмотрел на идола.
   Лицо Проппа не выражало ни добра, ни худа.
   - Чем  богат,  -  оправдывался  Жихарь.  -  В  другой  раз  получше
расскажу...
   Решив, что сделал достаточно, Жихарь взвалил на плечи котомку,  еще
разок поклонился кумиру до земли и зашагал по дороге.
   Интересно бы знать, кто первую-то  дорогу  проложил?  Должно  быть,
родилась она от простой тропинки.  Люди  ходили  туда-сюда,  прибивали
траву и скоро прибили совсем. Потом пошли с  возами,  начали  вырубать
деревья по обочинам...
   Случалось богатырю видеть всякие дороги.  Иной  раз  даже  мощенные
камнем. Но все равно дорога - место опасное. Кто тебе  идет  или  едет
навстречу, кто сзади догоняет - неведомо. А если  ты  один,  то  лучше
тебе свернуть куда-нибудь в сторону от греха да переждать...
   Лишь однажды привелось ему пройтись по безопасной  дороге  -  когда
возвращался домой через какое-то удивительное царство. Нагнал по  пути
ветхую старушку с мешком. Старушка то и дело ставила мешок на дорогу и
отдыхала. Жихарь поздоровался и предложил помочь. Старушка  посмотрела
на него с ужасом, подхватила мешок и пустилась бегом.
   Богатырь тогда нагнал ее, успокоил, объяснил, что он не  вор  и  не
разбойник. Бабушка и вправду успокоилась и  объяснила  Жихарю,  что  с
молодых лет таскает этот мешок по дорогам - из одного конца царства  в
другой. Тамошний царь был столь строгий, что извел всех лихих людей  и
хвастался другим государям, что в его  державе  полный  порядок:  юная
девушка с мешком золота может пересечь всю его землю из конца в конец,
не подвергшись при этом ни ограблению, ни поруганию. Как раз ее, тогда
еще молоденькую, и пустили для примера. Вот она  все  ходит  и  ходит,
подруги все давно замуж повыходили, да чего там внуков  нянчат,  а  ее
путь не кончается: помереть царь помер, а указа не отменил...
   В тот раз  богатырь  пожалел  старушку,  а  теперь  жалел,  что  не
облегчил ее тяжкую ношу, - может, тогда и в долги бы  не  залез...  Да
нет, все равно залез бы...
   Лес по сторонам был веселый, приветливый, как  всегда  случается  в
начале лета. И так он ласково  шумел,  что,  казалось,  не  могло  там
таиться ни волков, ни коварных рысей,  ни  лесной  Полуденницы  (самое
сейчас для нее было время), ни злых остроголовых шуликунов...
   Хотя как раз  в  таком  разнеженном  лесу  и  таятся  обычно  самые
страшные  опасности.  Путник  душой  обмякнет,  нюх   потеряет,   слух
притупит, взор ослабит... Тут его и бери голыми  руками,  или  лапами,
или же хоботами - у кого чего растет.
   Но умные люди еще когда сказали: бесшумных засад  не  бывает.  Даже
зверь ведь  не  железный:  примнет  сучок,  пошевелит  ветку.  Что  же
говорить про человека? Порубежные стражи, сидящие в  секрете,  нет-нет
да и звякнут доспехом. Ягая Баба, поедучая ведьма, то и дело  кашляет,
потому что ступа у нее летает на дыме. Пятнистые  спиногрызы  дикие  в
предвкушении  грядущего  пира  с  шумом  втягивают  слюну.  А   лесных
разбойников, притаившихся  в  укромном  месте,  выдает,  как  правило,
звонкая и удалая песня, которой они обычно любят заливаться от  скуки.
Как раз такая песня и раздавалась впереди.
   Жихарь остановился и прислушался, стараясь запомнить  слова:  а  ну
когда пригодятся!

                     То не ветер ветку клонит,
                     Не пожарный пену гонит,
                     Не кораблик в море тонет,
                     Не осенний лист дрожит.
                     То разбойник в горе стонет,
                     Что народом он не понят,
                     Никого-то он не тронет
                     Ото всех в леса бежит.
                     Выйдет кто-то из тумана,
                     Вынет что-то из кармана,
                     Только глаз у атамана
                     Сразу видит - кто да что.
                     Он дуванит без обмана:
                     В шуйце - вострая катана
                     (Что-то вроде ятагана),
                     А в деснице - долото.
                     Шел купчина темным лесом
                     За каким-то интересом.
                     Обладал немалым весом
                     Он в коммерческих кругах.
                     А теперь, на радость бесам,
                     Поражен он тяжким стрессом.
                     Не помог ни Смит, ни Вессон -
                     Он и в горе, и в долгах.
                     А весенней гулкой ранью,
                     Сотрясая воздух бранью,
                     Окруженный всякой дрянью,
                     Лесом ехал светлый князь.
                     Вопреки его старанью
                     Да и воинскому званью,
                     Ему голову баранью
                     Атаман срубил, смеясь.

   Дальше в  песне  рассказывалось,  как  ловко  атаман  управлялся  с
проходившими по вверенному ему лесу людьми всех сословий и ремесел - с
шорниками, волхвами, переносчиками болезней, царями и королями вкупе с
многочисленной свитой. Но конец был все равно грустный:

                     Если крикнет рать святая
                     (Или девица простая,
                     Или даже вражья стая):
                     "Кинь ты Русь, живи в раю!",
                     Я скажу: "Не надо рая.
                     Расступись, земля сырая,
                     Я сейчас в тебя сыграю,
                     И сыграю, и спою!"

   Судя  по  многим  непонятным  словам,  песня  была   древняя,   она
передавалась разбойниками из поколения в  поколение.  Хотя  разбойники
обычно народ бессемейный и подолгу на свете не заживаются.
   Жихарь остановился, то и дело оглядываясь - не зашли бы  со  спины.
Со спины никто не зашел:  вся  шайка,  галдя  и  ругаясь,  вылезла  на
дорогу. Разбойники  оказались  довольно  странные.  Было  их  шестеро,
походили  они  друг  на  друга,  как  желуди   на   дубе.   Невысокие,
коренастенькие, заросшие мохнатым бурым волосом. Ни у кого из лиходеев
не было ни лука, ни  самострела.  Только  дубины,  да  и  то  довольно
хлипкие.
   - Стой, путник! - провозгласил тот, кто был у них, по всему видать,
за старшего. - Мы - Семь Симеонов-однобрюшников - голос в голос, волос
в волос!  Семи  редких  ремесел  люди!  Лучше  сразу  покорись,  отдай
заплечный мешок, одежу и обувку: все равно ведь отберем!
   - Где же вас семь? - спросил Жихарь. - Я только шестерых вижу!
   - А не твое дело! - рявкнул атаман. - Любой из нас тебя в  одиночку
скрутит. Ты кто таков будешь?
   Жихарь  честно  ответил,  кто  он  таков  и  откуда.  Атаман   отер
вспотевший лоб.
   - Ну и ладно, что Жихарь, а не славный  Невзор.  Перед  тем  бы  мы
повинились и с почетом проводили...
   - А передо мной повиниться не желаете? - спросил богатырь. Драки он
не хотел, а хотел потехи - уж больно невеселыми были последние  месяцы
и дни.
   Семь  Симеонов  дружно  расхохотались  -  все  шестеро.  Потом  они
накинулись на Жихаря. Богатырь не сопротивлялся, дал  стянуть  с  себя
тяжелый мешок, паутинную рубаху, штаны и сапоги. Пусть ребята поликуют
маленько, тоскливо ведь им в  лесу...  Разбойники  достали  веревку  и
прикрутили богатырское тело крепко-накрепко к развесистому дубу.
   - Сильней, сильней затягивайте, - распоряжался  богатырь.  -  А  то
ведь я и рассерчать могу...
   Разбойников снова разобрал смех.
   - Вода нынче весной высокая стояла, -  сказал  атаман.  -  Так  что
мошки и гнуса ты не бойся. А потом какой ни на есть  прохожий  человек
тебя отвяжет...
   - Если бы...  -  вздохнул  Жихарь.  -  Смотри  лучше,  в  сапог  не
провались - вас туда трое запросто войдет...
   Первым делом злодеи полезли  в  мешок  с  припасами.  Особенно  они
обрадовались баклаге с Мозголомной Брагой.
   Этого ни в коем  случае  не  следовало  допускать.  Поигрался  -  и
хватит. Богатырь еще раз тяжко вздохнул, напрягся - и  только  обрывки
веревок полетели на траву.
   Симеоны растерялись так, что атаман даже не успел выбить пробку  из
баклаги. А Жихарь,  словно  вихрь,  уже  метался  среди  замешкавшихся
лиходеев,  сам  вязал  их  веревками  и  укладывал  под  дуб.  Симеоны
обзывались и скрипели зубами.
   - Вот сейчас погоню  вас,  как  скотину,  в  ближайшую  деревню,  -
посулил богатырь. - За вас, поди, немалую награду можно получить...
   - Нет,  -  понуро  сказал  атаман.  -  Мы  еще,  можно  сказать,  и
поозорничать толком не успели. Разве  что  покормят  тебя  там:  дадут
сухую краюшку...
   - И то хлеб, - сурово ответил Жихарь. - Имя мое запомнили?
   - Ну, - согласился атаман. -  Знаешь  лучше  что  сделаем?  Ты  нас
развяжешь и сам за старшего будешь. С тобой у нас дела ловчее пойдут!
   - Ловчее... - передразнил Жихарь. - Да с вами даже деда  с  телегой
навоза ограбить невозможно - дед вас коровьими  лепешками  закидает  и
всех насмерть пришибет.
   Он уже успел одеться,  заглянуть  в  мешок  и  удостовериться,  что
сожрать голодная шайка  ничего  не  удосужилась.  Потом  приложился  к
баклаге, крякнул, отер уста.
   - Итак, - сказал он, приходя в благое расположение  нрава,  -  чего
это вы, косорукие, на большую дорогу вышли? Ваше ли это дело?
   - Не наше, - сказал атаман. - Нас отец в учение на семь лет отдавал
к семи мастерам - мы многое умеем, да вот только...
   - Ух ты,  -  удивился  богатырь.  -  Я,  оказывается,  с  умельцами
связался! А какое, к примеру, у тебя умение?
   - Я - Симеон Столпник, - гордо  сказал  бывший  атаман.  -  Я  могу
выковать железный столб от земли до неба!
   - Дело хорошее, - согласился Жихарь. - И много ты их выковал?
   - Пока ни одного, - признался Симеон Столпник. - Мыслимое ли дело -
набрать столько железа! Вот когда какой-нибудь государь  соберет  гору
руды и железного лома - тогда я свое мастерство и окажу.
   Богатырь хмыкнул.
   - Откуда ты тогда знаешь, что выкуешь, коли не пробовал?
   - Как не знать! Чай, мастер семь лет меня жучил, среди ночи разбуди
- сразу скажу, как опоку делать, какие снадобья  в  железо  добавлять,
как канаты развесить, чтобы столб воздвигся...
   - А орало простое скуешь? Про меч я уж не говорю...
   - Нет, - гордо ответил Столпник. - Мы не по землепашеской части.  И
не по военной. Мы - по столбам горазды!
   - Понятно, - вздохнул Жихарь, склоняясь над вторым пленником. -  Ну
а ты по какой части всех превзошел?
   - Я - Симеон Лазник, -  сказал  второй  братец-разбойник.  -  Когда
старшой свой столб выкует, я на него смогу влезть - без  крючьев,  без
веревок.
   - Это уже лучше, - сказал богатырь. - Вот я тебя сейчас освобожу, а
ты слазь-ка на  самое  высокое  дерево  и  расскажи  мне  оттуда,  что
делается в ближней деревне. Уж больно это место хитрое...
   - Увы, - ответил Симеон  Лазник.  -  Я  по  деревьям-то  лазить  не
учился, а только по железным столбам от земли до неба...
   - Какие-то мудреные мастера у вас были, как  я  погляжу,  -  сказал
богатырь. А ты, бедолага, чему обучен?
   - Я - Симеон Замерзавец, - промолвил третий. - Могу из  себя  холод
произвести и всех заморозить...
   - Это кстати, -  обрадовался  Жихарь.  -  А  то  жара  несусветная.
Давай-ка попробуй! Тебя развязать?
   - Не обязательно, - сказал  Замерзавец  и  начал  синеть.  Брови  и
борода у  него  подернулись  инеем,  из  носу  показались  две  острые
сосульки. Жихарь провел над Замерзавцем ладонью.  Никакого  холода  не
услышал...
   - Хватит,  хватит!  -  закричал  он.  -  Так  ты  только  сам  себя
заморозишь, а добрым людям никакой прохлады не дашь. Толку от тебя...
   - Это верно, - согласился бывший атаман Столпник. - Мы его  даже  в
молоко пробовали класть, как лягушку, чтобы не портилось, - все  равно
сворачивается...
   -  Если  меня  н-нутряному  хладу  обучали...  -  простучал  зубами
Замерзавец.
   - Не в брюхе же у тебя ледник устраивать, - пожал плечами богатырь.
   Не ожидая его вопроса, отозвался четвертый Симеон:
   - Мое прозвание - Жарыня. Но я тоже  только  сам  себя  разогревать
горазд, а в руках даже воды не вскипячу...
   - Вы, часом, не у йоговых  мужиков  учились?  -  заботливо  спросил
Жихарь. Хотя нет - те, по крайности, умеют на спинах мокрые  полотенца
при великом морозе сушить...
   Пятый Симеон оказался по прозвищу Ветродуй. Жихарю стало  любопытно
поглядеть на такое редкое  умение,  он  развязал  Ветродуя.  Остальные
связанные Симеоны тотчас покатились  по  земле  куда-нибудь  подальше.
Богатырь же худа не заподозрил...
   Симеон  Ветродуй  вышел  на  с