сценить  жалкие  попытки  оправдать  свое   творческое
бессилие?  То,  видите ли,  у  него  отдельной  комнаты не было,  то  злодей
Мамалыгин сбил с панталыку,  то в редакциях  не  пожелали оценить... Как же,
читал я  его очерки, помню...  А чего мучиться-то?  Старая истина: можешь не
писать -- не пиши.
     Совсем  уж  невнятно  рассказывает  Ромоданов  о своей  так  называемой
агентурной работе. Не знаю, не знаю...
     А вот и кофе готов.
     Читаю дальше.

ОКОНЧАНИЕ РУКОПИСИ ВАДИМА РОМОДАНОВА

     Если ваша  молодая и красивая  жена  погибает  вместе с  любовником, то
приготовьтесь к тому, что вы окажетесь под подозрением.
     Следователь,  который вел  это  дело, поначалу смотрел на меня  волком.
Кажется, мое алиби ничуть  его не убеждало, хотя, как и  обещал Саныч, целая
куча народу (самый активный -- официант Вовчик) клятвенно заверяла, что в тот
злополучный вечер я неотлучно бражничал за ресторанным столиком.
     Впрочем, в  этом-то  следователь и  не  сомневался.  Он  полагал, что я
воспользовался  услугами наемного убийцы. К  счастью, Саныч  оказался ловким
исполнителем и не оставил никаких следов.
     Когда  же  начались   допросы  свидетелей   --  бывших  собутыльников  и
любовников Алины, настроение следователя стало быстро меняться в мою пользу.
Выяснилось,  что  Алина  с  распростертыми объятьями  принимала проституток,
наркоманов, подозрительных типов с уголовным прошлым. Тут и я подлил масла в
огонь, заявив, что в доме имелись значительные ценности.
     Возникла весьма правдоподобная версия: кто-то из  ее постоянных  гостей
дал наводку, а  грабитель (или  целая шайка)  расправился с  хозяйкой  и  ее
очередным любовником,  случайно оказавшимся  в  этот момент  в доме.  В  мою
пользу говорил и тот  факт,  что сама Алина отпустила накануне всю прислугу.
Свидетели подтвердили, что я знал о многочисленных изменах Алины, но никогда
не делал из этого трагедии. Да и ее прошлое сыграло роль.
     Словом, поиск ушел далеко в сторону и меня оставили в покое.
     На  второй  день  после  несчастья  я  похоронил мою  любимую  (хотя  и
хоронить-то было нечего), завалив могилу цветами и устроив пышные поминки.
     В тот же  день родственники хоронили Федора. Обе процессии всретились у
кладбищенских  ворот,  где  разыгралась  безобразная сцена.  Мать  Федора  в
истерике набросилась  на  меня, осыпая  безумными упреками в том смысле, что
следи я строже  за своей женой, ничего такого  не случилось бы.  Я, конечно,
мог бы привести контраргументы, но промолчал. Горе совершенно помутило разум
бедной женщины.
     Лучшему  в  городе  скульптору  я отвез  целую  кипу фотографий  Алины,
заказав выполнить по ним бронзовый памятник в полный рост.
     Деньги, которые мне вернул Саныч, я раздал нищим.
     Оформив  надлежащие документы,  я  стал вполне  официально  именоваться
вдовцом. Вдовец... Слово-то какое!
     А тем временем город  залечивал раны, нанесенные ему в  тот сумасшедший
вечер.   Как    выяснилось,   ураганный   ветер   разметал   целый   поселок
самозастройщиков на одной  из окраин,  повалил великое множество деревьев  и
столбов и даже опрокинул два подъемных крана.
     Что же касается пожара,  то он полностью уничтожил полторы дюжины домов
вместе  с  хозпостройками и садами.  Было выжжено полквартала. Я побывал  на
пепелище.  От  великолепного  палаццо  Алины  с  его  роскошной  обстановкой
остались  лишь  растрескавшиеся  почерневшие  стены да  большая  куча  золы.
Сожженные  деревья  напоминали  пейзаж  из  фантастического  боевика.  Конец
проклятому дому!
     Пожар, похоже, был  на руку отцам города. Они давно уже точили  зуб  на
этот тихий квартал в центре. Тотчас было объявлено, что  на месте выгоревших
участков   поднимется    крупнейший    концертно-развлекательный   комплекс.
Погорельцы принялись  протестовать, я же испытал облегчение.  Скоро исчезнет
всякая память о доме, который принес мне столько страданий.
     Все бы ничего, но с  некоторых пор  меня стала навещать  Алина. Вернее,
несколько  Алин.  Стоило провалиться  в  сон,  как  они входили в  комнату и
располагались вокруг кровати.
     Первая Алина  смотрела  на меня влюбленными  глазами и  жарко  шептала:
"Миленький...",  вторая,  разгоряченная  гневом, упершись кулачками  в бока,
обещала:    "Сейчас    получишь    от    меня    на   бедность!",    третья,
равнодушно-холодная,   усмехалась:   "Зайка,   мне  опять  нужны   денежки",
четвертая,  страшная,  как  старая  ведьма,  размахивала  тесаком:  "Как  ты
омерзителен! Ненавижу! Ненавижу!"... А еще была и пятая, и шестая...
     Иногда появлялась целая толпа Алин, и я жадно искал в ней ту, первую, и
лишь найдя, успокаивался. Но первая приходила  не всегда.  Хуже всего, когда
возникала одна только четвертая с ее тесаком. Я почти  физически ощущал, как
острая сталь проникает в мое горло, и просыпался в холодном поту. Но  другой
раз  пробуждение не  наступало  очень долго,  и  ночные  кошмары  бесконечно
терзали меня. Я стал бояться засыпать ночью и  старался отсыпаться  днем. Но
даже если  я бодрствовал ночью, то в самый глухой ее  час сознание все равно
отключалось  ненадолго  и  Алины  представали  передо  мной  во  всем  своем
многообразии.
     Все  чаще за  ними смутной тенью маячил  Федор. Он  улыбался, показывая
ровные  зубы: "Металлический порошок  -- будущее  человечества!" А  из-за его
спины паскудно  ухмылялся  Мамалыгин:  "Мышьячку с Диара не  желаете? Высший
сорт!"
     Однако нет худа без добра.
     Меня опять неудержимо потянуло к бумаге.
     Я написал несколько рассказов в духе "Береники" и "Мореллы" Эдгара По.
     А затем будто прорвало некую плотину, и сюжеты хлынули потоком (большей
частью  почему-то  мистические).  Лишь   успевай   записывать.  С  радостным
изумлением  я  открыл  для  себя, что  центром  рассказа может  стать  любой
предмет,  случайно услышанная фраза,  давнее воспоминание  и  даже  газетная
строка.
     Например,  на моем  столе стояла  пепельница -- подарок  Алины. Это была
дешевая  аляповатая  поделка в  форме  головы  дьявола -- с  мефистофелевским
носом,  рожками, козлиной  бородкой  и  сардонической  ухмылкой  тонких губ.
Однажды  Алина  выкрасила ее  зрачки и губы  алым лаком для  ногтей,  отчего
голова нежданно приобрела жутковатую выразительность, будто в ней пробудился
дух  преисподней.  Иногда,  особенно  в  сумерках,  мне  казалось,  что  она
внимательно  наблюдает за мной, фиксируя все мои переживания и потешаясь над
ними. И копит злобу, дожидаясь заветного часа... Рассказ я так  и озаглавил:
"Дьявольская пепельница".
     На второй  сюжет  натолкнула  оранжевая  настольная  лампа.  Сам  собой
сложился рассказ о  литераторе,  который  годами работал по ночам  при свете
старой лампы. Но вот ему подарили другую, более изящную,  и литератор  убрал
старушку  на шкаф, не подозревая, что в той живет ранимая душа. Почувствовав
себя оскорбленной,  оранжевая  лампа готовит утонченную месть... Я настолько
вжился в образ обиженной  лампы, что порой мне чудилось, будто она беззвучно
подкрадывается ко мне в темноте, норовя захлестнуть шнур вокруг моего горла.
     В  "Вечерке"  в  рубрике  криминальных  новостей  я  вычитал  небольшую
информацию  о  банде,  которая  убила  двух водителей  рефрижератора,  чтобы
завладеть ценным  грузом. Тотчас возник замысел рассказа  "Рефрижератор" -- о
том, как огромный грузовик мстит бандитам.
     И еще десятка два подобных вещиц положил я на бумагу.
     Получилась  довольно  объемистая  рукопись,  которой  я  гордился,  ибо
полагал,  что  мне удалось взглянуть на  привычные  явления  и  предметы под
свежим углом.
     Но, кажется, я забежал далеко вперед. Вас, вероятно, в  большей степени
занимают не мои литературные изыски, а развитие отношений с Санычем.
     Сейчас перейду к  ним, но прежде одна важная  деталь, о которой я забыл
упомянуть.
     На похоронах  Алины присутствовал Мамалыгин.  Когда гроб  с  ее  прахом
опускали  в могилу, у него было такое же  выражение лица, что и у ребенка, у
которого  отняли  любимую  игрушку. Он посочувствовал мне,  но ни  о чем  не
расспрашивал. Убежденность, что  он знает все, крепла во мне с  каждым днем.
Но почему он молчит? Ждет чего-то? Чего?
     Теперь о Саныче.
     * * *
     В любом  мало-мальски  крупном городе есть улица Полевая, расположенная
обычно в самом захудалом районе.
     Возможно,   вам   известно,   что  в   нашем  городе  Полевая   огибает
взлетно-посадочные полосы аэропорта, затем петляет между глухих стен складов
и заборов автобаз и незаметно растворяется среди полей пригородного совхоза.
Впрочем, есть  на ней небольшие  обитаемые  анклавы:  то тут  то там увидишь
два-три частных  дома, невесть как затесавшихся  в промышленную среду.  Днем
здесь пыльно и шумно: проносятся самосвалы и фургоны, грохочут краны... Но с
наступлением темноты всякая жизнь на Полевой замирает, ни одного таксиста не
заманишь  сюда ни за  какие деньги. Полевая  держит негласное первенство  по
убийствам, грабежам и разборкам.
     Саныч владел небольшим  домиком в три комнаты в  самом  что  ни на есть
глухом   закутке   этой  неприглядной   улицы.  Слева  тянулась   территория
"Вторчермета",  над которой  днями  напролет  стоял скрежет и лязг  металла,
справа  --  испытательный  полигон  какого-то  института,  где  проверяли  на
прочность балки и сваи, с тылу проходила железная дорога.
     Однако такое  местоположение имело и свои преимущества. Подойти  к дому
незамеченным было невозможно даже ночью, поскольку прожекторы  "Вторчермета"
освещали пространство перед ним.
     Жил  Саныч  бобылем и  потребности имел  самые  скромные.  Он не курил,
практически не пил, в еде соблюдал умеренность.  Похоже, не тянуло  его  и к
женщинам.  Обстановка  в  доме  была  спартанской,  чистота  повсюду  царила
идеальная.
     Одна из комнат  напоминала  гостиничный  номер  --  здесь стояли  четыре
кровати, чтобы при случае было где расположиться всей командой.
     А команда Саныча состояла  из трех накачанных парней решительного вида,
которые имели свое жилье в городе, но могли собраться по первому зову.
     * * *
     Первой нашей  жертвой  стал  директор  швейной  фабрики.  По  сведениям
Саныча,  он давно  уже  организовал подпольный цех,  выпускающий "импортные"
джинсы, и поставил дело на широкую ногу.
     Все было разыграно как по нотам.
     Явившись к  директору в кабинет, я представился литератором, собирающим
материал  о передовиках производства. Нельзя ли  рекомендовать кого-либо  из
отличившихся швейников?
     Едва он  втянулся в  беседу, как  я  задействовал биополе, велев  моему
визави выложить всю подноготную  о  зарытых  сокровищах, коли таковые у него
имеются.
     Впав в  транс,  директор  поведал,  что зарыл две банки  с золотишком и
алмазами  на  задах двора своего дальнего  родственника, живущего в одной из
окрестных деревенек.
     Далее  я осведомился, кто  из его  сообщников  и  клиентов  может иметь
аналогичные захоронки.
     Он назвал четверых.
     В кармане у меня был диктофон.
     Выведав  все, что нужно, я обработал его  блокиратором,  после  чего мы
вернулись к разговору  о  передовиках  производства.  Записав  для виду пару
фамилий, я откланялся, пообещав позвонить на днях.
     В  тот же вечер Саныч с  командой совершили увлекательное путешествие в
указанную деревню,  откуда привезли два трехлитровых баллона: один был набит
золотыми  николаевскими десятками, второй заполнял  так называемый ювелирный
лом  --  золотые  колечки,  браслеты,  серьги,  часы...  В  нем же  находился
небольшой коробок с несколькими десятками бриллиантов.
     Себе  я  забрал  шестьдесят  процентов  найденного,   предложив  Санычу
удовлетвориться  двадцатью пятью, а своим  орлам раздать по пять. Возражений
не последовало.
     Но вскоре после того, как кандидатуры Саныча были выпотрошены, а в дело
пошли  типы, обнаруженные  мною,  я  поднял  свою долю  до  семидесяти  пяти
процентов. И снова -- никаких  возражений, ибо благосостояние нашей команды --
каждого ее  члена  -- росло как на дрожжах.  Надеюсь,  не нужно пояснять, что
общался я исключительно с Санычем,  оставаясь для других загадочным Мистером
Икс.
     Действовали мы  всегда  по  одной и  той  же  схеме.  Иногда  возникали
забавные  коллизии, и я  не мог удержаться  от  того,  чтобы  параллельно  с
изъятием клада не сыграть веселую шутку.
     ...Отправился    я    как-то    "раскручивать"    директора    местного
масложиркомбината,   некоего  Балтабаева.  Это  был   невероятный  болтун  и
паталогический хвастун, который ради красного словца не пожалел бы не только
родного отца. Ходили  упорные слухи, что где-то он прячет свой бюст, отлитый
из чистого золота.  Невероятно, но  Балтабаев туманными намеками поддерживал
эту версию, полагая, вероятно, что она придает ему вес в обществе.
     Я воздействовал на него биополем. И что же? Вранье! Развесистая клюква!
Жареная  газетная  утка! Не было никакого бюста. Правда, золотишко  имелось.
(Возможно, его  даже хватило бы на пару отливок.) Все оно  находилось в виде
монет,  колец,  всяческих  ювелирных  поделок.  Впрочем,  был еще  мешочек --
килограмма  на  полтора --  золотого  песка.  Не знаю  уж, где  Балтабаев его
раздобыл.  Реки и  ручьи в  наших краях никогда не считались  золотоносными.
Имелся  и второй мешочек -- с  двумя сотнями алмазов, но довольно мелких. Мне
даже показалось, что они искусственные, и я отдал их Санычу.
     Балтабаев,   несомненно,   был  убежден,   что   схоронил   свой   клад
сверхнадежно. Еще бы: тайник он устроил в стене глубокого колодца, а колодец
тот находился в пригородном поселке, где круглогодично снимал дачу один  его
доверенный человечек. -
     Поскольку колодец находился на виду -- в центре двора, пришлось пойти на
маленькую хитрость. Выяснив, что человечек  Балтабаева (ничего  не  знавший,
между  прочим, о кладе) по вечерам  любит чаевничать, один  из  наших парней
незаметно проник в дом и подсыпал тому в чайник клофелинчику. Вскоре чаевник
отключился. Орлы Саныча  спустились  в  колодец, нашли захоронку и почистили
ее, но тару оставили на  месте, набив  ее  захваченными с собой  черепками и
всяким мусором -- такова была моя прихоть.
     Наутро  я позвонил  разудалому директору, придав  голосу ехидно-грозную
интонацию:
     -- Балтабаев, ты?
     -- Да-а... -- протянул он. -- Кто говорит?
     --  Дьявол!  --  рявкнул я.  --  С тобой говорит дьявол!  Из  ада!  Понял,
хапуга?!
     -- Эй, что за шуточки? Сейчас вызову милицию!
     -- Милиция тебе не поможет!  --  продолжал я стращать бедолагу. -- За твои
прегрешения, за твое мздоимство и бессовестное  воровство я превращаю все то
золото, что ты спрятал в колодце, в черепки и сор!
     С того конца провода донеслось громкое мычание.
     -- А  для тебя, Балтабаев, я приготовил хорошенькое место в преисподней.
Раскаленная сковорода уже ждет твою жирную задницу!  Милости  просим!  --  и,
смеясь, повесил трубку.
     На следующий день я не поленился еще  раз съездить на  масложиркомбинат
специально для того,  чтобы полюбоваться лунообразной пачкой Балтабаева. Да,
это  было  зрелище! Кожа  на  его  щеках,  позеленевших  и  небритых, висела
складками,  как  будто  он  потерял за  минувшие  сутки половину веса.  Куда
подевался его несносный апломб! В глазах читалось дикое смятение, граничащее
с тихим  помешательством. Говорят, с той  поры он стал заикаться и не  может
вылечиться по сей день.
     За все это время у нас случилась единственная осечка.
     Директор городского  Дома  культуры, попутно  промышлявший перепродажей
левого товара  наших цеховиков, оказался столь косноязычным,  что  за десять
минут так и не сумел внятно объяснить мне, где же хранит свою мошну.
     -- Увидишь такую хреновину, -- вещал он, разводя руками, -- а за ней будет
штуковина с загогулиной, шагай от нее десять шагов  на вторую хреновину... --
И так без конца.
     И это была отнюдь  не хитрость -- мое биополе напрочь нейтрализовало это
качество, -- просто бедняга имел ограниченный запас слов.
     Разумеется, мне  не  составляло особого  труда  придумать  способ,  как
все-таки "расколоть" его, но я решил, что ситуация настолько анекдотическая,
что пусть этот краснобай гуляет. Тем более что  объем его сокровищ не  стоил
серьезных усилий.
     Итак, наш бизнес наладился. Колесо завертелось.
     Парадокс, но теперь пришлось подумать о собственном тайнике.
     Не помню, писал ли я, что на даче в Жердяевке имелся просторный и сухой
подвал.
     Я нанял рабочих, которые хорошенько забетонировали два крайних чулана в
нем, усилив  бетон арматурой  и  тремя  рядами  металлической  сетки.  Затем
пригласил   специалиста   по   стальным  дверям   и  сейфам.  Он   установил
бронированные   двери-щиты  с  кодовыми  замками,  как   в  крупных  банках.
Разумеется,  после  окончания  работ  я  воспользовался блокиратором,  чтобы
избавить память этих людей от ненужных подробностей.
     Повышенную  активность в этот  период проявлял  дед Пономарец. Он  юлой
крутился рядом  и  как  бы  невзначай, ненароком,  пытался  проскользнуть  в
подвал.  Пришлось применить  старое надежное средство:  только изрядная доля
выпивки избавляла старика от излишнего любопытства.
     Вход в подвал я тоже  переделал. Раньше он находился в прихожей, теперь
же я  велел  устроить его  в одной из  комнат,  причем таким образом,  чтобы
подвал соединялся с башенкой.
     В первом  отделении  своего  тайника  я  хранил  материальные ценности.
Приятно было иной раз  зайти в эту каморку и постоять четверть часа, любуясь
тусклым  блеском золота.  Через  некоторое  время  мои  запасы,  которые  на
протяжении  многих лет  одни люди  выманивали  у других,  были сопоставимы с
легендарными пиратскими кладами. Притом что дело только раскручивалось.
     Во второй каморке я устроил фонотеку.  Здесь хранились магнитные записи
с  откровениями городских тузов, где они закладывали  друг дружку. Коллекция
росла.  Она  содержала сотни и тысячи имен.  Тут обосновались  и прожорливые
акулы, и ухватистые  сомы, и разбойные  щуки, и колючие  ерши. Хватало также
крокодилов, удавов,  шакалов, гиен  и подколодных  гадюк. Имелось  несколько
редких экземпляров тигров и барсов.  В изобилии водились  подпольные крысы и
мышки всех мастей. Такой вот зоопарк. И все эти особы  были в моей власти, я
знал  их  тайны,  располагал  компроматом,  способным  повлиять  на  передел
завоеванной территории и расстановку сил.
     К примеру,  строгий  Петр Поликарпович, дружбы с которым  так домогался
Китель,  взяток не  брал,  но  не в силу кристальной честности, а по причине
трусоватой  натуры.  Каждый  день его  одолевало  искушение, но одновременно
перед  внутренним  взором  представала сцена  позорного разоблачения,  и  он
пасовал. Мало кто знал, что эту важную персону можно  купить за ничтожнейшую
подачку, лишь бы она не попахивала взяткой.
     А вот железнодорожный начальник беззастенчиво  хапал  направо и налево.
Ларчик   открывался   просто:  в   белокаменной   тот  имел  могущественного
покровителя.
     Да,  моя  фонотека  воистину была  богатством куда  более  ценным,  чем
золото, -- настоящая энциклопедия человеческих пороков.
     Изучая ее, я все отчетливее видел механизм общественного устройства, по
крайней мере в наших весях.
     Давно  ли он, этот механизм, казался мне  хаотичным набором шестеренок?
Святая простота! Наше пресловутое разгильдяйство,  наша  неразбериха -- ловко
состряпанный миф.  Не было никакого хаоса. Вакуума не существовало. Все было
схвачено, притерто  и  застолблено.  Все  разрабатывалось,  каждая  нефтяная
скважина имела владельца. Каждая  золотая  жилочка кормила своего старателя.
Рука мыла  руку, а ниточки тянулись куда-то за пределы области.  И дальше. И
еще дальше.
     Хотя я и оговорился, что моя коллекция включала сотни имен, но много ли
эт