л его отец.
     Эд Маккиннон потянулся за толстым  томом  антологии,  который  служил
арбитром в их игре. Моргая, чтобы сфокусировать свои налитые кровью  глаза
на поэме он прочел:

                   Что может быть еще хуже,
                   Чем в старости ждущие беды?
                   Что меж бровей углубляет морщины?
                   Видеть, как покидают жизни страницы
                   Все, кто так тебе дорог,
                   И быть на земле одиноким, как ныне
                   Приходится мне.

     - Лорд Байрон! "Чайлд Гарольд!" - с торжеством восклицает папа.
     - Мимо, - ворчит Маккиннон. - Два из трех?
     Часами он слушал, как они пьянствуют  за  стенкой  спальни,  заключая
пари,  кто  сможет  узнать  самые  неизвестные  поэмы.  В   конце   концов
почитателей поэзии так развозило, что они едва могли говорить, после  чего
отец начинал жаловаться на жизнь. Его речь была стандартной. Он не раз уже
слышал это раньше.
     Сперва его папа читал строфу из "Фонтана" Водсворта:

                   Мудрого разум
                   Меньше скорбит о том,
                   Что возраст уносит с собой,
                   Чем о том,
                   Что он позади оставляет.

     Затем он пускался в яростную тираду по поводу тирании времени: о том,
что жизнь такая безрадостная  потому,  что  мы  находимся  на  пике  своих
возможностей в  двадцать  один  год,  когда  понятия  не  имеем  обо  всех
прелестях, упуская лучшие годы своей жизни, блюдя чистоту  своего  тела  и
соскальзывая под уклон, сперва медленно, а затем все  быстрее,  вступив  в
средний возраст.
     - Какой в этом  толк?  -  обычно  восклицал  папа.  -  Ради  чего  мы
барахтаемся? - Затем он обращал всю свою желчь на мать Цинка.
     О, как он ненавидел папу за это. Лежа на кушетке, которую он делил  с
Томом, он слушал, как старик ругает свою жену.
     - Поверите ли вы, парни? Посмотрите на нее. Самая хорошенькая девушка
в Саскачеване в тот  день,  когда  мы  обвенчались.  Видите,  что  сделало
безжалостное время? Оставило меня с морщинистой седой ведьмой.
     Пока Цинк дрожал в темноте, сердце  обливалось  кровью.  Почему  мать
взвалила на себя такую обузу?  Ради  своих  детей?  Потому,  что  боялась?
Приказывая себе спать, он давал себе слово однажды заступиться за нее.
     На следующее утро Цинк знал, чего можно ждать.
     Обозленный и не  выспавшийся,  папа  заставит  его  вновь  вспоминать
бардов, ударяя его одной строфой за другой,  чтобы  поставить  на  колени,
вызверяясь на мать, если она попытается вмешаться.
     - Уйди, женщина, - прорычит папа. - Я не хочу вырастить  неграмотного
деревенщину.

                   Брюзгливая старость и юность
                   Не могут жить вместе в согласье:
                   Юность полна удовольствий,
                   А старость заботы полна.

     - Ну-ка, живо, сынок. Назови поэта.
     - Шекспир, папа.
     В один из дней он взбунтуется против  старика,  скажет  ему  прямо  в
лицо, что он не заслужил такой жены, как она; жены, которая  ухаживает  за
ним  несмотря  на  засуху,  голод,  почти  разорение  и  его  нескончаемые
брюзгливые упреки; которая не только создает для него домашний уют,  но  и
защищает его от сплетен независимо от того, каким ослом он бывает.
     Говоря все это старику в глаза,  он  был  обмочившимся  теленком,  но
порка, которую он получил за это, была столь жестокой, что  заставила  его
мать вскрикивать, так что он  никогда  больше  не  отваживался  произнести
что-нибудь подобное, чтобы уберечь ее от страданий.
     Чтобы досадить старику, он стал копом.
     Папа ненавидел полицию со времен депрессии, когда был избит дубинками
до бесчувствия во время бунта в Риджайне.
     Тик-так, подумал Цинк. Время идет.
     Обильно исходя потом, он выплеснул еще  один  ковш  на  камни  сауны.
Когда пар обжег его, он растянулся на кедровых досках, держа  ковш  словно
импровизированное зеркало. С его блестящего донышка на него уставилось его
отражение.

                   Возраст, подходя украдкой,
                   в своих тисках меня сжимает,

     подумал он.
     Суровый, с резкими чертами, он  выглядел  неплохо.  Его  естественные
серовато-стальные волосы были такими от рождения, из-за их  металлического
оттенка он и получил свое  имя.  Со  временем  цвет  волос  стал  скрывать
красноречивую примету возраста, но  ничто  не  могло  скрыть  сети  морщин
вокруг его серых глаз. При росте шесть футов и два дюйма и весе 195 фунтов
его фигура была мускулистой от работы на родительской ферме в подростковом
возрасте. Цинк делал сто пятьдесят приседаний  и  поднимал  штангу  каждый
день, но обнаженным он напоминал жнеца, порезавшегося своей косой.  Там  и
сям его кожа теряла свою  эластичность,  в  то  время  как  грубые  волосы
начинали виться там, где никогда не росли  раньше.  Двухдюймовый  заживший
шрам тянулся через скулу.
     Проходящие годы произвели изменения и на ферме Чандлера.  Девять  лет
назад папа скончался. Ферма принадлежала их семье более столетия; она была
основана после Рьельского восстания 1870 года. Отец Цинка воспитывал обоих
мальчиков, полагая, что они унаследуют  землю,  и  он  так  и  не  простил
старшему сыну того, что тот оставил ее ради поступления в Силы.  Последние
папины слова на смертном одре были: "По крайней мере,  хоть  один  из  них
стал человеком".
     Теперь, через двадцать лет после облачения в красное сукно, Цинк стал
задаваться вопросом, почему он стал копом.
     Было ли это ради того, чтобы "утверждать Закон" -  это  было  девизом
Сил - или для того, чтобы "пнуть старика по шарам"?
     В эти дни он почувствовал, что Том сделал лучший выбор.
     Младший брат Цинка модернизировал  ферму.  Со  всеми  двумя  тысячами
акров непрерывно приносящей урожай земли, у него была крупнейшая в  округе
коровья ферма. Поскольку  Том  вел  дело,  постоянно  используя  последние
достижения  технологии  (самоходный  "Джон  Дир   Титан-II"   с   бортовым
компьютером  и  гидростатическим  управлением;  пневмосеялка  с   радарным
контролем глубины посева с точностью до 0,1 дюйма), он работал только семь
месяцев в году. Офисом Тому служил  трехсотсильный,  с  четырьмя  ведущими
колесами  трактор  "Кэйз"  с   плавающими   сиденьями   и   кондиционером,
дооборудованный убирающейся крышей и съемными бортами. С приходом  хорошей
погоды во  время  сельскохозяйственного  сезона  он  мог  открыть  кабину,
стянуть рубаху и загорать  под  лучами  солнца.  Стереоустановка  трактора
могла  создавать  ужасающий  рев:  средневолновый  приемник  "Альпина"   с
усилителями, дающими до четырехсот  ватт,  и  десятидюймовыми  динамиками,
перекрывающими диапазон от 80 Гц до 160  кГц.  Под  Спрингстина  или  "Лэд
Зеп", орущих так, что едва  не  лопались  барабанные  перепонки,  Том  мог
курить классную сигару и вспахивать свои поля.
     После окончания жатвы наступало время для отдыха.  Пока  Цинк  тратил
свою жизнь на возню с психами вроде Вурдалака  (отпуск  у  него  составлял
несколько недель в году), Том  проводил  пять  месяцев,  жаря  свою  спину
где-нибудь на юге, у Тихого океана, или ныряя в Карибском море. С весенней
оттепелью он возвращался, рассчитывался с наемными помощниками  и  начинал
весь цикл снова.
     Если вступаешь в дерьмо,  подумал  Цинк,  то  часть  его  обязательно
пристает к трости.
     Он задумался, не вступает ли он в кризис середины жизни?
     Воодушевляться - чем?
     Арифметикой?
     40 х 2 = 80 годам, при том, что мужчины в среднем живут 72 года?
     Или это было вызвано посещением матери на прошлой неделе?
     У Тома были две немецкие овчарки: Барк  и  Байт.  Барк  получил  свою
кличку [Барк (Bark) - лаять, лай (англ.)] потому, что его  лай  был  более
грозным, чем у Байта. Собаки сопровождали его от самых ворот,  от  нанятой
им машины, затем по лестнице переднего крыльца и до  дверей  фермы.  После
того, как он  постучал,  его  матери  потребовалось  долгое  время,  чтобы
отворить.
     Больше минуты он стоял снаружи на  пронизывающем  до  костей  холоде.
Было заметно его дыхание на морозном воздухе. Ноги отбивали чечетку, чтобы
стряхнуть снег с ботинок и отогреть пальцы. Ты  не  мог  подумать  о  том,
чтобы взять машину с обогревателем? Оглядывая виднеющиеся поля,  он  снова
почувствовал себя резвящимся мальчишкой, подкарауливающим сову,  жившую  в
амбаре, когда она слетит вниз с  соломенной  крыши;  ощущение  невинности,
потерянной навсегда, комком стало у него в горле. То было время, когда эта
ферма была для него всем миром.
     - Привет, сынок, - сказала мама, отворяя наконец дверь.
     - Привет, ма, - ответил он, стараясь скрыть свой шок.
     Прошло меньше года после его последнего посещения, но  за  это  время
она состарилась на десяток лет. Ее волосы теперь были совершенно белыми  с
полосками тускло-желтого, узкие плечи ссутулились, превратившись  в  горб.
Когда он взял ее руку в свою и поцеловал  в  щеку,  запах  перлового  супа
вновь напомнил ему детство. Он содрогнулся,  ощутив  в  своих  пальцах  ее
слабую кисть и заметив жесткие  седые  волоски  на  ее  верхней  губе.  За
стеклами очков в проволочной оправе ее глаза были затуманены катарактой.
     Старик высосал ее всю, подумал он.
     Затем он вспомнил обещание, которое однажды дал ей.
     Чувство вины за то, что не виделся с ней чаще, заставило его  отвести
глаза.
     - От холода у меня ломит кости, сын. Ты войдешь, или  мне  обогревать
весь Саскачеван?
     Он шагнул в дверь и закрыл ее за собой.
     - Садись в кухне. Это всегда была твоя любимая комната.
     Дом не изменился с тех пор, как он был ребенком.  Том  построил  свой
собственный на другом конце поля, предоставив дому их матери коробиться от
времени. Та же обшитая сосновыми досками кухня, та же дровяная печь. Те же
медные миски и кастрюли, развешанные по стенам. Те же  банки  с  домашними
заготовками на полке рядом с  коробками  с  чаем.  Единственное,  чего  не
доставало - это энергии его матери.
     - "Эрл Грэй", Цинк? Ты, должно быть, продрог?
     - Не отказался бы от чашки. Но позволь мне заварить его.
     - Я всегда сама заваривала чай в этом доме, - сказала она.
     Ему было мучительно  наблюдать  за  тем,  как  она  дрожащими  руками
разогрела чайник, затем мучилась, наливая  кипяток.  Она  выглядела  такой
изнуренной. Такой хрупкой. Такой обыденной. Придавленной тем, что день  за
днем вынуждена была бороться за то, чтобы доказать своему разуму,  что  ее
тело по-прежнему в состоянии позаботиться о себе.  Что  произойдет,  если,
встав однажды утром, ты обнаружишь, что война проиграна? Не будет  ли  это
днем, когда ты сведешь счеты со своим желанием жить?

                До тех пор, пока старость, горе иль болезни
                Плоть мою не обвенчают с тленом

     подумал он.
     - Ты когда-нибудь думала о том, чтобы переехать в Роузтаун, мама?
     - Нет, - сказала она резко, положив конец обсуждению.
     - Ты ведь знаешь, зимой? Когда Том уезжает?
     - Что мне делать в городе, Цинк? Вся моя жизнь прошла здесь.
     - Ты бы приезжала обратно весной, мама. Том мог бы захватывать тебя с
собой, когда он...
     - Ты помнишь снеговиков, которых ты лепил во дворе? Иногда  я  скучаю
по их ледяным лицам так же, как и по твоему.
     - По поводу Роузтауна, мама...
     - Сын, я остаюсь здесь. Вы с Томом живете своей жизнью. Я  буду  жить
своей.
     - Ты ведь не становишься моложе.
     - Так же, как и ты. Скоро тебе  исполнится  сорок  и  ты  вступишь  в
средний возраст. Ты понимаешь, что если бы ты был женат и твоя жена  ждала
сейчас ребенка, то тебе будет шестьдесят, когда твоему ребенку  исполнится
двадцать?
     - Ладно...
     - Ты не хочешь детей, Цинк?
     - Мама, на это есть еще достаточно времени. Мы говорим о тебе.
     - Нет, сынок. Суть состоит в том, что мы говорим о нас. В твоей жизни
есть женщина?
     - Сейчас нет. Я все испортил, подумал он. Я  выбирал  между  Кэрол  и
Деборой и потерял их обеих.
     Чувствуя себя неуютно от этой темы, он  пересек  кухню  и  подошел  к
окну.
     - Что ты скажешь, если после чая мы слепим вместе одного?  Ты  будешь
сидеть здесь и руководить мной во дворе?
     - Снеговика, как в старые времена? Я любила это.
     - А я люблю тебя, - сказал он обнимая ее.
     Его мама наполнила чайник и засунула "коричневую  Бетти"  в  стеганый
чехол. Подойдя к столу, он толкнул  отцовское  кресло-качалку.  Слушая  ее
скрип... скрип... скрип, он подумал о папе, курящем трубку, с  "Альманахом
фермера", лежащим у него на коленях. То  было  время,  когда  Цинк  боялся
садиться в это кресло.
     Фотоальбом лежал открытым на столе  рядом  с  качалкой.  Может,  мама
пролистывала его, когда  он  приехал?  Опустив  взгляд,  он  наткнулся  на
мгновение, запечатленное навсегда: его отец, высокий и представительный, с
гордым блеском в глазах, его мать - не старше двадцати пяти лет - в  своем
свадебном платье.
     Он посмотрел на старую женщину, разливающую чай.
     Он глянул на красавицу на фотографии.
     Если бы только я мог отвести руку времени, подумал он.
     Звонок телефона прервал его воспоминания.
     Сперва он подумал, что телефон звонит в кухне фермы; затем он  понял,
что это - в лыжном домике.
     Оставляя уют  сауны,  он  завернулся  в  простыню  и  зашлепал  через
холодную кабину, чтобы ответить на вызов.
     - Чандлер.
     - Инспектор, меня зовут Роберт де Клерк. Я новый начальник спецотдела
"Х".
     - Да, сэр, - сказал Цинк. - Добро пожаловать обратно.
     - Я хочу, чтобы вы вылетели в Сан-Франциско.



                                АКУПУНКТУРА

                         Ванкувер. 8:50 пополудни

     В квартале от лавки,  где  прошлой  ночью  исчез  мясник,  был  склад
человека, покупавшего и перепродававшего рога. Еще дальше по Пендер-стрит,
на углу с Клином, между школой кунг-фу и  рестораном  "Счастливый  случай"
втиснулась китайская аптека. Дожидаясь момента, когда через  десять  минут
лавка закроется, трое молодых панков с серьгами в ушах и  татуировками  на
руках стояли снаружи, разглядывая лекарства, выставленные в окне. Одетые в
черные джинсы, белые тенниски и черные кожаные куртки, они  называли  свою
азиатскую  уличную  банду  "Демонами  переулков".   Китайские   иероглифы,
нарисованные на стекле, перечисляли обычные даосийские рецепты:

          рога                       плодородие и общее здоровье
          костный мозг крокодила     роды и мышечные боли
          медвежий желчный пузырь    болезни сердца и рак
          питоний жир                фурункулы
          печень ящериц              для выкидыша
          кожа кобры и гадюки        успокоительное
          рог носорога               стимуляция мужской сексуальности
          петушиные гребни           загустение крови и болезни живота
          клоп-вонючка               астма, болезни почек и селезенки
          желчь карпа                слепота и глухота
          пенис тигра                образование семени

     Китайский  таэль  составляет  1,3  унции.  За  окном  виднелись  ряды
фаянсовых баночек. Некоторые из них  содержали  засушенных  ящериц,  змей,
жуков и лягушек. Другие вмещали в себя копыта,  хвосты  и  половые  органы
копытных. Напоминающие по форме свеклу желтовато-зеленые мешочки, медвежьи
желчные  пузыри,  оценивались  в  650  долларов.  Рога  лосей  и   карибу,
разрезанные на тонкие пластины, шли по цене 550  долларов  за  таэль.  Для
тех, кто мог себе позволить подвергнуть опасности целый вид, рог  носорога
был доступен по цене 2900 долларов за таэль, а пенисы  тигров  -  по  1800
долларов.
     Витрина  рядом  представляла  западную   фармакологию.   Пространство
впереди занимали полки от пола до потолка  с  образцами  здоровой  пищи  и
упаковками с лекарствами. Здесь двое женщин-азиаток в свитерах с эмблемами
Университета Британской  Колумбии  покупали  подорожник,  горец  птичий  и
бенгальскую марену.
     Позади, за стойкой, заполненной  органами  диких  животных,  аптекарь
смешивал снадобья из аптекарских склянок. Традиционная даосийская медицина
соединяла растительное инь и животное  янь  для  уравновешенной  пропорции
рецепта. Акупунктура выполнялась в боковой комнате.
     В пять минут девятого студентки УБК покинули аптеку. У одной  из  них
была перевязана рука.
     Двумя минутами позже был составлен последний рецепт. Человек, который
заказывал его, поспешил к выходу.
     Панки дождались, пока аптекарь останется один, затем вошли  в  лавку,
когда он был в комнате для акупунктуры.
     Тень, упавшая  на  противоположную  от  двери  стену,  заставила  его
обернуться от стола для акупунктуры.
     Расширив в испуге глаза, азиат открыл рот, чтобы позвать  на  помощь,
но один из панков вонзил блестящую иглу ему в глаз.
     Инструмент для акупунктуры вызвал фонтанчик глазной жидкости,  прежде
чем пронзил глазное яблоко и погрузился в мозг.
     На следующий день Ричмондскому управлению КККП было  выражено  шумное
недовольство.
     После того,  как  закончилось  рабочее  время,  определяемое  местным
распорядком  дня,  лесопилка  и  бетономешалка  работали  уже   на   новой
строительной площадке.



                                  ЗОДИАК

           Сан-Франциско. Понедельник, 16 марта 1987 г., 11:04 утра

     Рейс 51 "Канадиан Пасифик" из Калгари объединился в Ванкувере с  241,
чтобы лететь до Сан-Франциско. Дожидаясь в Ванкувере посадки  на  самолет,
Цинк заметил киоскера, распаковывающего новую книгу де  Клерка.  Он  купил
"Волынки, кровь и слава", чтобы почитать в воздухе, и  как  раз  дошел  до
места, где описывалось открывание сундука Блейка, когда 737 приземлился  в
Калифорнии. Миф побеждает пыль, подумал он.
     Имея шесть футов два  дюйма,  Цинк  был  того  роста,  которым  могли
похвастать не слишком многие мужчины. Но у пары гигантов в  дверях  фигуры
были как у Халка Хогана.  Встретившись  с  ними,  Цинк  почувствовал  себя
карликом.
     - Макилрой, - сказал рыжеволосый, расплющивая руку Чандлера.
     - Макгвайр, - сказал блондин, довершая дело.
     - Зовите меня Мак.
     - Меня тоже.
     - Это легко запомнить.
     Макгвайр согнул свою бычью шею.
     - А где же лошадь?
     - Не будь дураком, - сказал Макилрой. - Она в багаже. Или ты думаешь,
что конные позволяют своим зверюгам летать первым классом?
     - Я вас знаю, - сказал Макгвайр, ткнув пальцем в сторону Цинка. -  Вы
были в "Разгроме на Миссури" и в фильме де Пальмы.
     - Ширли Темпл был конным.
     - Им был еще Алан Лэдд.
     - Нельсон Эдди.
     - Том Микс.
     - И Гарри Купер.
     - Неверно, - сказал Чандлер. - Он играл Техасского Рейнджера.
     - Кто-то звал меня?
     Сзади раздался женский голос.
     - Полегче, мальчики. Никакого рукоприкладства в аэропорту.
     Сердце Цинка перестало биться.
     В горле у него пересохло.
     - Привет, детка.
     - Мой Бог.
     Чувствуя, что ладони у него вспотели, он обернулся.
     Макилрой глянул на Макгвайра.
     Макгвайр пожал плечами.
     - Должно быть - Неделя Старых Друзей, - сказал он.
     Специальный агент Кэрол Тэйт была шестифутовой амазонкой,  родившейся
и выросшей в Техасе. Голубоглазая, белокурая,  с  ямочками  на  щеках;  ее
по-деревенски здоровый вид мог бы украсить  коробку  от  кукурузных  зерен
Келлога.  Крупнокостная,  гибкая  от  ежедневных  занятий  аэробикой,  она
двигалась с уверенностью эксперта  по  боевым  искусствам.  Своим  внешним
видом она напоминала Цинку  Дэрил  Ханну.  Когда  они  впервые  занимались
любовью на Род-Айленде, она едва не сломала ему спину.
     - Всюду ты успеваешь, - сказал Чандлер. - Я думал, что ты в Бостоне.
     - Там я и была, пока они не вытащили меня прошлой ночью.
     - Чтобы опекать меня?
     - Другого выхода не было. Это убийство Мэрдока  мерещится  Вашингтону
по ночам. Судья-иностранец, з