только  она  и
никакая другая?
    - Объяснил.
    - И что?
    - И ничего.
    - Ну так повтори.
    Ведьмак прижал к губам пальцы и издал вибрирующую трель.  С
трудом подбирая слова  и  мелодию,  начал  переводить  любовные
излияния князя.
    Сирена легла навзничь на воду и прервала его.
    - Не переводи, не мучайся, - пропела она. - Я поняла. Когда
он говорит, что любит меня, у него всегда бывает  такая  глупая
физиономия. Он сказал что-нибудь конкретное?
    - Не очень.
    - Жаль. - Сирена затрепыхалась и  нырнула,  сильно  изогнув
хвост и вспенив  воду  узким  плавником,  напоминающим  плавник
султанки.
    - Что? Что она сказала? - спросил князь.
    - Что ей жаль.
    - Чего жаль? Что значит - жаль?
    - Мне кажется, это был отказ.
    - Мне не отказывают! - крикнул князь, противореча очевидным
фактам.
    - Ваша милость, - буркнул подходя  капитан  когги.  -  Сети
готовы - закинем, и она ваша...
    - Я бы не советовал, - тихо проговорил Геральт.  -  Она  не
одна. Под водой их много, а в глубине может притаиться кракен.
    Капитан вздрогнул,  побледнел  и  обеими  руками  почему-то
схватился за ягодицы.
    - Кра... кракен?
    - Он самый, - подтвердил ведьмак. -  Не  советую  играть  с
сетями. Ей достаточно крикнуть, и от вашей  посудины  останутся
плавающие доски, а нас утопят, как котят. И  вообще,  Агловаль,
реши, ты хочешь  жениться  или  просто  намерен  поймать  ее  и
держать в бочке?
    - Я ее люблю, - твердо сказал  Агловаль.  -  Хочу  взять  в
жены. Но надо, чтобы у нее были ноги, а не чешуйчатый хвост.  И
это можно сделать. За два  фунта  роскошных  жемчужин  я  купил
магический  эликсир  с  полной  гарантией.  Выпьет  -  и  ножки
отрастут. Помучается недолго, дня три, не больше. Давай вызывай
ее, ведьмак, скажи еще раз.
    - Я уже говорил дважды. Она ответила, что не  согласна.  Но
добавила, что  знает  морскую  волшебницу,  которая  с  помощью
заклинаний готова превратить  твои  ноги  в  элегантный  хвост.
Притом безболезненно.
    - Спятила, что ли? У меня - рыбий хвост? Ни за что. Вызывай
ее, Геральт.
    Ведьмак сильно перегнулся через борт.  В  тени  когги  вода
была зеленой и казалась густой, как желе. Звать не было  нужды.
Сирена взвилась над волнами в фонтане воды, какое-то  мгновение
стояла на хвосте,  потом  скатилась  по  волне,  перевернулась,
демонстрируя все свои прелести. Геральт сглотнул.
    - Эй вы! - пропела она. - Долго еще? У меня  кожа  скорбнет
от солнца! Белоголовый, спроси его, он согласен или нет.
    - Он не согласен, - пропел  в  ответ  ведьмак.  -  Шъееназ,
пойми, он не может жить с хвостом и существовать под водой.  Ты
можешь дышать воздухом, а он водой не может вообще!
    - Так я и знала, - взвизгнула  сирена.  -  Знала.  Увертки.
Глупые, наивные  увертки,  ни  на  грош  жертвенности!  Любящий
жертвует! Я ради него жертвовала собой, ежедневно  вылезала  на
скалы,  все  чешуйки  на  попе  протерла,  плавник  растрепала,
простыла.  Насморк  схватила!  А  он   ради   меня   не   хочет
пожертвовать двумя своими паршивыми обрубками? Любить -  значит
не только брать, но и уметь отказываться от чего-то, жертвовать
собою! Повтори ему это!
    - Шъееназ! - воскликнул Геральт. - Ты что, не понимаешь? Он
не может жить в воде!
    - Я не принимаю глупых отговорок!  Я  тоже...  Я  тоже  его
люблю и хочу иметь от него мальков, но как это  сделать,  ежели
он не хочет дать мне молок? Куда я ему икру положу? В шапку? '
    - О чем это она? - крикнул князь. - Геральт! Я привез  тебя
не для того, чтобы ты с ней беседы беседовал, а...
    - Она стоит на своем. Она злится.
    - А ну давай сюда сети! - рявкнул Агловаль. - Подержу ее  у
себя в бассейне, так она...
    - А вот такого не хотите, ваша милость! - крикнул  капитан,
демонстрируя рукой, что он имеет в виду. - Под нами может  быть
кракен! Вы когда-нибудь видели кракена,  господин?  Прыгайте  в
воду, ежели на то ваша воля, ловите  ее  руками.  Я  мешать  не
стану. Я этой коггой живу!
    - Ты живешь моей милостью, паршивец! Давай сети, а то  велю
повесить!
    - Поцелуй...те пса под хвост! На  когге  -  моя  воля  выше
вашей! Я тут капитан!
    - Тихо вы оба! - зло крикнул Геральт. - Она что-то говорит,
у них трудный диалект, мне надо сосредоточиться!
    - С меня довольно! - певуче воскликнула Шъееназ. -  Я  есть
хочу. Ну, белоголовый, пусть он решает, и немедленно. Скажи ему
одно: я больше не хочу быть посмешищем и не стану разговаривать
с ним, с этой четырехрукой морской звездой.  Повтори  ему,  что
для забав, которые он предлагает мне на  скалах,  у  меня  есть
подруги, которые делают все гораздо  лучше!  Но  я  считаю  это
играми для  детишек,  у  которых  еще  не  сменилась  чешуя  на
хвостах. Я нормальная, здоровая сирена...
    - Шъееназ...
    - Не прерывай! Я еще не кончила! Я здоровая,  нормальная  и
созревшая для нереста, а ему, если он действительно меня хочет,
связываться с Эйком, Ярпен?  Он  болтает  ерунду,  но  уж  коли
нормального тритона. Иначе я знать его не знаю!
    Геральт переводил быстро, стараясь избегать  вульгарностей.
Не очень-то это получалось. Князь покраснел, выругался.
    - Бесстыжая девка! - рявкнул он. - Холодная макрель!  Пусть
найдет себе треску покрупнее с большим...  ну  что  там  у  них
есть...
    - Что он сказал? - заинтересовалась Шъееназ, подплывая.
    - Что не желает заводить хвоста!
    - Так скажи  ему...  Скажи  ему,  чтобы  он  высушился  как
следует!
    - Что она сказала?
    - Она сказала, - перевел ведьмак, - чтобы ты утопился!

     2

    - Эх, жаль, - сказал Лютик, - не мог я  с  вами  поплавать.
Что делать, я на море блюю  так,  что  хуже  не  придумаешь.  А
знаешь, я ни разу в жизни не болтал  с  сиреной.  Обидно,  черт
побери.
    - Насколько я тебя знаю, - проговорил Геральт, приторачивая
вьюки, - балладу ты напишешь и без того.
    - Верно. Уже готовы первые строчки. В моей  балладе  сирена
пожертвует собою ради князя, сменит  рыбий  хвост  на  шикарные
ножки, но заплатит за это потерей  голоса.  Князь  изменит  ей,
бросит, и тогда она умрет от тоски, обратится в  пену  морскую,
когда первые лучи солнца...
    - Кто поверит в такую чушь?
    - Неважно, - фыркнул Лютик. - Баллады пишут  не  для  того,
чтобы в них верили. Их пишут, чтобы ими волновать.  А,  чего  с
тобой говорить! Что ты в этом смыслишь?  Скажи  лучше,  сколько
заплатил Агловаль?
    - Нисколько. Сказал, что я не справился с задачей.  Что  он
ожидал другого, а он платит за дела, а не за добрые намерения.
    Лютик  покачал  головой,  снял   шапочку   и   сочувственно
посмотрел на ведьмака.
    - Означает ли сие, что у нас по-прежнему нет денег?
    - Похоже на то.
    Лютик сделал еще более жалостливую мину.
    - Все из-за меня. Моя вина, Геральт, ты не в обиде?
    Нет, ведьмак не был на Лютика в обиде. Совершенно не был.
    Хотя то, что с ним случилось, несомненно, произошло по вине
Лютика. Именно Лютик настаивал на  том,  чтобы  отправиться  на
гулянье в Четыре Клена. Гулянья,  доказывал  он,  удовлетворяют
глубокие и естественные потребности людей.  Время  от  времени,
утверждал бард, человеку надобно встречаться с  себе  подобными
там, где можно посмеяться и попеть,  набить  пузо  шашлыками  и
пирогами, набраться пива, послушать музыку и потискать в  танце
потные  округлости  девушек.  Если  б  каждый  человек  пожелал
удовлетворять  эти  потребности,  так   сказать,   в   розницу,
доказывал Лютик,  спорадически  и  неорганизованно,  возник  бы
неописуемый хаос. Поэтому придумали праздники и гулянья. А коли
существуют праздники и гулянья, то на них следует бывать.
    Геральт  не  возражал,  хотя  в  перечне  его   собственных
естественных  и  глубоких  потребностей  участие   в   гуляньях
занимало  далеко  не  первое  место.   Однако   он   согласился
сопровождать Лютика,  поскольку  рассчитывал  в  сборище  людей
добыть информацию о возможном задании или занятии -  давно  его
никто не нанимал, и запас его наличных небезопасно уменьшился.
    Ведьмак не держал на Лютика зла за то, что тот прицепился к
Леснякам. Он и сам был виноват -  мог  вмешаться  и  остановить
барда.  Не  сделал  этого,  потому  что  тоже  терпеть  не  мог
пользующихся дурной славой Стражей  Пущи,  именуемых  в  народе
Лесняками - добровольной организации, занимающейся истреблением
нелюдей. Он сам еле сдерживался, слушая их похвальбы о том, как
они нашпиговали стрелами, зарезали либо повесили эльфа,  лешего
или  духобаба.  Лютик  же,  который,  путешествуя  в   обществе
ведьмака, решил, что он в полной безопасности, превзошел самого
себя. Сначала  Стражи  не  отвечали  на  его  задирки,  ехидные
замечания и наглые намеки, вызывающие хохот  у  наблюдавших  за
развитием событий крестьян. Однако, когда Лютик пропел  заранее
заготовленный хамский и оскорбительный  куплет,  оканчивающийся
вообще-то совершенно нейтральными словами: "Я не знаю о  таком,
кто б  хотел  быть  Лесняком",  возник  скандал,  завершившийся
всеобщей потасовкой, а сарай, игравший  роль  танцзала,  сгорел
дотла. Вмешалась дружина комеса Будибога  по  прозвищу  Плешак,
которому подчинялись Четыре Клена. Лесняков, Лютика, а заодно и
Геральта признали сообща виновными  во  всем  ущербе,  уроне  и
преступлениях,  включая  и  совращение   некоей   рыжей   немой
малолетки, которую после случившегося нашли в кустах за  гумном
порозовевшей  и  глуповато  улыбающейся,  в   ночной   рубашке,
задранной аж до подмышек. К счастью, комес Плешак знал  Лютика,
поэтому все кончилось штрафом, который тем  не  менее  поглотил
всю их наличность. К тому же им пришлось со  всех  конских  ног
удирать из Четырех Кленов,  потому  что  изгнанные  из  деревни
Лесняки грозились отыграться на них, а в  окружающих  лесах  на
нимф охотился их отряд, насчитывавший  свыше  сорока  голов.  У
Геральта  не  было  ни  малейшего  желания  стать  мишенью  для
Лесняковых  стрел  -  стрелы  были  зазубренные,  как  гарпуньи
наконечники, и страшно калечили тех, в кого попадали.
    Пришлось  отказаться  от  первоначального  плана   посетить
расположенные неподалеку от Пущи  деревни,  в  которых  ведьмак
рассчитывал получить работу. Вместо этого они поехали к морю, в
Бремервоорд. К сожалению, кроме малообещающей любовной  интриги
князя Агловаля и сирены Шъееназ, ведьмак работы не  нашел.  Они
уже проели золотой Геральтов перстень  с  печаткой  и  брошь  с
александритом, которую трубадур некогда получил  на  память  от
одной из многочисленных невест. Все было скверно. И все же нет,
ведьмак не был зол на Лютика.
    - Нет, Лютик, - сказал он. - Я на тебя не сержусь.
    Лютик не поверил, что явно следовало из его молчания. Лютик
молчал редко. Он похлопал коня по  загривку,  неведомо  который
раз покопался во вьюках. Геральт знал, что ничего  такого,  что
можно было бы обратить в наличные, там не окажется. Запах  еды,
несомый бризом от ближайшего дома, становился невыносимым.
    - Мэтр! - крикнул кто-то. - Эй, мэтр!
    - Слушаю, - повернулся  Геральт.  Из  остановившейся  рядом
двуколки,  запряженной  в  пару  онагров,  выбрался   брюхатый,
солидный мужчина в войлочных башмаках и тяжелой шубе из волчьих
шкур.
    - Э-э-э... ну, того... - растерялся брюхач, подходя. - Я не
вас, господин... Я мэтра Лютика...
    - Это я, - гордо выпрямился поэт, поправляя шапочку с пером
цапли. - Чего желаете, добрый человек?
    - Мое почтение, - сказал брюхач. - Я - Телери  Дроухард  по
прозвищу Краснобай, бакалейщик, старшина здешней  гильдии.  Сын
мой, Гаспар, обручается с Далией,  дочерью  Мествина,  капитана
когги.
    -  Ха,  -   сказал   Лютик,   храня   достойную   трубадура
серьезность. - Поздравляю и желаю  счастья  молодым.  Чем  могу
служить? Или речь идет о праве первой ночи? От этого я  никогда
не отказываюсь.
    - Э? Не... того... Тут, значить,  такое  дело,  праздник  и
выпивка по случаю обручения будут нонче вечером. Жена моя, как,
значить, узнала, что вы, мэтр, в Бремервоорд  заглянули,  дырку
мне в брюхе провертела... Ну баба есть  баба.  Слышь,  говорит,
Краснобай, покажем всем, что мы нс хамы, значить, какие, мы  за
культуру и искусство головы, значить, положим. Что у нас  ежели
уж застолье, то, стало быть, это, как его, ну духовное, а не то
что только надраться и облеваться. Я ей, бабе  глупой,  толкую:
мы, дескать, уже наняли одного барда, тебе  мало?  А  она,  что
один - это, значить, недостаточно, что, дескать, мэтр  Лютик  -
другое дело.  Какая  слава  и,  опять  же,  соседям  шпилька  в
задницу. Мэтр? Окажи нам, значить, такую честь... Двадцать пять
талеров, значить, наличными, как символ, само  собой...  Только
лишь бы искусству потрафить...
    - Уж не ослышался ли я? - протянул  Лютик.  -  Я  -  второй
бард? Довесок к какому-то другому музыканту? Да еще  этот,  как
его, символ? Мне?  Нет,  так  низко  я  еще  не  пал,  милсдарь
Краснобай Дроухард, чтобы кому-то подпевать!
    Дроухард стал пунцовым.
    - Прощения просим, мэтр, - пробормотал он еле слышно. -  Не
так я, значить, мыслил... Энто все жена...  Прощения  просим...
Окажите честь...
    - Лютик, - тихо шепнул Геральт.  -  Не  задирай  носа.  Нам
необходимы эти несколько монет.
    - Не учи меня жить! - разорался  поэт.  -  Я  задираю  нос?
Глядите-ка на него! А что сказать о тебе, то и дело отвергающем
выгодные предложения? Хирриков ты не убиваешь, потому  что  они
вымирают, двусилов - потому как они безвредны, ночниц -  потому
что миленькие, дракона, вишь ты, кодекс запрещает. Я, представь
себе, тоже себя уважаю! У меня тоже есть свой кодекс!
    -  Лютик,  прошу  тебя,  сделай  это  для   меня.   Немного
жертвенности, парень, ничего  больше.  Обещаю,  и  я  не  стану
заноситься при следующем задании, если попадется. Ну, Лютик...
    Трубадур,  глядя  в  землю,  почесал  подбородок,  покрытый
светлым  мягким  пушком.  Дроухард,  раскрыв  рот,  придвинулся
ближе.
    - Мэтр... Окажите честь. Жена меня,  значить,  не  простит,
ежели я вас не уломаю.  Ну...  Ну  пусть  будет  тридцать.  Как
символ.
    - Тридцать пять, - твердо сказал Лютик. Геральт усмехнулся,
с надеждой втянул носом запах еды, доносящийся с подворья.
    - По рукам, мэтр, по  рукам,  -  быстро  проговорил  Телери
Дроухард, и  стало  ясно,  что  он  дал  бы  и  сорок,  если  б
потребовалось. - А  теперича...  Мой  дом,  ежели  вам  надобно
отряхнуться и передохнуть, ваш дом. И вы, господин...  Как  вас
там?
    - Геральт из Ривии.
    -  И  вас,  господин,  конешным  делом,   тоже   приглашаю.
Перекусить, значить, выпить...
    - Ну что ж, с удовольствием, - сказал Лютик.  -  Указывайте
дорогу, милейший господин Дроухард. А кстати, так, между  нами,
тот второй бард, это кто же?
    - Благородная госпожа Эсси Давен.

     3

    Геральт еще раз протер рукавом серебряные набивки куртки  и
пряжку пояса, пятерней причесал перехваченные чистой перевязкой
волосы и очистил голенища сапог, потерев одно о другое.
    - Лютик?
    - Ну? - Бард  разгладил  пришпиленную  к  шапочке  эгретку,
поправил и одернул курточку. Оба  потратили  полдня  на  чистку
одежды и приведение ее хотя бы в относительный порядок. -  Что,
Геральт?
    - Постарайся держаться так, чтобы нас выкинули после ужина,
а не до него.
    - Надеюсь, ты шутишь? За собой смотри получше. Ну, входим?
    - Входим. Слышишь? Кто-то поет. Женщина.
    - Только услышал? Это Эсси Давен по прозвищу Глазок. Неужто
никогда не встречал женщин-бардов? Ах, правда, я же  забыл,  ты
обходишь  стороной  места,  где  цветет  искусство.  Глазок   -
талантливая поэтесса и певица, к сожалению, не без недостатков,
из которых наглость, как я слышал, не самый малый. То, что  она
теперь поет, - моя баллада. За это она сейчас услышит несколько
теплых слов, да таких, что у нее глазок заслезится.
    - Лютик, смилуйся. Ведь выкинут же!
    - Не встревай. Это профессиональные вопросы. Входим...
    - Лютик?
    - Э?
    - Почему Глазок?
    - Увидишь.
    Пиршество  имело  место  в  помещении  просторного  склада,
освобожденного от бочонков сельди и рыбьего жира.  Запах  -  не
совсем - забили, развесив где попало  пучки  омелы  и  вереска,
украшенные цветными ленточками. Там и  сям,  как  того  требует
обычай, висели косы чеснока, назначение  которых  -  отпугивать
вампиров. Табуреты и лавки, придвинутые к стенам, накрыли белым
полотном, в углу организовали большой  костер  и  вертел.  Было
тесно, но нешумно.  Свыше  полусотни  человек  самых  различных
состояний и профессий, а также прыщавый жених и  не  отрывающая
от  него  глаз  курносая  невеста  сосредоточенно  и  в  тишине
вслушивались в мелодичную балладу, которую исполняла девушка  в
скромном голубом платьице, сидевшая  на  возвышении  с  лютней,
опертой о колено. Девушке было не  больше  восемнадцати.  Очень
худенькая,  с  длинными  и  пушистыми  волосами  цвета  темного
золота. Когда они вошли, девушка как раз кончила  петь,  кивком
поблагодарив за громкие хлопки, тряхнула головой.
    -  Приветствоваю  вас,  мэтр,  приветствоваю.  -  Дроухард,
празднично одетый, подскочил к ним, потянул к середине  склада.
- Приветствоваю и вас, господин Герард... - Геральт смолчал.  -
Какая, значить, честь... Да... Позвольте... Уважаемые  госпожи,
уважаемые господа! Это наш почетный гость, который  оказал  нам
почесть и удостоил  чести...  Мэтр  Лютик,  известный  певец  и
виршепле... э... поэт, стал быть,  великую  честь  нам  оказал,
почествовав... нас. Поэтому мы почествованы... в смысле... э...
полоще... нет, польщены...
    Раздались восклицания и хлопки. И пора, так как походило на
то, что Краснобай Дроухард зачествуется  оказанной  ему  честью
вусмерть.   Лютик,   порозовевший   от   гордости,    изобразил
высокомерную мину и небрежно поклонился,  потом  помахал  рукой
девушкам, уместившимся под присмотром старших матрон на длинной
лавке,  будто  куры  на  насесте.   Девушки   сидели,   чопорно
вытянувшись, словно приклеенные к  лавке  столярным  клеем  или
другим  не  менее  эффективным  клеющим  средством.   Все   без
исключения держали  руки  на  спазматически  сжатых  коленях  и
демонстрировали свои полураскрытые рты.
    - А теперича, - воскликнул Дроухард, -  ну-кось,  гостюшки,
значить, за пиво, кумовья, и за еду! Просим, просим,  чем  хата
богата...
    Девушка в голубом протиснулась сквозь толпу, словно морская
волна, ринувшуюся к заставленным едой столам.
    - Здравствуй, Лютик.
    Определение "глаза как звезды" Геральт считал  банальным  и
затасканным, особенно с тех пор,  как  начал  путешествовать  с
Лютиком, поскольку трубадур привык  раздавать  этот  комплимент
направо  и  налево.  Как  правило,   незаслуженно.   Однако   в
применении к Эсси Давен даже такой  мало  подверженный  влиянию
поэзии субъект, как ведьмак,  вынужден  был  признать  точность
этого  определения.  На  хорошеньком,  но   ничем   особым   не
выделяющемся  личике  горел  огромный,  прекрасный,   блестящий
темно-голубой глаз, от  которого  невозможно  было  оторваться.
Второй глаз Эсси Давен был  большую  часть  времени  прикрыт  и
заслонен золотистой прядкой, падающей на щеку. Эсси то  и  дело
откидывала прядку движением головы либо подув на нее,  и  тогда
становилось видно,  что  второй  глазок  Глазка  ни  в  чем  не
уступает первому.
    - Здравствуй,  Глазок,  -  сказал  Лютик,  поморщившись.  -
Хорошую ты спела балладу.  Значительно  улучшила  репертуар.  Я
всегда говорил, что, если не умеешь писать стихи  сам,  следует
пользоваться чужими. И много ты их использовала?
    - Не очень, - тут же отреагировала Эсси Давен и улыбнулась,
показав белые зубки. - Два или три. Хотелось бы больше,  да  не
получилось. Сплошная белиберда,  а  мелодии,  хоть  приятные  и
простенькие, чтобы не сказать  примитивные,  но  вовсе  не  те,
которых ожидают мои слушатели. Может, написал что-то новенькое,
Лютик? Не довелось слышать.
    - Неудивит