Но не было ее.
    Он спустился, ощущая растущее  беспокойство  и  нарастающее
раздражение. На все.
    Его раздражала холодная яичница, которую подал  трактирщик,
на мгновение с трудом оторвавшись от девочки, которую тискал  в
подсобке.  Раздражало,  что  девочке   было,   самое   большее,
двенадцать лет и в глазах у нее стояли слезы.
    Теплая весенняя погода и радостный гул пульсирующей  жизнью
улицы не исправили Геральтова настроения. Все не нравилось  ему
а Аэдд Гинваэль, городке, который, по его мнению, был  скверной
пародией на все известные ему городки -  преувеличенно  шумным,
душным, грязным и нервирующим.
    Он неотрывно улавливал  слабый  запах  свалки  в  одежде  и
волосах. Решил пойти в баню.
    В бане испортила настроение мина банщика, глядевшего на его
медальон и на меч, лежавший на  краю  кадки.  Нервировало,  что
банщик не предложил ему  девки.  Он  не  думал  воспользоваться
девкой, но в  банях  их  предлагали  всем,  поэтому  его  злило
сделанное для него исключение.
    Когда он вышел, резко пахнущий серым мылом, его  настроение
не улучшилось, а Аэдд  Гинваэль  ничуточки  не  стал  красивее.
По-прежнему  в  нем  не  было  ничего  такого,  что  могло   бы
нравиться.  Ведьмаку  не  нравились  кучи  навоза,  покрывающие
улочки. Не нравились бродяги, сидевшие  на  корточках  у  стены
храма. Не нравились каракули, выведенные на стене  и  вопиющие:
ЭЛЬФЫ - В РЕЗЕРВАЦИИ!
    В замок его не впустили, а отослали за войтом в  купеческую
гильдию. Это его расстроило. Расстроило также,  когда  старшина
цеха, эльф, велел искать войта на рынке и при  этом  глядел  на
него с презрением и превосходством,  странным  для  того,  кому
вот-вот предстоит убраться в резервацию.
    На рынке было пруд  пруди  народу,  полно  ларьков,  телег,
лошадей, волов и мух. На  возвышении  стоял  позорный  столб  с
правонарушителем, которого чернь забрасывала грязью и  дерьмом.
Правонарушитель с  достойным  удивления  спокойствием  всячески
поносил своих мучителей самыми грязными  словами,  не  очень-то
возвышая голос.
    Для  Геральта,  неплохо  разбиравшегося  в  ситуации,  цель
пребывания войта в этом бедламе была абсолютно ясна. У приезжих
купцов взятки были предусмотрительно заложены  в  ценах,  стало
быть, им надо было  кому-то  эти  взятки  сунуть.  Войт,  также
знакомый с обычаем, явился, дабы купцы не страдали напрасно.
    Место, где он вершил дела, было  обозначено  грязно-голубым
балдахином, растянутым на шестах. Там  стоял  стол,  окруженный
галдящими  "клиентами".  За   столом   сидел   войт   Гербольт,
демонстрируя всем и вся пренебрежение и презрение, нарисованные
на поблекшей физиономии.
    - Эй! А ты куда?
    Геральт медленно повернул голову. И моментально заглушил  в
себе злость, взял себя в руки, превратился в твердый,  холодный
осколок льда. Он уже не мог позволить себе какиелибо эмоции.  У
мужчины,  заступившего  дорогу,  были  желтоватые,  как   перья
иволги, волосы, такие же брови над  светлыми  пустыми  глазами.
Тонкие кисти  рук  с  длинными  пальцами  лежали  на  поясе  из
массивных латунных пластин, отягощенном мечом, булавой и  двумя
кинжалами.
    - Ага, - сказал мужчина. - Узнаю. Ведьмак, не правда ли?  К
Гербольту?
    Геральт кивнул, не переставая наблюдать за руками  мужчины.
Он знал, что их опасно было упускать из виду.
    - Слышал о тебе, укротитель чудовищ, - сказал желтоволосый,
внимательно глядя на руки Геральта. - Хотя, сдается, мы никогда
не встречались, думаю, ты тоже обо мне слышал. Я Иво  Мирс.  Но
все называют меня Цикада.
    Ведьмак кивнул в знак того, что слышал.  Знал  он  и  цену,
которую за голову Цикады давали в Вызиме, Каэльфе и Ваттвейре.
    Если б поинтересовались его мнением, он сказал бы, что цена
слишком мала. Но его мнением не интересовались.
    - Добро, - сказал Цикада. -  Войт,  как  мне  ведомо,  ждет
тебя. Можешь идти. Но меч, дружок, оставь. Мне тут,  понимаешь,
платят за то, чтобы я придерживался такого церемониала. Никто с
оружием не должен подходить к Гербольту. Понятно?
    Геральт  равнодушно  пожал  плечами,   расстегнул   ремень,
обмотал им  ножны  и  передал  меч  Цикаде.  Цикада  усмехнулся
уголком рта.
    - Надо же, - сказал он. - Вежливенько, ни слова супротив. Я
знал, что сплетни о тебе преувеличены. Хотелось  бы,  чтобы  ты
как-нибудь попросил меч у меня. Увидел бы ответ.
    - Эй, Цикада! - крикнул войт. - Пропусти его!  Идите  сюда,
живо, господин Геральт.  Здрасьте,  здрасьте.  Уйдите,  господа
купцы, оставьте нас вдвоем. Ваши дела должны уступить проблемам
гораздо  более  важным  для  города.  Петиции  оставьте   моему
секретарю!
    Показная любезность встречи не обманула Геральта. Он  знал,
что  это  просто  элемент  торга.  Купцы  получили   время   на
обдумывание, достаточно ли велики взятки.
    - Бьюсь об заклад, Цикада пытался  тебя  спровоцировать.  -
Гербольт небрежно махнул рукой в ответ на  столь  же  небрежный
поклон ведьмака. - Пусть тебя это не волнует. Цикада  хватается
за оружие исключительно по приказу. Правда, это ему не очень-то
нравится, но пока я плачу, он вынужден слушаться, иначе - долой
со двора на большак. Не волнуйся.
    - На кой вам ляд такие Цикады, войт? Неужто  здесь  так  уж
опасно?
    - Не опасно, потому что плачу Цикаде. - Гербольт засмеялся.
- Его слава идет далеко, и это мне на  руку.  Видишь  ли,  Аэдд
Гинваэль и другие города в долине Тоины подчиняются  наместнику
из Рикверелина. А наместники последнее время  сменяются  каждый
сезон. Впрочем, не понятно, зачем их менять, ведь каждый второй
все равно или  полу-,  или  четверть-эльф,  проклятая  кровь  и
порода. Все скверное - от эльфов.  Каждый  новый  наместник,  -
продолжал напыжившийся Гербольт, - начинает с того, что убирает
ипатов, войтов и солтысов старого  режима  и  сажает  в  кресла
своих родичей и знакомых. А после  того,  что  Цикада  когда-то
сделал со ставленником очередного наместника, меня уже никто не
пытается согнать с должности, и  я  теперь  самый  старый  войт
самого старого, уж и не помню, которого по счету, режима. Ну мы
тут болтаем, а хрен упал,  как  любила  говаривать  моя  первая
жена, да будет ей земля прахом, в смысле -  пухом.  Перейдем  к
делу. Так что за гадина устроилась на нашей свалке?
    - Риггер.
    - В жизни ни о чем подобном не слышал. Надеюсь, убит?
    - Убит.
    -  И  во  сколько  же  это  обойдется  городской  казне?  В
семьдесят?
    - В сто.
    - Но, но, господин ведьмак! Уж не белены  ль  вы  объелись?
Сто марок за убитого червяка, поселившегося в куче дерьма?
    - Червяк не червяк, войт, а восьмерых человек  сожрал,  как
вы сами утверждаете.
    - Человек? Тоже мне люди! Уродец, как я уже сообщал, скушал
старого Закорка, известного тем, что никогда не  трезвел,  одну
старуху из пригорода и нескольких детишек перевозчика Сулирада,
что обнаружилось не прытко, потому как Сулирад и сам не  знает,
сколько у него  детей,  он  их  строгает  в  таком  темпе,  что
сосчитать не успевает. Люди! Человеки! Восемьдесят!
    - Если б я не убил риггера, он вскоре сожрал бы  когонибудь
позначительнее. Допустим, аптекаря. И откуда бы вы тогда  брали
мазь от шанкра? Сто.
    - Сто марок - куча денег. Не знаю,  дал  бы  я  столько  за
девятиголовую гидру. Восемьдесят пять.
    - Сто, милсдарь  Гербольт.  Учтите,  хоть  это  и  не  была
девятиголовая гидра, никто из  местных,  не  исключая  славного
Цикады, не сумел управиться с риггером.
    - Потому как никто из местных не привык копаться в дерьме и
отбросах. Мое последнее слово - девяносто.
    - Сто.
    - Девяносто пять, чтоб тебя демоны и дьяволы...
    - Согласен.
    - Ну. - Гербольт широко улыбнулся. - С этим  покончено.  Ты
всегда торгуешься с таким блеском, ведьмак?
    - Нет, - не улыбнулся Геральт. - Скорее - редко.  Но  хотел
доставить вам удовольствие, войт.
    - И доставил, чтоб тебя чума... - захохотал Гербольт. - Эй,
Перегрибок! А ну гони сюда! Книгу  давай  и  мешок  и  отсчитай
мигом девяносто марок.
    - Договорились же о девяноста пяти?
    - А налог?
    Ведьмак неслышно  выругался.  Войт  поставил  на  квитанции
размашистую закорючку, потом  поковырял  в  ухе  чистым  концом
пера.
    - Надеюсь, теперь на свалке будет покой? А, ведьмак?
    - Должен. Там был только один риггер. Правда, он мог успеть
расплодиться. Риггеры обоеполые, как улитки.
    - Что еще за сказки? - Гербольт искоса глянул на него.  Для
размножения нужны двое, то бишь  самец  и  самка.  Или  риггеры
плодятся, словно блохи или мыши из  гнилой  соломы  в  матраце?
Каждый дурак знает, что нет мышей и мышиц, все они одинаковые и
выводятся сами из себя и из гнилой соломы.
    -  А  улитки  вылупляются  из  мокрых  листьев,  -  вставил
секретарь Перегрибок, все  еще  занятый  складыванием  монет  в
столбики.
    -  Каждый  это  знает,  -  согласился  Геральт,  дружелюбно
улыбаясь. - Нет улитов и улитиц.  Есть  только  листья.  А  кто
думает иначе, тот ошибается.
    - Довольно, - обрезал войт, подозрительно глянув на него. -
Хватит трепаться о червях. Я спросил, не  может  ли  у  нас  на
свалке снова что-нибудь вылупиться, и будь добр ответить.  Ясно
и кратко.
    - Примерно через месяц надо бы  проверить,  лучше  всего  с
собаками. Маленькие риггеры не безопасны.
    - А ты бы не мог взять это на себя,  ведьмак?  Относительно
оплаты договоримся.
    - Нет. - Геральт взял деньги из  рук  Перегрибка.  -  Я  не
намерен торчать в вашем прелестном городе даже  неделю,  не  то
что месяц.
    - Интересные ты вещи говоришь. - Гербольт криво усмехнулся,
глядя ему прямо в глаза. - Воистину интересные. Потому  как,  я
думаю, ты пробудешь здесь дольше.
    - Плохо думаете, войт.
    - Неужто? Ты приехал  с  черной  ворожейкой,  как  там  ее,
забыл... Гунивер вроде бы. "Под Осетром" остановился.  Говорят,
в одном с ней номере.
    - А что?
    - А то,  что  она,  всякий  раз  как  заворачивает  в  Аэдд
Гинваэль, так быстро не выезжает. А бывать-то  она  у  нас  уже
бывала.
    Перегрибок улыбнулся широко,  щербато  и  многозначительно.
Гербольт по-прежнему  глядел  в  глаза  Геральту.  Без  улыбки.
Геральт усмехнулся. Как только мог наипаскуднейше.
    - Вообще-то я ничего не знаю. - Войт отвел глаза и покрутил
каблуком землю. - И мне до этого столько же дела, как до дерьма
собачьего. Но чародей Истредд, запомни, у нас -  особа  важная.
Незаменимая для  города,  я  бы  сказал,  бесценная.  Люди  его
уважают. Местные, да и неместные тоже.  Мы  в  его  чародейства
носа не суем, да и в личные и всякие прочие дела тоже.
    - Может, оно и верно, - согласился  ведьмак,  -  А  где  он
живет, позвольте узнать?
    - Не знаешь? Вон видишь дом? Вон тот,  белый  высокий,  что
торчит промеж складом и  цейхгаузом,  словно,  чтобы  долго  не
думать, свечка в жопе. Но  сейчас  ты  его  там  не  застанешь,
Истредд недавно недалеко от южного вала что-то выкопал в  земле
и теперь роет кругом, точно крот. И людей у меня согнал на  эти
раскопки.  Пошел  я,  спрашиваю  вежливо:  чего,   мол,   мэтр,
копаешься в яме, словно дитя малое, люди ж  смеяться  начинают.
Что там в той земле есть? А он поглядел на меня, как на  голяка
какого, и говорит: "История человечества. Ответы на вопросы. На
вопросы, что было, и на вопросы,  что  будет".  Хрен,  что  там
было, я ему: целина, кусты и упыри, пока города не построили. А
что будет, зависит от  того,  кого  в  Рикверелине  наместником
поставят, опять какого-нибудь полуэльфа паршивого.  А  в  земле
нет никакой истории, ничего там нет, разве  что  червяки,  если
кому для рыбалки надо. Думаешь, он послушался? Куда там! Копает
дальше. Так что, ежели хочешь с ним  увидеться,  иди  к  южному
валу.
    - Э, милсдарь войт, - фыркнул Перегрибок,  -  сейчас-то  он
дома. Сейчас ему не до раскопок, сейчас, когда...
    Гербольт грозно зыркнул на  него.  Перегрибок  скуксился  и
закашлялся, переступая  ногами.  Ведьмак,  по-прежнему  скверно
улыбаясь, скрестил руки на груди.
    - Да, хм, хм, - откашлялся войт.  -  Как  знать,  может,  и
верно, Истредд сейчас дома. В общем, мне-то какое дело?
    - Будьте здоровы, войт, - сказал Геральт,  не  потрудившись
даже сделать вид, будто кланяется. -  Желаю  успешно  закончить
день.
    Он подошел к Цикаде, вышедшему, бренча оружием,  навстречу.
Молча протянул руку за своим мечом, который  Цикада  держал  на
сгибе локтя. Цикада отступил.
    - Торопишься, ведьмак?
    - Тороплюсь.
    - Осмотрел я твой меч.
    Геральт окинул  его  взглядом,  который  при  всем  желании
нельзя было назвать теплым.
    - Есть чем  похвалиться,  -  кивнул  он.  -  Мало  кто  его
осматривал. А еще меньше тех, кто мог об этом рассказать.
    - Хо-хо, - сверкнул зубами Цикада. - Жуть  как  грозно  это
прозвучало, аж мурашки по  телу.  Мне  всегда  было  интересно,
ведьмак, почему люди так вас боятся. Думаю, уже знаю.
    - Я тороплюсь, Цикада. Возврати меч, будь добр.
    - Дым в глаза, ведьмак, ничего больше, только дым в  глаза.
Вы пугаете людей, словно пасечник пчел, дымом и  вонью,  своими
каменными  физиономиями,  своей  болтовней,  слухами,  которые,
верно, сами о  себе  распускаете.  А  пчелы  драпают  от  дыма,
дурные, вместо того чтобы воткнуть жало в  ведьмакову  задницу,
которая тут же распухнет, как и любая другая.  О  вас  говорят,
будто вы чувствуете не как люди. Брехня. Если б кого из вас как
следует пырнуть, почувствовал бы.
    - Ты кончил?
    - Угу, - сказал Цикада, возвращая меч. - Знаешь,  что  меня
интересует?
    - Знаю. Пчелы.
    - Не-а. Я вот думаю, если б  ты  вошел  в  улочку  с  одной
стороны с мечом, а я - с другой, то кто бы из нас дошел  до  ее
конца? Вопрос, думается мне, стоит того, чтобы поспорить.
    - Чего ты цепляешься, Цикада? Ищешь ссоры? Что тебе надо?
    - А ничего. Просто интересно, сколь правды в том, что  люди
болтают. Мол, вы, ведьмаки, так хороши в бою, потому как нету у
вас ни сердца,  ни  души,  ни  жалости,  ни  совести.  И  этого
достаточно? Обо мне,  к  примеру,  говорят  то  же.  И  не  без
оснований. Вот и любопытно узнать, кто из нас двоих зашел бы  в
улочку и вышел  бы  из  нее  живым.  А?  Стоит  поспорить?  Как
думаешь?
    - Я же сказал, тороплюсь. Не стану терять времени на глупые
раздумья. И спорить не привык.  Ибо  спорит  либо  дурак,  либо
подлец. Первый - не знает, а спорит, второй знает,  но  спорит.
Но если тебе когда-нибудь взбредет в голову помешать мне пройти
по улочке, то  добром  советую,  Цикада,  сначала  подумай  как
следует.
    - Дым, - усмехнулся Цикада. - Дым в глаза, ведьмак.  Ничего
больше. До встречи, как знать, может, в какой-нибудь улочке?
    - Как знать.

     4

    - Здесь мы можем свободно поговорить. Садись, Геральт.
    Больше всего в мастерской бросалось  в  глаза  внушительное
количество книг - именно они занимали большую часть просторного
помещения. Толстые  томища  заполняли  шкафы,  прогибали  полки
стеллажей,  громоздились  на  сундуках  и  комодах.  На  взгляд
ведьмака, книги стоили целого состояния. Не  было,  разумеется,
недостатка и  в  других  типичных  элементах  декора  -  чучела
крокодила,  висящей  под  потолком  рыбы-ежа,  покрытого  пылью
скелета и солидной  коллекции  банок  со  спиртом,  содержащих,
пожалуй, любую пакость, какую только можно себе представить,  -
сколопендр, пауков, змей, жаб, а также  неисчислимое  множество
человеческих и нечеловеческих органов, в  основном  внутренних.
Был там даже гомункулус или что-то, что напоминало гомункулуса,
но с таким же успехом могло оказаться копченым младенцем.
    На Геральта коллекция впечатления не произвела - он полгода
жил у Йеннифэр в Венгерберге, а Йеннифэр располагала еще  более
интересным  собранием,  содержащим  даже  невероятных  размеров
фаллос, взятый, кажется, от  горного  тролля.  Было  у  нее  не
совсем удачно выполненное чучело единорога, на  спине  которого
она обожала заниматься любовью.  Геральт  считал,  что  если  и
существует место, еще менее пригодное  для  любовных  игр,  так
это, пожалуй, только спина единорога живого. В отличие от него,
считавшего  кровать   роскошью   и   ценившего   все   мыслимые
возможности, предоставляемые этим  чудесным  предметом  мебели,
Йеннифэр была на удивление изобретательной.  Геральт  вспоминал
приятные моменты, проведенные с чародейкой на крутой  крыше,  в
забитом пылью дупле, на балконе, причем  -  чужом,  на  перилах
моста, в раскачивающейся на  бешеной  реке  лодке  и  во  время
левитации в тридцати саженях над  землей.  Но  хуже  всего  был
единорог.  Наступил  все  же  счастливый  день,   когда   кукла
сломалась  под  ними,  развалилась  и  разлетелась  на   куски,
подбросив массу поводов для смеха.
    - Что тебя  так  забавляет,  ведьмак?  -  спросил  Истредд,
присаживаясь  к  длинному   столу,   уставленному   неимоверным
количеством истлевших черепов, костей и ржавых железяк.
    - Всякий раз, когда я вижу такое, - ведьмак уселся напротив
и указал на банки и склянки, - я задумываюсь, действительно  ли
нельзя заниматься магией без всей этой мерзопакости, при  одном
взгляде на которую желудок подскакивает к горлу.
    - Дело вкуса, - сказал чародей, - и  привычки.  Что  одному
противно, другого как-то  не  трогает.  А  что  противно  тебе,
Геральт? Интересно, что может быть противно тому,  кто,  как  я
слышал, ради денег может по шейку лезть в дерьмо  и  нечистоты?
Пожалуйста,  не  принимай  мой  вопрос   за   оскорбление   или
провокацию. Мне действительно интересно, чем  можно  вызвать  у
ведьмака чувство отвращения.
    - А в этой баночке ты, случайно, хранишь  не  менструальную
ли кровь невинной девицы, Истредд?  Понимаешь,  мне  становится
противно, когда я представляю себе, как ты, серьезный  чародей,
пытаешься с бутылочкой в руке капля по капле добыть эту  ценную
жидкость, преклонив колени у самого, так сказать, источника.
    - В самое яблочко, - усмехнулся Истредд. -  Я,  разумеется,
говорю о качестве шутки, потому  что  относительно  содержимого
баночки ты промахнулся.
    - Но тебе доводилось использовать такую  кровь,  правда?  К
некоторым заклинаниям, я слышал,  и  не  приступишь,  если  под
рукой нет крови девушки, лучше всего убитой во время полнолуния
молнией с ясного неба. Чем, интересно, такая кровь лучше  крови
старой проститутки, которая спьяну свалилась с частокола?
    - Ничем, - согласился чародей, мило улыбнувшись. - Но  если
вылезет наружу, что эту роль практически столь же успешно может
выполнять кровь хряка, которую гораздо легче добыть,  то  любой
голодранец примется экспериментировать с  чарами.  А  вот  если
голытьбе придется  набирать  в  бутылочки  и  использовать  так
заинтересовавшую тебя девичью кровь, драконьи слезы,  яд  белых
тарантулов, бульон из отрезанных  ручек  новорожденных  или  из
выкопанного в полночь  трупа,  то  у  многих,  уверяю,  отпадет
охота.
    Они замолчали. Истредд, казалось, в  глубокой  задумчивости
постукивал  ногтями  по  лежащему  перед  ним  потрескавшемуся,
коричневому, утратившему  нижнюю  челюсть  черепу  и  при  этом
указательным  пальцем  водил  по  зубчатому   краю   отверстия,
зияющего в височной кости. Геральт ненавязчиво  посматривал  на
него и пытался сообразить, сколько же чародею может  быть  лет.
Он знал,  что  наиболее  способные  умели  затормозить  процесс
старения перманентно в любом возрасте. Мужчины ради репутации и
престижа  предпочитали  возраст   более   преклонный,   зрелый,
говорящий о знаниях и опыте. Женщины - типа Йеннифэр  -  меньше
заботились о престиже, а больше  о  привлекательности.  Истредд
выглядел не старше верных сорока. У него были слегка  седеющие,
прямые, доходящие до плеч волосы  и  многочисленные,  придающие
серьезность морщинки на  лбу,  около  рта  и  в  уголках  глаз.
Геральт не знал, естественна или же вызвана  чарами  глубина  и
мудрость серых мягких глаз. После краткого раздумья он