ой  самой
третьей силы, если, конечно, предположения о ее существовании  верны…  А
кроме всего прочего, ни у маркиза-резидента, ни у Орлова-куратора нет ни
малейшей уверенности в Бурове.  Кто  он,  откуда,  зачем.  И  может,  на
рисунке с его подачи будет изображен не  Скапен,  а  Фридрих  Энгельс  с
бородой Маркса и лысиной Ленина. Куда  вернее  держать  его  втемную  на
коротком поводке в качестве наживки… И ждать,  когда  объявится  Скапен…
Или наоборот самим засветить  в  случае  необходимости.  Да,  вот  такой
змеиный клубок, сплошные шпионские страсти-мордасти… И какое же  резюме?
Да самое очевидное - надо рвать когти. Пока красавец в маске не пронюхал
о местонахождении свидетеля  и  не  расстарался  с  ядом,  кинжалом  или
мушкетной пулей. Мало ли способов угробить человека. Особенно для  того,
кто упорно не желает, чтобы его знали в лицо.
   "Да, да, надо сваливать, - Буров вытерся батистовой,  нежной,  словно
руки женщины, простыней, облачился  в  шелковый,  благоухающий  мускусом
халат, подмигнул себе, любимому, в запотевшем зеркале, -  но  только  не
сейчас, не сейчас". А сам непроизвольно вспомнил Мадлену - ее  роскошный
бюст, сахарные плечи, осиную,  затянутую  в  корсет  талию.  Только  вот
улыбалась она почему-то как Лаура Ватто. Так же  иронично,  загадочно  и
непредсказуемо. Подобно сфинксу. С чего бы это?
   "Далась же мне эта рыжая скандалистка, - удивился Буров, сунул ноги в
тапки и вернулся в апартаменты. - А вообще, что-то в  ней  есть.  Этакое
неуловимое. Баба с изюминкой. М-да".
   В спальне было в меру сумрачно и очень романтично - горели только две
спермацетовые  ароматизированные  свечи.  Сквозь  незадернутые  занавеси
струился мутный лунный свет, слышалось благоухание цветов и запах  трав,
птицы, казалось, переговаривались с феями, а  шелест  листьев  напоминал
шептанье банши. Парадиз, сказка наяву.
   И действительно, все случилось как в  сказке.  Дверь  в  комнату  без
стука отворилась, и вошла женщина в белом пеньюаре.  Волосы  ее  скрывал
ужасно миленький чепец, подсвечник  она  держала  низко,  так  что  было
невозможно рассмотреть лицо.
   - Мадлена? - Буров отвернулся от окна, радостно  шагнул  навстречу  и
вдруг недоуменно замер, словно налетел на стену, - в голову  ему  ударил
аромат духов Лауры Ватто.
   -  Нет,  князь,  это  я,  -  она  бесстыдно  рассмеялась,   поставила
подсвечник на стол и, ничего не объясняя, порывисто прильнула к  Бурову.
- Это, надеюсь, будет поинтересней французского.
   Томно содрогнулась, вздохнула тяжело и, застонав, страстно поцеловала
в губы. А руки ее уже  лезли  Бурову  под  халат,  ласкали,  будоражили,
манили, путали мысли и тревожили плоть. Устоять было невозможно. Да и  к
чему? После стольких-то месяцев воздержания… И сплелись неистово тела, и
заходила ходуном кровать, и чудом не погасли свечи  от  криков  страсти,
исступленных вздохов, нечленораздельных фраз  и  стонов  наслаждения.  В
общем, как и обещала Лаура Ватто,  подружились.  Крепко,  шесть  раз.  А
поутру, когда Лаура ушла - пьяная  от  счастья,  простоволосая,  позабыв
свой пикантный чепец, Буров вытянулся на  кровати,  положил  под  голову
руки и задумался - да, похоже, отношения полов нисколько не  изменились.
Что в восемнадцатом веке, что в двадцатом они были одинаково прекрасны.

Сдохший пес удачи

   - Ангард! Хватит на сегодня. -  Шевалье  отсалютовал  рапирой,  вытер
потный лоб и одобрительно улыбнулся. - Вы делаете  успехи,  князь.  Этак
вас скоро примут в "Браво" . Хотя я бы предпочел Братство  Святого
Марка .  Кстати,  как  насчет  братства
нечестивого Рошеро? Хочу наведаться к нему, продемонстрировать ваш метод
в действии. Не составите компанию?
   - С удовольствием, - ответил Буров и принялся напяливать парик.  -  В
зале однообразие вредно. Чем чаще меняешь партнеров, тем лучше.
   - Так же, как  и  в  постели,  -  шевалье  ухмыльнулся  и  с  пафосом
продекламировал по-французски:
   - Дай бог, чтобы клинок любви не заржавел в привычных ножнах скуки…
   - Да да, клинок любви ржавеет без привычки к ножнам, - понял Буров  в
меру своего французского и с философским видом кивнул:
   - Действительно, не нужно давать ему скучать.
   Сам он тоже не скучал. Вот уже месяц без малого находился у маркиза -
то ли в гостях, то ли карантине, то ли в тренировочном лагере. С  высшим
баллом по мордобою, твердым  "удом"  по  верховой  езде,  с  тройкой  по
фехтованию и похвальной грамотой за скачки в  койке.  Времени  даром  не
терял - форсировал французский, махал рапирой, работал пенисом, руками и
головой. Изображал недалекого, воинственного  рубаку-самца,  а  сам  все
анализировал,  сравнивал,  копался   по   кармашкам   памяти.   Нелегкая
действительно   занесла   его   в   резидентуру,   в   самый    эпицентр
разведывательной  суеты.  Днем  и  ночью  к  маркизу  прибывали  кареты,
взмыленные  курьеры,  запыхавшиеся  гонцы,  все  мыслимые  и  немыслимые
родственники, то ли дальние,  то  ли  ближние,  обнаруживались  в  доме,
появлялись в саду, присутствовали  за  завтраками,  обедами  и  ужинами.
Маркиз, если вдуматься, был неслыханно плодовит, семейство его  поражало
масштабами  и  разбросанностью  интересов.  Старший  сын,   Артур,   был
известным финансистом, средний,  Луи  Филипп,  процветающим  нотариусом,
младшенький, Анри, - жутким забиякой и бабником. Ну а  уж  о  дочерях  и
говорить не приходится - все как на подбор  умницы  и  красавицы.  Пробы
ставить негде. И это не  считая  армии  племянников,  двоюродной  родни,
друзей внучатых деверей жены и пасынков, усыновленных тещами  троюродных
зятей. А заправляла всем этим шпионским скопищем сиротка  из  провинции,
седьмая вода на киселе Лаура  Ватто.  Властно,  жестко,  хватко,  словно
дирижер оркестром. Но  и  тонко,  с  деликатностью,  так  что  авторитет
маркиза нисколько не страдал. А по ночам с Буровым Лаура преображалась -
становилась то рабыней из гарема, робкой, уступчивой, готовой на все, то
восточной  царицей,  гордой,  самовлюбленной,  знающей  себе  цену,   то
необузданной  менадой   - из  тех,  что,  увитые
плющом, бесчинствовали на просторах Греции. Чудо какая женщина -  умная,
страстная,  загадочная,  манящая.  Венера,  Цирцея,  Медея,   Клеопатра.
Правда, понять не сложно, что выполняет свой долг,  -  но  зато  как!  В
общем, запал Вася Буров на Лауру Ватто не то  чтобы  до  беспамятства  и
серьезных намерений, но до еженощных многоразовых излияний  гормонов.  К
рыжей обольстительнице влекло, словно магнитом. А потому он старался  не
думать ни о Скапене, наверняка уже замыслившем какую-нибудь гадость,  ни
о курьере из Петербурга, который должен вот-вот прибыть с известием, что
Буровых-князей и в природе-то  не  существует,  нет,  все  тянул  время,
надеялся  на  что-то,  не  слушал  внутреннего  голоса.  А  тот  ругался
по-черному, матерно пульсировал в мозгу: "Вали, вали отсюда,  так  тебя,
растак и этак! Засыпешься на бабе". Буров же в ответ ему, тоже мысленно:
"Нравится она мне, и все. В гробу я видел и Скапена, и курьера, и  графа
Орлова. Сами из князьев, имеем право. Заткнись". В общем,  не  то  чтобы
любовь, но конкретно половая, почти что наркотическая  зависимость.  Как
ее лечить? А главное зачем?
   Между тем собрались. Натянули добрые, бычьей кожи сапоги, стряхнули с
плеч осыпавшуюся с париков пудру,  не  забыли  треугольные,  с  вычурным
плюмажем  шляпы.  Аристократия,  так  ее  растак,  второе  сословие   , белая
кость, голубая кровь.  А  вот  деревья  в  парке  уже  пожелтели.  Ветер
шелестел мусором листвы, барственно пушил шапки хризантем, морщил частой
рябью воду на прудах. Октябрь, нахмурившись, вступал в свои права.
   - Эге, нам, похоже, повезло, - обрадовался  шевалье,  когда  они  уже
вышагивали по главной аллее, и указал на отъезжавшую от дома  карету.  -
Никак это сестренка? Сердце у нее отзывчивое, мимо не проедет. Да к тому
же любопытна, как кошка.
   Карета и в самом деле  остановилась.  С  запяток  соскочил  ливрейный
лакей, бросился к ореховой, в пасторальной росписи дверце.
   - Вы это куда, господа? - Из  экипажа  выглянула  Мадлена,  голос  ее
звучал пленительно и томно, совсем не так, как когда  она  учила  Бурова
французскому. - Может, хотите внутрь? Не стесняйтесь,  места  для  обоих
хватит.
   Выглядела она потрясающе  -  стеганый  камзол  из  розового  шелка  с
золотым шитьем и перламутровыми пуговицами, бархатный  жилет  с  богатой
отделкой,  черные,  в  обтяжку,  брючки  до  колена,  шпажка  на   боку,
бриллианты  на  туфлях   и   солитер   на   пальце.   Этакий   чертовски
соблазнительный, похожий  на  пряник  женоподобный  кавалер.  Мессалина,
Ганимед и Сафо в едином лице и в мужском платье.
   - Мерси, сестренка, - шевалье с готовностью залез в карету, плюхнулся
на мягкий, крытый атласом диван. - Никак ты опять к  этому  голландскому
послу? Будете обсуждать достоинства "Traite de la saggess"   Пьера Шарона, такого  же  скептика,  как  Монтень  ?  -
Он подмигнул Бурову,  устроившемуся  рядом,  и  усмехнулся.  -  Надеюсь,
сестренка, ты не забыла гигиенический уксус?
   - Так  же  как  и  "английский  плащ"  , - Мадлена нисколько не смутилась и ухмыльнулась в тон.  -  У
лорда Болинброка,  английского  посланника,  возникла  отличная  идея  -
устроить  ужин  с  переодеванием.  Кавалеры  наряжаются,  как  дамы,   и
наоборот. Сам он, по слухам, собирается одеться  восточной  танцовщицей.
Вернусь завтра, расскажу все подробности. Ну как,  ты  уже  умираешь  от
любопытства, братец? Или от желания тоже перевоплотиться в даму?
   Так, за фривольным зубоскальством, они выехали  за  ворота,  миновали
улицу фешенебельных особняков  и,  оказавшись  на  мосту,  покатили  над
свинцовыми водами Сены.
   - Вот здесь-то мы и расстанемся, сестренка,  -  сказал  Анри  уже  на
правом берегу, Мадлена потянула за шнурок, кокетливо улыбнулась:
   - Как скажешь, братец. Разве я в чем-нибудь тебе отказывала?
   Экипаж остановился,  у  дверцы  показался  лакей,  на  его  щекастом,
невыразительном лице было написано: "Приехали".
   - Оревуар, - Буров и Анри сошли, сделали Мадлене ручкой и,  не  глядя
более на отъезжающую карету, двинулись по многолюдной  набережной.  Кого
только там не было - подвыпившие лодочники в закатанных штанах, дородные
торговки с корзинами на голове, крестьяне  в  куртках  из  козьих  шкур,
корабельные плотники, грузчики, водоносы, крысоловы, лекари и разносчики
мелкого  розничного  товара.  Простолюдины,  чернь,   третье   сословие,
основной  источник  государственного  дохода.  Однако  же  и   паразитов
хватало:  покачивались  в  портшезах    скучающие  дамы,  тянулись  куцей  рысью  надутые  офицеры,
спешили в массы  со  словом  божьим  бенедиктинцы   в
черных  рясах,  капуцины     -   в
коричневых,  доминиканцы   - в ореоле истинных
ревнителей  достославной  веры.  Тут  же,  не   смешиваясь   с   толпой,
прохаживались и блюстители  порядка,  не  монахи  отнюдь  -  королевские
жандармы в гетрах и голубых мундирах с красными обшлагами.
   - Да, славный нынче  день,  -  Буров  посмотрел  на  небо,  на  шпили
Нотр-Дама, хотел было еще полюбоваться закатом, но  не  стал  -  заметил
пса, плывущего по мутным водам.
   - Не только славный, князь, но и удачный, - тонко улыбнулся  шевалье,
и в голосе его послышалась таинственность. - Видите эту собаку?  Это  же
мистический четырехцветный  пес,  вестник  благополучия  и  благоволения
судьбы. Нас ждет какая-то радость. И, судя по окрасу, очень  большая.  -
То, что пес дрейфовал на  спине,  его  ничуть  не  смущало.  Шевалье  из
кармана вытащил часы, вызвонил галантный менуэт и  улыбнулся  еще  шире,
еще  лучезарней.  -  Давайте  же  поспешим,  князь,  мне   не   терпится
продемонстрировать вашу методу в действии. До подвала Рошеро отсюда пара
шагов. Я уверен, нас ждет триумф.
   И всю дорогу  до  подозрительного,  отвратно  смердящего  проулка  он
восхищался вслух системой Бурова. Ах,  как  же  все  здорово  придумано!
Гениально,  как  все  простое!   Нужно   атаковать   сперва   конечности
противника, дабы затем, обезноженный и обезрученный, он был  беззащитен,
словно цитадель, лишенная своих рвов, стен и подвесных мостов. И делай с
ним, что хочешь - дроби ему  челюсти,  круши  ключицы,  вырывай  трахею,
выдавливай глаза  и  расплющивай  пах.  Как  же  все-таки  восхитительно
придумано! Нет, все-таки вы, князь, Ньютон, Лейбниц и Пифагор мордобоя!
   Наконец пришли. Проскользнули в арку, ведущую во двор,  завернули  за
угол, попав в царство поленниц, постучали в зловещего вида  дверь.  Раз,
другой, третий. Наступила тишина, нарушаемая лишь окрестными  котами  да
женским, на взводе, визгливым голосом:
   - Ну ты и скотина же,  Жан-Пьер!  Ну  ты  и  скот!  Грязное,  вонючее
животное! Кот! Кот! Похотливый самец! Ну ладно, ладно, твоя  взяла.  Иди
сюда, я сама…
   Наконец дверь с лязгом  приоткрылась,  и  возникло  пышноусое  мурло,
своей рожей, шеей и обритым черепом очень напоминающее моржа.
   - Эй, кто тут? Надо чего? Вам.
   - Что-то нынче ты не очень вежлив, Антуан, - в тон ему, так же  грубо
ответил шевалье и машинально приласкал эфес своей шпаги.  -  Или  память
тебе отшибло?
   - А, это вы, сударь! Да еще привели кого-то?  -  пышноусый  подобрел,
сплюнул себе под ноги и пошире отворил дверь. - Что-то вас давно не было
видно. Ладно, заходите. Пойду спрошу у мэтра, как с вами быть.
   Он подался в сторону, освобождая проход, и шевалье с Буровым вошли  в
узкий, освещенный чадящей лампой закут. Лязгнул за их спинами  засов,  в
нос ударили запахи угля, кошек, древесной гнили.
   - Здесь подождите. Я сейчас, - прохрипел Антуан, шмыгнул оглушительно
носом и скрылся за скрипучей дверью, полностью не  прикрыв  ее.  В  щель
потянуло   потом,   сыростью,   послышались   звуки    ударов.    Чей-то
гортанно-лающий, почему-то показавшийся Бурову знакомым голос повторял:
   - Носком по косточке не надо. Не надо по косточке носком.  Внутренним
ребром подошвы. Внутренним и наискось. И наискось.
   Внезапно он затих, послышались шаги, и дверь  со  скрипом  пропустила
Антуана, а с ним… О, господи, ну и денек! Вместе  с  Антуаном  пожаловал
терпила в атласном  лепне,  коего  Буров  однажды  на  рынке  припечатал
затылком о булыжник. Чтобы денег не просил. Значит, вот он  каков,  мэтр
Рошеро! Интересно, узнает или нет? Вообще-то одежда,  шляпа  и  особенно
парик здорово меняют внешность.
   - У нас, господа, теперь новые правила. Плата за полгода вперед, -  с
ходу взял быка за рога Рошеро, ухмыльнулся,  словно  старому  знакомому,
Анри и, прищурившись, смерил взглядом Бурова. - Так, так,  так,  где  же
это я вас видел раньше, сударь? Так, так, так… Не может быть…  Не  может
быть. Черт!
   Он вдруг  резко  замолчал,  изменился  в  лице  и  судорожным  рывком
распахнул дверь в зал.
   - Эй, Карп, Миньон, Саботье,  Шампань,  сюда!  Здесь  фраер,  который
порезал Батиста с его красавцами!
   Ну вот, все-таки узнал. Мэтр  как-никак,  мастер,  глаз  -  алмаз.  В
следующее  мгновение  очи  Рошеро  закатились,  а  от   второго   удара,
концентрированного, в область шеи, закатились навсегда.  Не  успело  его
тело упасть, как Буров успокоил Антуана, так и не сумевшего понять,  что
к чему, и загремел запорами входной двери. В это время пожаловали  Карп,
Миньон, Саботье и Шампань. Не просто так - с криком,  гамом,  с  великим
шумом, а главное - кто с кастетом, кто с ножом, кто с опасной бритвой. И
так-то было тесно, а стало вообще не протолкнуться. Поэтому-то и поперли
молодцы не все сразу, а соблюдая очередность, колонной шириной в  дверь.
И пока Буров разбирался с авангардом, шевалье оправился от изумления. Он
вытащил свою испанскую  шпагу  и  обеспечил  достойный  отход  -  только
чмокала вспарываемая плоть,  разлетались  во  все  стороны  брызги  и  в
сумасшедшем беге стучали сапоги: по выщербленным ступеням  лестницы,  по
вытоптанному, будто замощенному, двору, по  грязным  мостовым  вечернего
города.
   Наконец, запыхавшись и не желая привлекать к себе внимания  прохожих,
Буров и Анри остановились,  выбрав  переулок  побезлюднее,  и  принялись
оценивать реалии. Все было не так уж и плохо, виктория далась  лично  им
малой кровью. А вообще-то крови хватало - на платье, на париках  и  даже
на ботфортах, но, слава богу, не своей. Собственная шкура осталась цела,
а вот одежда… Камзол у Бурова был разорван на спине, жилет  распорот  на
груди, галстук жабо располосован бритвой, крахмальные  манжеты  с  рюшем
изодраны в клочья,  лицо  грязно,  а  парик  напоминал  издохшую  кошку.
Шевалье выглядел несколько  лучше,  ему  все  же  удалось  держаться  от
нападающих на расстоянии клинка.
   - М-да, - задумчиво вздохнул он, вытер шпагу, с видимой брезгливостью
уронил платок и очень по-философски воззрился на Бурова:
   - Скажите, князь, а вы, вообще-то, давно в Париже?
   - Да чуть больше месяца,  -  Буров  весело  пожал  плечами,  платочек
подобрал, щедро  поплевал  и  принялся  тереть  разводы  на  сапогах.  -
Обстоятельства, знаете ли, шевалье. Рок, фатум, перст судьбы. От них  не
убежишь. А хотелось бы.
   Несмотря ни на что, настроение у него было ровное - есть еще порох  в
пороховницах, есть. А уж  адреналина-то…  Правда,  огорчали  слегка  эти
мерзкие пятна на голенищах - а ну как не отойдут, и ведь на самом видном
месте. Жалко, сапоги-то первый сорт, почище генеральских. Надо  будет  к
зиме ближе накат на них  сделать,  что  ли.  И  хорошо  бы  проварить  в
гуталине и прогладить утюгом, чтобы стояли колом. Да, чудо какие сапоги,
на одну портянку, - военторгу и не снились. А может, не проглаживать их,
а наоборот, собрать гармошкой? Чтобы были со скрипом? Или, может, вообще
заказать еще одну пару? Да, вот это  задача.  Куда  там  Ньютону  с  его
биномом…
   - Значит,  месяц  с  небольшим?  -  тихо  переспросил  Анри,  скорбно
поправил  парик,  горестно  нахлобучил  шляпу   и   вдруг   оглушительно
расхохотался:
   - Скажите, а кто такой Батист? За что же  вы  его  так?  Со  всеми-то
красавцами?
   - Право, не знаю, - тоже рассмеялся Буров, скомкав, бросил  платок  и
по инерции сплюнул. - Рок, фортуна,  перст  судьбы.  А  главное,  дурные
манеры. Да, кстати, вы случаем не знаете, что у нас на ужин? Вчера  рагу
из серны было просто восхитительным.
   Настроение у  него  выровнялось  совершенно  -  мерзостные  пятна  на
ботфортах отходили без малейших следов.
   - Да, да,  лучше  нам  идти  домой,  -  шевалье  кивнул,  с  чувством
проглотил слюну и сделался притворно серьезен. - Что-то все складывается
не совсем удачно. Похоже, князь, у нас сегодня тяжелый день.
   То, насколько тяжелый, они стали понимать уже на левом  берегу  Сены,
когда, надумав срезать путь,  двинулись  по  мрачной,  будто  сплющенной
фасадами домов улице. Такой узкой, что едва ли  могла  проехать  карета.
Впрочем, с колесным транспортом здесь было все в порядке. Стоило шевалье
и Бурову залезть поглубже в каменный мешок, как за их спинами у входа  в
мышеловку  зацокали  копыта,  загромыхали  ободья,   бешено   всхрапнули
понукаемые лошади. Связать конец с  началом  было  совсем  не  сложно  -
кто-то  на  рысях  пер  по  их  душу.  С  напористостью  Буденного,   со
стремительностью Махно, с неотвратимостью  победы  всемирной  революции.
Деваться было некуда - ни вправо,  ни  влево.  Никаких  шатаний,  только
вперед.  Можно  было  еще,  конечно,  упасть,  вжаться  в   землю,   рас
пластавшись, затаив дыхание - только ведь карета не танк, у нее  лошадей
хоть и меньше, но зато все с копытами. Под брюхом не проскочишь. Так что
подтолкнул Буров шевалье локтем да и рванул, что было силы,  с  высокого
старта - такой устроил спринт, куда там всем Борзовым. Не  глядя  ни  на
шпагу, ни на парик, ни на ботфорты. Слыша только нарастающее  громыхание
колес. А дорожка-то в гору, в полутьме, по  осклизлым  черепам  булыжной
мостовой. Шевалье не отставал, несся вровень. Хоть  и  тяжело  дышал,  а
держался молодцом, до