й  спрятал  болт  в
карман, посмотрел на Бурова  и  вдруг  расхохотался,  правда,  несколько
нервно. - Вы только вдумайтесь, князь, -  карты,  бабы,  водка.  Да  еще
арбалетчик. И все это под  колокольный  звон.  Нет,  право,  что-то  мое
благочестие дало трещину.
   Колокола и в самом деле  звонили,  заливисто  и  призывно,  к  ранней
мессе. Резким диссонансом к малиновому благовесту слышался скрип  рессор
у ворот монастыря - английский экипаж в  который  уже  раз  немилосердно
раскачивало.  Орловские  скороходы  опять  тревожились,  прядали  ушами.
Возничий Бернар был в своем репертуаре. Правда, как  вскоре  выяснилось,
не совсем. Только Буров и шевалье подошли ближе, как  карета  замерла  и
изнутри послышался голос:
   - А деньги?
   Голос был мужской.
   Тут же раздался звук мощного удара, решительного, не оставляющего  ни
шанса,  и  на  мостовую  вывалился  привратник  Огюстен.  Мгновение,  не
соображая ничего, он любовался булыжниками, потом встал, подтянул  штаны
и, осеняя себя знамениями, уныло подался в ворота. На лице его смешались
раскаяние, пот, кровь, сопли и слезы. Следом из кареты показался Бернар,
деловитый, невозмутимый. Весь  его  вид  как  бы  говорил:  наше  вам  с
кисточкой, господа! Куда изволите?
   Господа изволили на левый берег, в Латинский квартал. Но не сразу,  а
после проветривания кареты. Наконец, когда запахи  рассеялись,  поехали.
Застоявшиеся лошади радостно стучали копытами,  видимо,  в  предвкушении
овса и уюта денников, утренние улицы были пустынны, так что полетели как
на крыльях. Вот она, древняя набережная, помнящая еще вербовщиков  и  их
шлюх , вот  он,  старый  мост,  где  так
резвился их высочество Гастон , а вот и Мекка, средоточие знаний  -  Латинский  квартал  с  его
Сорбонной, ректор которой еще не так  давно  имел  на  всем  левобережье
власть, сравнимую  с  королевской.  Не  здесь  ли  зачинал  свои  анналы
преподобный Робер де Сорбон , не по этим ли камням хаживал досточтимый герцог  де  Ришелье
, не за этими ли стенами
жила, пульсировала и расцветала французская академическая мысль?
   В столь раннее время академическая мысль еще спала. Не было видно  ни
студиозов, ни бакалавров, ни докторов. Даже шлюхи, то и дело совращающие
оных с академической стези,  блудодействовали  в  объятиях  Морфея.  Все
будто вымерло в Латинском квартале, не спал только благообразный человек
в  скромном,  хорошо   отглаженном   камзоле.   Сидя   на   скамейке   в
университетском дворике, он с утра  пораньше  предавался  филантропии  -
делился мясом от щедрот  своих  с  большой  компанией  мяукающих  кошек.
Причем делал это обстоятельно и не торопясь, что выдавало в нем человека
вдумчивого, аккуратного и не пренебрегающего  мелочами.  Каждый  кусочек
мяса  он  осматривал,  обнюхивал,  резал   на   четыре   части   большим
ампутационным ножом и, приговаривая "кыс-кыс-кыс", с улыбкой презентовал
стае. Да так, чтоб соблюдался  принцип  равенства,  и  никто  из  мелких
хищников не был бы обделен. Процесс кормления спорился -  ало  струилась
кровь, тускло  отсвечивала  сталь,  сыто  урчали  звери.  Человек  добро
улыбался, ловко орудовал ножом, его маленькие, глубоко посаженные глазки
светились немудреным счастьем.
   "Какая идиллия!"  -  восхитился  Буров,  в  меру  растрогался,  скупо
умилился, вылез из кареты и осведомился со всей возможной деликатностью:
   - Простите, уважаемый, как можно  найти  господина  Лавуазье,  химика
божьей милостью?
   И тут же был поражен метаморфозой, случившейся с добрым человеком.
   - Значит, вам, сударь, нужен господин Лавуазье? -  каким-то  странным
голосом  отозвался  тот,  резким  движением  всадил  нож  в  скамейку  и
медленно, раздувая ноздри, поднялся. - Значит, господин Лавуазье? Химик?
Божьей милостью? - И вдруг расхохотался пронзительно  и  зловеще,  сразу
сделавшись похожим на Мефистофеля. - Так вы, сударь, не туда попали. Вам
надо в Арсенал. Там, там окопался этот упырь, этот кровосос, этот первый
богач Парижа, окруживший столицу Франции неприступной  стеной  налоговых
бастионов .  Ни
проехать, ни пройти без того, чтобы не  заплатить  генеральному  фермеру
господину Лавуазье! Химику-недоучке, королевскому откупщику и  директору
пороховых заводов! Стена в тридцать три миллиона ливров, которые  отняли
у беднейших французов! Ну ничего, ничего. Придет день, и он  ответит  за
все, за все. Это говорю вам я, профессор анатомии Жозеф-Иньянс Гильотен!
 А ну пошли отсюда, дармоеды! - зверски зарычал он на  мелких
хищников, вытер нож о подкладку камзола и с достоинством, не глядя более
на  Бурова,  направился  в  академические  дебри.  Кошки,  не  прекращая
трапезы, с удивлением смотрели ему вслед. И чего окрысился-то?
   - Какой приятный господин, - шевалье зевнул, брезгливо усмехнулся.  -
И фамилия запоминающаяся. А знаете, князь,  если  вам  нужно  что-то  по
химической части, то я, верно, смогу помочь. Есть у меня знакомец  один,
граф де Аруэ, - он прервался, присел на корточки и погладил рыжего кота.
- Смотрите-ка, князь, какой красавец. К деньгам… Так вот, граф этот,  из
"дворянства  мантии"  , король  овец,  шерсти,
батиста и сукна. Денег прорва, а вот манер, такта… В общем, еще зимой он
нарвался на дуэль, и с кем бы вы думали? С шевалье де Гоцци,  придворным
фехтовальщиком по прозвищу Рапира  Господня.  А  сам  новоявленный  граф
ничего острее ножниц для стрижки овец сроду не держал в  руках.  Словом,
он и так, и сяк, и эдак, и в "Браво", и в братство Святого  Марка,  и  к
вольным фехтовальщикам красавца Аврелия .  Да  только
без толку все. Никто ни за какие деньги биться с де Гоцци не хочет, себе
дороже, опасно для здоровья .  Нет
дураков. - Шевалье вздохнул, почесал кота за ухом, встал. - Кроме  меня…
Наделал долгов… В общем, пришлось заколоть де Гоцци. А потом лечиться  и
убивать его друзей, учеников, дальних родственников, ближних.  Они  ведь
такие мстительные, эти итальяшки. Порка мадона путана. Так вот к чему  я
это все, князь. Лейб-медик графа де Аруэ увлекается химией и  оборудовал
там у себя, говорят,  неплохую  лабораторию.  Как  бишь  его-то…  То  ли
Бернулли, то ли Бертолли… Шустрый такой… В общем,  поехали,  князь,  нам
будут рады…
   Ехать надо было по левому берегу Сены в предместье Сен-Жермен. Бернар
бестрепетно взялся за вожжи, кони разочарованно ударили копытами, карета
покатилась по утреннему Парижу.  Древняя  Лютеция  просыпалась.  Стучала
тяжелыми  сапогами,  плескала  веслами  баркасов,   грохотала   тачками,
тележками, повозками. В грубом этом шуме галантный скрип рессор сразу же
потерялся, а скоро и вовсе смолк  -  резко  остановив  орловцев,  Бернар
спрыгнул с козел и,  не  обращая  ни  малейшего  внимания  на  прохожих,
принялся  мочиться  на  камни,  помнившие  еще,   верно,   Гуго   Капета
.  При  этом  он
довольно мычал, кряхтел и оглушительно выпускал газы. Казалось, что  для
него в мире не существует ничего, кроме сокращающегося мочевого пузыря.
   - Какая непосредственность! - заметил Буров. - И где же  это  вы  его
такого взяли?
   - Одна наша общая рыжая знакомая раздобыла, - усмехнулся  шевалье.  -
Говорят, увела прямо  с  эшафота.  Палач  успел  отрезать  только  язык.
По-моему, она погорячилась. Это же какой-то монстр.
   Действительно,  ручьи  шумели  очень  по-весеннему,  а  звук   ветров
напоминал артиллерийские залпы…
   Наконец, изволив облегчиться, Бернар сподобился взять вожжи  и  не  с
ветрами - с ветерком  препроводил-таки  карету  к  массивным,  витиевато
изукрашенным  графскими  гербами  чугунным  воротам.  За  ними  открылся
Версаль в миниатюре. Впрочем, этот необъятный, в стиле рококо, парк мало
чем уступал  высочайшей  резиденции.  Боскеты,  статуи,  садовый  театр,
птичник, голубятня, мраморный бассейн  вызывали  восхищение,  наводя  на
мысли о существовании рая. Да,  неплохо  жил  шерстяной  король,  совсем
неплохо, ничуть не хуже  короля  в  короне.  Непрошенных  же  гостей  он
встретил по-простецки, лично,  с  отменнейшим  радушием.  Ни  о  чем  не
спрашивая, приказал подать обильный завтрак, сразу  же  поинтересовался,
нет ли нужды в деньгах, а узнав о цели посещения,  удивился  и  приказал
немедленно будить своего врача, "этого  жалкого  соню,  который,  видно,
забыл, что ранняя пташка хоть и клюет по зернышку, но обгаживает-таки  к
вечеру весь двор". Лейб-медик явился, когда уже пили чай  с  бисквитами,
макая их на английский манер в крепкий  выдержанный  портвейн.  Это  был
плотный, с широким  подбородком,  уверенный  в  движениях  человек,  его
ореховые,  чуть   навыкате,   глаза   светились   тщательно   скрываемым
честолюбием.
   - Что случилось, сударь?  Открылась  рана?  -  с  порога  спросил  он
шевалье, с удовольствием отдал  должное  салатам  и  паштетам,  а  когда
узнал, с чем пожаловали гости, улыбнулся тонко, с вежливой иронией. - Ну
конечно же, господа, моя лаборатория к вашим услугам.
   Весь его вид как бы говорил: когда кобелю делать нечего, он…
   - А я, господа, откланиваюсь - дела, -  шерстяной  король,  отшвырнув
салфетку, встал, раскатисто икнул, посмотрел на шевалье - Друг мой, если
нужда какая… Милости прошу к нашему шалашу… Буду чрезвычайно рад. А  вы,
сударь, - он перевел взгляд на медика, и в голосе его послышалась скука,
- как управитесь, ступайте-ка к  моей  жене,  она  в  своем  репертуаре,
недомогает. Поставьте ей клизму, пустите, что ли, кровь.  Главное,  чтоб
успокоилась…
   Он вздохнул и пошел из зала -  стричь  то  ли  овец,  то  ли  купоны.
Сгорбленный,  жалкий,  совсем  не  похожий  на  короля,  пусть  даже   и
шерстяного.
   А эскулап со вкусом допил кофе, съел ломтик пармезана для правильного
пищеварения и с видом мученика, несущего  свой  крест,  повел  гостей  в
подвал, в лабораторию. Она впечатляла, и не только своими размерами. Это
было царство фарфора, хрусталя и стекла,  странная  кухня  с  маленькими
жаровнями,   огромными   печами,   круто   поднимающимися    дымоходами,
плавильными  горнами  и   исполинскими   сковородами.   На   деревянных,
фарфоровых  и  стеклянных  столах  причудливо   располагались   штативы,
пробирки, конические колбы, аллонжи, реторты, баллоны, агатовые  ступки,
фаянсовые тигли, градуированные пипетки, мензуры, бюретки, кюветы и один
бог,  вернее,  черт  знает,  что  еще.  Все   хрупкое,   переливающееся,
искрящееся в лучах ламп. Иллюзорно нереальное, если бы не стоившее  кучу
денег. Чувствовалось, что дела у лейб-медика идут неплохо…
   - Итак, господа,  я  весь  внимание,  -  сказал  он,  сел,  терпеливо
выслушал Бурова и сочувственно кивнул головой. - Думаю,  сударь,  вы  не
совсем правы.  Ваши  доводы  хоть  и  оригинальны,  но  э…  недостаточно
корректны. Да, да, весьма утопично.
   Черт  бы  подрал  этих   дилетантов.   Этих   праздношатающихся,   не
обремененных добродетелями бездельников. Они думают, что все так  просто
- стоит им только  захотеть,  и  их  высокородные  имена  будут  навечно
внесены в анналы науки… И черта собачьего этому, как его… графу де Бургу
в химии? Это же надо такое  придумать…  Ну  да,  есть  недавно  открытый
Вальтером Шеели зеленоватый тяжелый  газ,  в  котором  кролики  и  крысы
дохнут, словно мухи . Сомнений нет, он  представляет
собой пары некоего соединения элемента мурия, гипотеза  о  существовании
которого была гениально выдвинута еще в прошлом веке. Да, да, соединения
мурия, скорее всего, его соль и никак иначе. Во всяком  случае,  это  не
отдельный элемент. И чтобы он взаимодействовал со щелочью?  Бред,  бред.
Этот самоуверенный  де  Бург  с  внешностью  профессионального  дуэлянта
ничего не смыслит в химии. И сейчас самое время показать ему это.
   - Ладно, господа, не будем голословны, - вздохнув, лейб-медик  встал,
пригладил  сальные,  начинающие  редеть  волосы  и  подошел   к   столу,
уставленному  реактивами.  -  Так,  по-вашему,  нужно   пропустить   это
соединение мурия через горячий раствор калийной щелочи? Я вас  правильно
понял?
   Его короткопалые ловкие руки уже вовсю  звенели  склянками,  зажигали
огонь, что-то отмеряли, смешивали, наливали, разводили.  Сейчас,  сейчас
этот  дилетант,  этот  дворянский  недоучка,  этот  возомнивший  о  себе
фанфарон  убедится  воочию,  что  соединение  мурия   со   щелочами   не
взаимодействует, ибо химически инертно. Сейчас, сейчас… Господи, что  же
это такое? Неужели  реакция?  Реакция!?  Соединение  мурия  со  щелочью?
Невероятно! Может, это обман зрения?
   Нет, процесс шел бодро,  весело,  качественно.  И  обмануться  в  его
реальности было невозможно - осадок, выделяющийся в результате  реакции,
взрывался. От чего угодно - от удара, от трения, от нагрева. Мощно, куда
там пороху. Вот это да!
   "Господи боже ты мой", - в изумлении,  без  сил  медик  опустился  на
банкетку,  однако  внутри  него  все   дрожало,   пело   от   радостного
предчувствия. Вот оно, свершилось! Эврика! Эврика!  Куда  там  Архимеду!
Куда там китаезам с их  примитивным  порохом!  Человечество  только  что
вступило в  новую  эру,  эволюция  сделала  очередной  виток,  всемирная
история, суть сплошная череда войн, подошла к своей следующей  отправной
точке. И все благодаря ему, Клоду-Луи Бертолли.  Ну  и  не  без  участия
этого высокородного дилетанта.  Как  бишь  его…  Пусть  теперь  Лавуазье
пыжится, сидя в  Арсенале,  делает  свой  порох  из  отбросов  и  дерьма
.  Самое
подходящее занятие для этого засранца, только и умеющего что бороться  с
флогистоном . Пусть себе возится, пусть собирает  свое  сало
на говне и мнит себя химической величиной вселенского масштаба. А мы тем
временем… Завтра же, без промедления…  Подробнейший  доклад  в  Академию
наук. Соединение Бертолли. Нет… Соль Бертолли… Нет, не то.  Бертоллетова
соль! Да, да! Как звучит-то: бертоллетова соль! Новое  слово  в  военном
деле! Оглушительное, бьющее по ушам, гениальное, как все простое!  М-да…
А может быть, познания этого графа простираются дальше соединений мурия?
   - Ну, коллега, похоже, мы с вами получили нечто довольно  интересное,
- лейб-медик пощелкал языком. - Однако не настолько, чтобы  посвящать  в
результаты опыта широкую академическую общественность. Ну  да,  реакция,
ну да, экзотермическая, ну да, с получением активной твердой фракции. Но
все так туманно, сыро, неопределенно. Никакой конкретики. Мне нужно  как
следует подумать.
   - Меньше всего, дорогой доктор, нас интересует  мнение  академической
общественности, - весело сказал Буров и твердо глянул эскулапу в  глаза.
- Можете оставить его себе, а нам отдайте твердую фракцию. Кстати,  если
чистую ртуть смешать с азотной кислотой, а затем  добавить  к  этиловому
спирту, также выпадет твердый осадок, мелкие  бесцветные  кристаллы.  Не
менее активные. Нас интересуют  и  они  .
   - Как вы сказали? Ртуть, азотная кислота, спиритус вини?  -  Бертолли
побледнел, на его выпуклом, шишковатом лбу выступили  капли  пота.  -  И
мелкие  белые  кристаллы?  Не  менее  активные?  О  Мадонна!  Хорошо,  к
завтрашнему дню у вас будут залежи мелких  белых  кристаллов,  не  менее
активных, чем соли мурия.
   Хриплый, сразу севший голос его  дрожал,  быстрые  глаза  восторженно
блестели. Господи, никак фортуна,  эта  избалованная  девка,  наконец-то
одарила его своим вниманием? Похоже, судьба дает ему счастливый шанс,  и
он, Клод-Луи Бертолли, его не упустит. Обеими руками  схватит  за  хвост
синюю птицу удачи. Добьется своего. Всеми правдами и не правдами. Сполна
получит то, чего достоин . Значит,  ртуть,  азотная  кислота  и
спиритус вини?..
   -  Не  прекращаю  восхищаться  вами,  князь!  -  задумчиво  промолвил
шевалье, когда они попрощались с лейб-медиком и выбрались  из-под  земли
на воздух. - Такой фонтан знаний, умений.  Кто  вы?  Откуда?  Я  начинаю
верить во второе пришествие…
   Прозвучало это примерно так: умен? Проверить национальность!
   - Ага, явление Христа народу, так  и  быть,  друг  мой,  нынче  ночью
отпущу вам грехи. Тем более что  мы,  вроде,  собирались  в  бордель,  -
пообещал Буров, замолчал, дабы усилить эффект сказанного, но, глянув  на
карету, дожидающуюся у  входа,  наплевал  на  паузу.  -  А  вот  и  чудо
господне! Не так уж наша рыжая знакомая и погорячилась. Вот кто вызывает
неподдельное удивление…
   Действительно,   с   Бернаром,   с   этим   чудовищем,   разнузданным
развратником, произошла  разительная  перемена.  Добрый,  сытый,  сполна
вкусивший от щедрот шерстяного  короля,  он  сидел  на  козлах  и  читал
фундаментальный   труд   Макиавелли   "Государь"   . Бегло шелестел страницами, вдумчиво  морщил
лоб и, ухмыляясь, крошил непоседливым воробушкам сладкую булочку-бриошь.
Ах, какая идиллия!
   Буров, придержав в кармане склянку с бертолеткой, влез в карету, сел,
посмотрел на шевалье, даже не пытающегося сдержать зевок.
   - Что, устали, мой  друг?  Еще  немного,  еще  чуть-чуть.  Нам  нужен
грамотный ружейный мастер. А лучше - несколько. Работы им хватит…
   - Господи, князь, может, завтра,  а?  -  взмолился  шевалье,  однако,
встретив взгляд Бурова, сник  и  обреченно  развалился  на  подушках.  -
Ладно, будут вам мастера. Будут. Целый квартал. Эй,  поехали!  На  улицу
Мортельери!
   Бернар бережно закрыл свой источник  знаний,  положил  его  под  зад,
видимо, чтоб не расплескать ни капли, и лихо направил экипаж  на  правый
берег Сены. В длинный, изгибающийся дугой квартал,  напоминающий  кишку.
Здесь пахло солью, кожами, гниющими  останками  животных,  дубильными  и
красильными  растворами,  чернильными  орешками,  протравами,   мездрой,
золой,  жженым  волосом  и  известью.  А  еще  -  раздуваемыми  горнами,
скворчащим, испаряющимся маслом, светящейся, бьющей в фартуки  окалиной,
крепким потом насилующих наковальни людей, железом,  углем,  формовочной
землей. Не удивительно - одну половину  квартала  занимали  кожевенники,
другую - кузнецы-оружейники. Места хватало всем.
   -  Ну,  здесь,  конечно,  не  у  Буте  , - Анри со  вздохом  вылез  из
кареты, потянул носом воздух, сплюнул. - Но мастера не хуже,  с  личными
клеймами. Заглянем-ка вот сюда, я знаю хозяина. Как его  зовут-то?..  Он
еще маркизу делал парадное охотничье ружье. Постарался, сногсшибательная
инкрустация. А, вспомнил - Просперо. Мастер  ружейных  стволов.  На  его
клейме полумесяц и шестиконечная звезда.
   Оружейник Просперо оказался совсем не таким, как в  сказке  про  трех
Толстяков, - он был жилистый, хитрый, желчный и жадный.
   - А, барабанная туринская винтовка, как же, как же, - посмотрел он на
чертеж, потом на Бурова, затем снова на бумагу, - с укороченным  стволом
и обрезанным прикладом. Интересно, очень интересно. А  хотелось  бы  мне
знать, куда вы думаете сыпать порох? Что, не мое дело? Очень  хорошо,  я
вас правильно понял, не мое дело. Мое дело - укоротить ствол и  обрезать
приклад. Обрежем в лучшем виде. Через месяц.
   - Через два дня, - поправил его Буров и тряхнул мошной. - Я вас очень
прошу.
   Выгрузил задаток на чертеж, многозначительно  улыбнулся  и  вместе  с
шевалье  отправился  к  следующему  умельцу.  Ему  Буров  заказал  сотню
маленьких металлических стаканчиков странного и непонятного  устройства.
С отверстием в центре донышка, чуть выступающего краями за линию стенок.
Сто латунных, спроектированных по всей  науке  гильз  с  полным  набором
аксессуаров: с гнездом под капсюль, с наковаленкой для разбития оного  и
затравочными отверстиями, по которым пламя достигает пороха. Шик, блеск,
красота, цилиндрическая основа  унитарного  патрона.  А  чтобы  было  не
только красиво, но еще и огнестрельно. Буров заказал у третьего  мастера
латунные  колпачки  -  запрессовывать  ударный  состав  в   капсюли   он
намеревался сам.
   В общем, домой прибыли к обеду, невыспавшиеся, усталые, голодные.  Не
то чтобы с победой, но с чувством до конца выполненного долга.
   - Господа, рапорт о проделанной работе я жду к ужину,  -  маркиз  был
сух, официален и пасмурен.  -  В  трех  экземплярах.  Пока  можете  идти
отдыхать.
   Несмотря