и мягкой, на лепных ногах постели.  Номер
их шестнадцатый.
   Однако же на кладбище Бурова ждали не харч и койко-место, а  крепкие,
недобро  щурящиеся  исподлобья  молодцы.  Числом   не   менее   десятка.
Возглавлял их рябой, одетый так же, как и Буров,  в  малиновое,  дядька.
Только вот камзол у него был  повнушительней,  подлинней,  аж  до  самой
земли, да еще с  капителью  позумента  и  двойными  строчками  золоченых
пуговиц. Сомнений нет - самый шик по местной уркаганской моде. В руке же
рябой держал инкрустированную трость, да сразу видно, не  простую,  а  с
секретом. Как пить дать, в ней сидело фунтов тридцать отточенной стали.
   - Бу-бу-бу, - резко, не по-нашему, спросил он у Бурова, в лающем  его
голосе слышалось возмущение: "Ты чьих будешь, смерд? Куда Гриню дел?"
   Тут же, не дожидаясь ответа, он извлек трехгранный, очень похожий  на
огромное шило клинок, его недобры молодцы выдернули булатны  ножички,  и
дело стало принимать для Бурова очень нехороший  оборот.  Одному  против
десяти выстоять проблематично. Да и судя по тому,  как  молодцы  держали
ножички, были они совсем не первогодки - не шелупонь, и не босота, и  не
вульгарные ложкомойники. Писари еще те, с практикой и со стажем.  Однако
делать нечего, на базаре тут не съедешь - взялся Буров за свой  кошкодер
да и начал выписывать им восьмерки, а сам пошел, пошел, пошел по  кругу,
стремительно смещаясь от центра к периферии. По вытянутой спирали,  чтоб
не взяли в кольцо. Только не так-то все просто - молодцы были  начеку  и
не лыком шиты, а рябой так и норовил ткнуть  своей  рапирой  куда-нибудь
под ребро, и пришлось Васе Бурову несладко. Впрочем, и  противникам  его
было не до смеха - один быстро успокоился с перерезанной глоткой, другой
держался  за  распоротый  живот,  третий   в   прострации   смотрел   на
окровавленную  ширинку.  Однако   время   работало   против   Бурова   -
когда-нибудь, как ни крути, он устанет, снизит темп,  сделает  ошибку  и
вплотную познакомится или с ножом, или с огромным  шилом  на  элегантной
рукояти. С дальнейшей перспективой быть изрезанным в куски. И сгинуть бы
Васе Бурову, пропасть во французской стороне, если бы  не  вмешался  его
величество  случай  в  лице,  вернее  в  багровых  рожах,  двух  пьяных,
неизвестно откуда вывернувшихся похоронных  дел  мастеров.  Пошатываясь,
горланя что-то, они мотались меж могил, тем не менее крепко держа баланс
и главные орудия своего производства. Лопаты! Господи, лопаты!!!
   "Аллилуйя!" - Буров, возликовав в душе, разорвал дистанцию, в длинном
кувырке  выскочил  из  боя  и,  стремительно  метнувшись  к   ближайшему
могильщику, без зазрения совести позаимствовал у него лопату! Крепкую, с
хорошо заточенным штыком и буковой,  отполированной  ладонями  рукоятью.
Практически ничем не отличимую от алебарды. Такая  в  умелых  руках  без
труда  вскрывает  животы,  разваливает  черепа,  отрубает  конечности  и
срезает пальцы.
   Что-что, а руки у Бурова были умелые. К тому же большая  лопата  была
его любимицей среди прочего шанцевого инструмента. И началось.  И  очень
скоро закончилось. Кому-то Буров прокопал колено,  кому-то  располовинил
ступню, кому-то разрубил локоть,  выломал  плавающие  ребра  или  сделал
ямочку на подбородке. Нестерпимо  пикантную,  глубиной  в  пару  дюймов.
Кое-кому  повезло  чуть  меньше.  Рябой   главнокомандующий,   например,
схлопотал лопатой в пах, щедро, на  полштыка  и,  скрючившись,  перестал
тыкать своим шилом. Да и дышать вроде тоже. Виктория была полной.
   - Это вам, суки, за Бородино!
   Буров глянул в спину  ретирующемуся  неприятелю,  в  количестве  двух
негодяев улепетывающему с поля боя, сплюнул, вытер кровь  с  порезанного
плеча и подмигнул могильщикам, трезвеющим от увиденного.
   - Спасибо, отцы! С меня причитается.
   Потянулся к поясу и  невесело  рассмеялся  -  чертов  кошелек,  из-за
которого, собственно, все и началось, пропал, сгинул  куда-то  во  время
боя.  Ну  да  и  ладно,  фиг  с  ним.  У  рябого-то   кошелек   оказался
повместительней, потяжелей, а когда Буров вытащил  монету  -  не  глядя,
наобум,  -  и  швырнул  ее  с  ухмылочкой  могильщикам,  те,   оторопев,
протрезвели окончательно, разом поклонились и бросились бежать. Буров  и
не подозревал, что осчастливил  их  луидором  . Сейчас ему было не до подобных тонкостей - он слушал свой
внутренний голос. А тот бубнил с маниакальной настойчивостью - ты,  мол,
как хочешь, а я  сваливаю.  И  впрямь,  нужно  было  делать  ноги,  пока
сбежавшие негодяи не вернулись с подкреплением. Так что  подобрал  Буров
трофеи, проглотил слюну, вспомнив вкус похлебки, да и подался с  погоста
вон. Несмотря на одержанную победу, настроение у  него  было  так  себе.
Снова в ночь, в темень, в клоаку улиц. С  пустым  животом.  Да,  спасибо
духам, удружили, ничего не скажешь. Нет бы куда-нибудь в Элладу, на юга,
на берега Эгейского. А то - одно дерьмо, склизкие мостовые и  социальные
контрасты. И сплошная уголовщина. Вор на воре и вором погоняет. Криминал
голимый, поножовщина и беспредел. И вот тут-то Буров дал по  тормозам  и
неудержимо, распугивая поздних прохожих, залился гомерическим хохотом  -
ну, блин, и укатайка! Он торчит здесь, как тополь на  Плющихе,  в  своем
малиновом уркаганском клифте, с бабками, добытыми на  мокром  деле  и  с
лопатой, липкой от мозгов, и  переживает,  блин,  на  морально-этические
темы!  Посланничек  из  будущего,  продукт  цивилизации.  Явился  -   не
запылился. Сам-то ничего, кроме как кровушку  пускать,  не  умеет.  А  с
другой стороны, с волками жить -  по-волчьи  выть.  Тем  более  если  ты
красный смилодон. Плевать ему на эволюцию и на  всякий  там  прогресс  -
один хрен, за двести или сколько-то там  лет  по  сути  дела  ничего  не
изменилось. Во все века хомо сапиенсы были зверьми, что в восемнадцатом,
что в девятнадцатом, что в двадцатом. Это у нас в крови, в хромосомах, в
генной памяти - охотиться  на  себе  подобных.  За  тысячелетия  истории
привыкли…
   Тут послышался стук копыт, дробно загрохотали по булыжнику колеса, и,
как подтверждение мыслей Бурова, нарядная, с панелями  из  полированного
дерева карета наткнулась на  положенное  на  мостовую  бревно.  Раздался
треск, оба колеса с  правой  стороны  отлетели,  кучер  заорал  истошно,
натягивая вожжи. Лошади, захрапев, послушались  его,  карета  с  креном,
словно тонущий корабль, остановилась. А со всех  сторон  к  ней,  словно
хищники к добыче, уже  подтягивались  люди  с  оружием  -  стремительно,
сплоченной стаей. Только тени скользили по стенам домов  да  блестели  в
лунном свете кинжалы и шпаги. Вот остановились, выждали мгновение и,  по
знаку человека в  карнавальной  маске,  кинулись  вперед.  Казалось  бы,
ничего особенного, вульгарный гоп-стоп, вооруженный грабеж. Банальнейшая
уличная экспроприация экспроприаторов. Только что-то уж больно  слаженно
действовали нападающие, при близком рассмотрении совсем  не  похожие  на
разбойничков. Да и кучер, вместо того  чтобы  наделать  в  штаны,  вдруг
вытащил шпагу и начал защищаться, фехтуя со сноровкой дуэлянта. Странно,
очень странно. А из кареты между тем раздались выстрелы  -  пистолетные,
дуплетом и  вразнобой,  так  что  выпятилось,  пошло  трещинами  толстое
слюдяное окно. Затем резная дверца распахнулась, и навстречу  атакующим,
из коих трое уже растянулось на земле, бросился кавалер  со  шпагой.  Он
был высок, статен и одет необыкновенно эффектно -  в  длинный  бархатный
камзол с брандебурами , отороченный  соболиным
мехом, с кружевным жабо, выглядывающим из-под атласного жилета. Эфес его
шпаги отсвечивал золотом и играл  бриллиантами,  рубинами  и  сапфирами,
клинок же двигался с быстротой змеи, жалящей своих  смертельных  врагов.
Однако не стать, не доблесть и не одежда кавалера вызывали  неподдельное
изумление - фехтуя,  тот  отчаянно  ругался.  По-черному,  по-матерному,
по-русски. Причем  с  морским  уклоном,  семиэтажно,  словно  заправский
подвыпивший боцманмат. Ругань эта мигом пробудила в  Бурове  патриотизм,
ностальгию и дружественные чувства - говорят, нет ничего  приятней,  чем
встретить земляка на чужбине. А потому, долго не раздумывая, он  сбросил
свой камзол, взялся за лопату половчее да и ринулся в гущу боя, закричав
пронзительно и громогласно. Помощь его  пришлась  как  нельзя  кстати  -
кучер, получив полвершка стали в шею, уже перестал хрипеть, статного  же
кавалера взяли в плотное кольцо и жизнь  его  повисла  на  волоске.  Вот
тут-то и пожаловал Вася Буров со своей лопатой. И  пошел  гулять  острый
штык по головам, ключицам да коленям, рассекая мышцы, травмируя суставы,
разрубая  хрящи  и  кости.  Чай  не  шпажонкой  какой   дырки   вертеть.
Предводитель негодяев быстро понял это, когда бросился было на Бурова со
своей вердюной . Миг - и шпага его оказалась прихлопнутой  к
земле, тут же на нее наступили тяжелым сапогом, а  крепкий,  не  знающий
пощады кулак въехал  негодяю  в  физиономию.  Да  так  что  предводитель
зашатался, упал, и слетела маска  -  веселенькая,  изображающая  Скапена
.
Буров успел заметить властный подбородок, орлиный нос, горящие  глаза  -
неплохой образчик южной  красоты,  правда,  щедро  сдобренный  кровью  и
соплями. Тут же к поверженному Скапену подскочили соратники,  подхватили
его под руки и потащили в темноту.
   - Чертовы канальи! -  Кавалер  вытащил  кружевной  платок,  вытер  им
клинок, понюхал и швырнул себе под ноги. - Сволочи! Распросукины дети!
   С лязгом определил шпагу  в  ножны,  высморкался  и,  повернувшись  к
Бурову, что-то сказал. На французском, но приветливо. На  его  надменном
лице появилось что-то вроде улыбки.
   - Не угодно ли вам, сударь,  перейти  на  русский?  -  Буров  вежливо
кивнул и с достоинством расправил плечи, всем своим видом показывая, что
с кавалером они в равных весовых градациях. -  Я  полагаю,  случай  свел
меня с земляком. Сие весьма приятно, весьма.
   Ишь  как  заговорил-то,  витиевато,  вычурно!  Ничего  не  поделаешь,
сработали механизмы приспособления. Не будешь же спрашивать у человека в
жабо,  размахивающего  шпагой  в  бриллиантах:   "Вы   давно   здесь   в
командировке, товарищ?"
   - А мне, сударь, вдвойне. Потому как не будь вас…  -  Кавалер  оценил
интонацию, тон, манеры и непринужденность собеседника, снова улыбнулся и
сделал небрежный, чисто символический поклон. - Разрешите представиться:
граф Алексей Орлов. - Веско  помолчал,  подчеркивая  сказанное,  выпятил
грудь и стер с лица улыбку. - Чесменский.
   Ну, раз Чесменский, понятно, почему лается,  как  боцманмат  .
   - Весьма приятно, граф, весьма.  -  Буров  кивнул,  по-кавалергардски
щелкнул каблуками и тоже выпятил грудь колесом, как петух:
   - Князь  Буров.  -  Помолчал  в  свою  очередь,  усиливая  сказанное,
кашлянул, брякнул лопатой. - Задунайский.
   А что,  звучит  не  хуже  всяких  там  Чесменских-Таврических  . Знаем, через  какое  место  они
выбились из грязи в князи…
   - Князь Буров? - Граф Орлов как-то  поскучнел,  спеси  в  его  голосе
поубавилось. - Задунайский?
   - Именно так, граф, - с достоинством подтвердил Буров и лопатой ткнул
куда-то вверх, в полог чернильного неба. - Наш род  очень  древний.  Мои
предки сидели у Ивана Калиты выше Хованских, Мстиславских и  Заозерских.
Рюриковичи у них в холопах ходили…
   Насчет того, где сиживали предки Орловых, Буров спрашивать  не  стал,
не позволило врожденное чувство такта. Просто  крепко  пожал  протянутую
руку и согласно кивнул - да, пожалуй, они заговорились,  нужно  уходить.
Само собой, лучше вместе. С добрым попутчиком дорога короче,  тем  более
по ночному Парижу.
   - Сударыня, все кончено,  -  Орлов  стремительно  подошел  к  карете,
глянул внутрь, беззлобно выругался. - Лаура, черт побери, ну где вы там?
Надо уходить.
   В голосе его слышались обеспокоенность, жажда действия и  неоспоримое
превосходство.
   - Я здесь, ваше сиятельство. - Из-за кареты вышла  женщина,  в  руках
она держала абордажные пистолеты. - Прошу вас, граф, они перезаряжены.
   Ее зеленая накидка с капюшоном  казалась  черной  в  лунном  свете  и
делала фигуру бесформенной, неузнаваемой.
   - Рекомендую, князь, мой секретарь Лаура Ватто, - Орлов  двусмысленно
ухмыльнулся, принял пистолеты и дулом одного из них указал на Бурова.  -
А это, мадемуазель Лаура, князь Задунайский. Если бы не он…
   - Нынче же полная луна, граф, все было на  моих  глазах,  -  заметила
Лаура, повернулась к Бурову и сняла капюшон. - Вы,  князь,  дрались  аки
скимен. Аки Геркулес. - Не закончив мысль, она придвинулась к  Орлову  и
сделала книксен. - Я уж не говорю о вас,  граф.  Ваша  храбрость  -  это
притча во языцех во всех салонах. Кстати, вы не ранены?
   Несмотря на французскую фамилию, русским она владела в  совершенстве.
А вкрадчивыми манерами и рыжиною волос очень напоминала лисицу.
   - Да, черт, забыл, -  Орлов  извлек  из  кармана  флакончик,  вытащил
притертую пробку, отхлебнул, крякнул и без церемоний протянул Бурову.  -
Глотните,  князь.  Это  бальзам  от  всех  ядов.  Наш  лекарь,   Ерофеич
, варил. А то ведь с этих сукиных детей  станется.
Чирканут шпагой - и готово. Ну что, вперед, вперед, господа, отсюда  уже
недалеко. А, черт его побери, еле теплится.
   Он снял с кареты восьмигранный фонарь,  выругался,  с  преувеличенной
галантностью подставил Лауре локоть.
   - Прошу.
   "Значит, говоришь, Ерофеич  варил?  -  Уже  на  ходу  Буров  глотнул,
кашлянул, сморщился, глянул на отбрасывающую двойную тень - от фонаря  и
от луны - парочку. - Интересно, что это за урки  такие,  с  отравленными
шпагами и в карнавальных масках? Да, весело у них тут…"
   Париж спал. Правда, беспокойно - где-то раздавались крики, из  дворов
доносились сомнительные шорохи, город напоминал  каменные  джунгли,  где
все и жило по единому закону - сильные пожирали слабых. Но Буров и Орлов
сами были хищниками. Они уверенно шагали по пустынным улицам, один -  не
отнимая  руки  от  эфеса  шпаги,  другой  -  не  выпуская   из   пальцев
окровавленную  лопату.  Вокруг  угадывались  чьи-то   тени,   доносились
перешептывания и бряцанье металла, но этих  двух  мужчин  и  их  женщину
никто и не подумал трогать. Себе дороже - не та порода.
   Скоро они вышли на набережную  Сены.  Луна  отражалась  в  ее  сонных
водах.
   - Скажите, князь, - Чесменский вдруг замедлил шаг, как, бы в озарении
воззрился на Бурова. - Ведь  вы  видели  лицо  того  ряженого  в  маске?
Запомнили его?
   - Да, довольно колоритная рожа, - Буров, сбавив ход, пожал плечами и,
уже понимая, к чему клонит граф,  усмехнулся.  -  Никак  хотите  парсуну
написать?
   Не стал распространяться, что лет эдак через двести с гаком это будет
называться "составить фоторобот".
   - И всецело полагаюсь на вашу помощь, князь.
   Граф в восторге от своей сообразительности кивнул и обратил свой взор
на мадемуазель Ватто, державшуюся чинно и молчком.
   - Завтра же,  милочка,  заготовьте  депешу  графу  Шереметеву.  Пусть
пришлет этого своего… крепостного… рисовальщика… как его?
   - Аргунова? У него еще все фигуры  построены  по  законам  греческого
ордера… - Лаура тонко  улыбнулась,  блеснув  в  лунном  свете  зубами  и
интеллектом.
   -  Вот-вот,   его   самого.   И   побыстрее.   Дело,   черт   побери,
государственной важности, - веско произнес граф,  стукнул  перстнями  об
эфес шпаги и направился к мосту, а Бурову стало  ясно,  что  он  влип  в
очередное дерьмо.  Государственной  важности.  По  сравнению  с  которым
инцидент  на  кладбище  -  это  так,  тьфу,  детские  игрушки.  Всего-то
вульгарная мокруха.
   Однако делать было нечего, он вздохнул, положил  лопату  на  плечо  и
зашагал следом за их сиятельством. Путь лежал через мост на другой берег
Сены, в квартал богатых, утопающих в зелени домов.
   Шли недолго.
   - Эй, кто-нибудь там! -  Граф  остановился  у  решетчатых,  вычурного
литья ворот, с  силой  пнул  чугунную,  гулко  отозвавшуюся  створку.  -
Открывайте, болваны, живо у меня!
   Не обращая внимания на даму, он виртуозно выругался, снова приложился
сапогом,  выдал  с  потрясающей  энергией  еще  одну  матерную   тираду.
Чувствовалось по всему, что ждать он не привык. А из будки у  ворот  уже
вылетел слуга - усатый, при сабле, и на слугу-то не похожий, заскрежетал
засовами, засуетился, вытянулся во фрунт.
   - Здравь желаем, ваше сиятельство!
   А сам огромный, плечистый, не привратник - гренадер.
   - Что, пораспустились в Париже-то, распросукины коты! Вот  я  вас!  В
Кемь! В Березов!
   Граф опять выругался, но уже беззлобно, и, галантно  пропустив  Лауру
вперед, обернулся к Бурову, сделал широкий жест:
   - Заходите, князь. Будьте как дома. Здесь мы у друзей.
   Друзья  графа  Орлова  жили  неплохо.  Необъятный  сад  с   вычурными
беседками, спиралевидными дорожками и хитро подстриженными  кустами  был
ярко освещен, масло здесь,  похоже,  не  экономили.  Хрустально  звенели
фонтаны, зеркально отсвечивали пруды, все дышало благоуханием роз, дрока
и душистого табака. Дом, стоявший в плотном окружении кленов и  тополей,
был под стать саду - огромный,  четырехэтажный,  с  парой  остроконечных
башен. И тоже,  несмотря  на  поздний  час,  залитый  светом  снаружи  и
изнутри.
   - Открывай, черт тебя подери! Открывай!
   Граф,  оттолкнув  слугу,  ворвался  в  вестибюль,  глянул  грозно  на
подскочившего дворецкого.
   - Что, маркиз еще не спит? Ждет в большой гостиной? Так давай веди  к
нему! Живо у меня, живо!
   Большая  гостиная  оказалась  огромным  залом,  устланным  коврами  и
поражавшим своим великолепием. Все здесь - и высокий потолок, украшенный
гирляндами, и колонны с каннелюрами и позолоченными капителями, и резная
мебель, облагороженная  бронзой  и  инкрустациями,  -  радовало  глаз  и
наводило на мысль: "Эх, блин, и живут же люди!" Собственно,  в  гостиной
сейчас находился лишь один человек, высокий,  представительный  мужчина,
одетый, несмотря на полночь, как на парад:  изысканный,  алого  бархата,
камзол, черные шелковые панталоны, сиреневые  чулки  и  лакированные,  с
бриллиантовыми пряжками туфли на красных каблуках.
   - О, граф! - При виде Орлова тот поднялся, бросил  золотую  табакерку
на великолепный, с ножками в виде лап серны стол,  и  бледное  лицо  его
выразило облегчение. - Слава богу!  Я  уже  собирался  посылать  шевалье
искать вас…
   Заметив в дверях Бурова, он  осекся,  принял  чопорный  вид  и  начал
что-то лопотать гнусаво, в нос, по-французски:
   - Бу-бу-бу. Бы-бы-бы. Ба-бу-бы.
   - Маркиз, позвольте представить  вам  князя  Бурова,  -  граф  сделал
резкий жест рукой, оскалился недобро, засопел. - Лишь благодаря ему я  и
мадемуазель Лаура нынче разговариваем с вами. Опять этот шут гороховый в
маске, мать его. Похоже, мне не удалось сохранить это чертово инкогнито…
Кстати, князь запомнил его лицо. - Он повернулся к Бурову  и  указал  на
человека на красных каблуках. - А это, князь,  наш  радушнейший  хозяин,
маркиз де Сальмоньяк. Я уверен, вы найдете общий язык…
   Да уж несомненно, коли  этот  Сальмоньяк  разговаривает  на  русском,
будто на родном. А впрочем, почему это "будто"? Интересно все  же,  куда
это Васю Бурова занесла нынче нелегкая?
   - Очень приятно, князь, - маркиз плавно перешел на  русский,  учтиво,
но не подав руки, кивнул  и  окинул  гостя  беглым,  но  профессионально
цепким взглядом. - Не сочтите мою  любознательность  оскорбительной,  но
все же не позволите ли мне узнать,  что  привело  вас  в  Париж?  Какими
судьбами, князь?
   Его можно было понять - грязный,  небритый,  вонючий,  в  разодранной
рубахе  и  с  окровавленной  лопатой,  Буров  выглядел,  мягко   говоря,
настораживающе. Во всяком случае, на князя  точно  не  тянул.  На  того,
Задунайского, который в Париж по делу.
   - История, приключившаяся со мной, маркиз, слишком драматична,  чтобы
я мог выразить ее словами… - отвечал Буров уклончиво. - В неравном бою я
был жестоко ранен, как следствие, контужен и  утратил