вственности, задрала подол аж до колен  .
   - Шла бы ты отсюда, булка с маслом ,  -  отказался
шевалье и оглушительно, так, что потаскухи и след  простыл,  рявкнул  на
Бернара, показавшегося из кареты:
   - Трогай!
   И вот, слава тебе, господи, Бернар взялся за кнут,  ударили  копытами
могучие кони, скрипнули торжествующе английские рессоры. Поехали…
   - Да, что-то не ладится у нас с простым народом,  -  молвил  шевалье,
откинулся на спинку  и  потянул  носом  воздух.  -  Слишком  он  воняет.
Придется ехать прямо в монастырь. Пусть они там в ратуше  веселятся  без
нас.
   В карете и впрямь висел густой  запах  пота,  грошовых  притираний  и
немытого тела. Амбре дешевого борделя.
   - Правда ваша, шевалье. К тому же у меня разыгрался аппетит, - кивнул
Буров, и карета покатила на восток, вдоль Сены, к улице  Шаррон,  откуда
до монастыря Магдалины-великомученицы было рукой подать. Ночь была тихая
и ясная. В слюдяные окна заглядывала луна, стук копыт дробно  разносился
по пустынным улицам, ехали в молчании, убаюканные мягким ходом.
   "А вот интересно, - думал Буров, развалившись на парчовых подушках, -
если бы не было всяких там дантонов да маратов, может быть, и  революция
прошла бы стороной?" В глубине души ему было жаль, что подобная мысль не
посетила его немного раньше, на балу. Право же,  везунчик  этот  Дантон,
настоящий баловень судьбы, просто в рубашке родился, криворотый гад…
   Карета между тем сбавила ход и остановилась в проулке, у монастырской
стены. Кроны платанов, выглядывавших из-за ее  края,  отбрасывали  сизые
тени; крыши, трубы, кресты и розетки были будто  вырезаны  в  чернильном
небе. Вот она, обитель послушания, место отдохновения  смиренного  духа.
Триумф архитектуры, воплощающий величие истинной веры. Невольно хотелось
осенить себя крестом, снять не только шляпу, но и парик. "Хороша  у  них
стена, шестиметровая. Наверху небось  еще  битое  стекло  вмуровано",  -
восхитился Буров, а шевалье с видом  завсегдатая  подошел  к  воротам  и
взялся за дверную колотушку. Рука у него  была  тяжелая,  приспособление
чугунным, так что оконце калитки открылось без промедления.
   - Что вам угодно, господа, - полюбопытствовали из темноты,  -  здесь,
на этом острове покоя среди океана суеты?
   Голос был низкий, хриплый и уж явно не женский.
   - Нам угодно отдохнуть душой и телом, - в тон ему ответил шевалье  и,
не вдаваясь в подробности, заслал в окошко луидор. - Вот  на  содержание
храма.
   Монету приняли, звучно взяли на зуб и помянули бога.  Лязгнул  засов,
скрипнули петли, и в дверном проеме показался  человек  -  с  фонарем  в
одной руке, с палкой в другой и с плечами шире, чем у Дантона.
   - Заходите, господа, - поклонился  он  и  поманил  гостей  в  уютную,
насквозь пропахшую ладаном привратницкую. - Прошу вас.
   Там, в полутьме, сидела на оттоманке хорошенькая монашка и,  подобрав
под себя ноги, с хрустом ела яблоко.
   - Купите маски, господа, - требовательно сказала она, бросила огрызок
на  стол  и  вытащила  откуда-то   с   полдюжины   обычных,   ничем   не
примечательных масок. - Луидор  пара.  На  ваш  выбор.  Арлекин,  Пьеро,
Панталоне…
   - Смотри-ка, не так давно были по ливру, - удивился шевалье, однако с
легкостью отдал монету, украшенную королевским ликом - плевать, не свое.
Да и вообще он был не жаден, более того, широк.
   - Все течет, господа, все меняется. Когда-то и  Мария-Магдалина  была
невинна, - монашка усмехнулась, поднялась, без всякого смущения  обулась
и глянула на человека с дубиной. - Огюстен, без меня не впускай  никого,
будь стоек. -  Чему-то  рассмеялась,  взяла  фонарь  и  сделала  манящее
движение:
   - Пойдемте, господа, я покажу вам дорогу. Не отставайте.
   Путь был недальний -  через  монастырский  дворик,  осененный  тенями
кленов, по крытой, изгибающейся подковой галерее. У  массивной,  резного
дуба двери провожатая остановилась.
   - Вам сюда, господа, - сказала  она,  -  надевайте  маски.  Приятного
аппетита. - С усмешечкой повела плечом, развернулась и пошла по  галерее
назад. Мигающий фонарь ее шипел, дымился и  казался  жалким  светлячком,
издыхающим в объятиях ночи. Буров и шевалье открыли дверь и очутились  в
просторном, ярко освещенном  зале.  Вот  где  было  весело  так  весело.
Струился волнами  табачный  дым,  в  галантном  танце  сочетались  пары,
низкому бубнению контрабаса вторили  гобои,  скрипки  и  клавир.  Играли
изящный менуэт в двенадцать форланов.
   - Доброй ночи, господа,  -  подошла  монахиня  и  на  монахиню-то  не
похожая: дворянская стать, оценивающий  взгляд,  усадила  за  столик,  с
улыбкой, двигаясь легко, налила вина. - Будьте как дома.
   А пригожие девицы в  пикантных  чепцах  уже  несли  закуску,  салаты,
паштеты. Все изысканное, ничем не уступающее по вкусу разносолам маркиза
де Сальмоньяка. Понятное дело - уплочено.
   - Нет, по-моему, здесь значительно лучше, чем в Королевской академии,
- сказал с энтузиазмом Буров, попробовав  паштет  и  отхлебнув  вина,  -
кормят, поят, никакой толпы, а главное, Скапен всего один.  Надеюсь,  он
никуда не денется до сладкого. Шевалье, разрази меня гром, это  ведь  не
французское  вино?  И  не  фалернское.  Уж   не   аликанте    ли?
   Да, все здесь было действительно не так, как на халявном балу,  пахло
хорошими  духами,  манеры  пирующих  были  безупречны,  сверкали  огнями
бриллианты и смарагды, слышались разговоры типа:
   - А что Луи, все еще стреляет ласточек?
   - Да нет, нынче весь день потратил на изготовление замка. Ключ к нему
делал всю ночь .
   - Вот как? Этак ему придется скоро наклонять голову при входе в  свою
спальню. Чтобы не зацепиться рогами.
   Или:
   - Герцогиня, чтоб вы знали, граф - особа чрезвычайно  темпераментная.
Представьте ситуацию  -  ясный  день,  гостиная,  солнце,  пробивающееся
сквозь щели гардин. И проказник Купидон, выпустивший - нет, не стрелу  -
весь колчан герцогине в чувствительное  место.  Медленно,  со  страстной
улыбкой она подходит ко мне и молча обвязывает мою голову платком, чтобы
с парика не осыпалась пудра. Я, естественно, без тени сомнения  оказываю
ей ту же услугу. Затем герцогиня подымает свой подол -  а  панье  у  нее
особого устройства, с большим  разрезом,  и  панталонов  она  не  носит,
упирается  руками  в  подоконник  и…  Ваше  воображение,   граф,   может
дорисовать подробности. А под окнами в это время герцог  забавляется  со
своими борзыми. Забавная ситуация, граф, вы не находите? А вот еще:
   - Женская расточительность, мон шер, не знает предела.  А  если  сюда
добавить еще и дурной вкус… Подарил жене альбом эстампов,  раскрашенных,
в сто  листов,  в  подражание  фривольным  гравюрам  Моро-младшего,  для
оживления нежных чувств и развития темперамента. И что же  она  сделала?
Пустила эстампы на обои. Вы ведь знаете, мон  шер,  эту  дурацкую  моду,
когда картинки  вырезаются  и  наклеиваются  на  бумагу,  а  сверху  все
покрывается лаком. Таким вот образом мастерят  экраны,  ширмы…  и  обои.
Превращая будуар в спальню дешевой потаскухи. И это женщина?  Ни  вкуса,
ни огня, ни шарма. Только рента. Нет, положительно, мон  шер,  все  бабы
дуры. Давайте лучше выпьем на брудершафт, за нас с вами, сладкий вы мой,
за нашу восхитительную дружбу…
   Словом, в зале царила атмосфера непринужденного  веселья.  Да,  здесь
правили бал Эрос с Бахусом, но красиво, по-римски. Монашки,  что  сидели
за железной решеткой, перегораживающей зал надвое, смотрели на  пирующих
и глотали слюни. Было на кого полюбоваться.
   -  Конечно,  это  замечательное  место,  -  согласился  шевалье  и  с
удовольствием отправил в рот кусок свинины, тушеной с трюфелями.  -  Как
только появляется возможность, я непременно заглядываю сюда. Кухня здесь
не в при мер лучше, чем в любом борделе, да и  девочки  поаппетитней,  к
тому же относительно недорого. Единственное неудобство - решетка,  -  он
поймал  недоуменный  взгляд  Бурова,  пригубил   розовое   "Полиньи"   и
усмехнулся. - Да,  да,  князь,  таковы  здешние  правила.  Все  любовные
манипуляции вы можете производить только через эту чертову решетку.  Вот
за теми экранами , стоящими  по  углам.  Некоторым  это  так
действует на нервы, что они приводят с собою дам, чтобы потом уединиться
с ними в кельях. То есть,  как  это  там  у  нас,  по-русски,  со  своим
самоваром в Тулу?.. Тс-с-с, проклятье!  Я  вам  этого  не  говорил,  вы,
князь, это не слышали. Чертова конспирация, нет  от  нее  спасу  даже  в
борделе. Дьявол! Так вот, о чем это я? А?  О  бабах!  Дам  здесь,  между
прочим, и  так  хватает,  наведываются  без  кавалеров,  их  решетка  не
смущает. К слову  сказать,  она  крупноячеиста,  а  уж  отполирована-то,
князь, отполирована… Можете сами убедиться в этом,  только  не  забудьте
про "английский плащ". Да, кстати, вы совершенно  правы,  это  аликанте.
Старое, доброе аликанте, вино Беатриче  и  Петрарки.  М-м,  божественный
вкус.
   - Да, вкус специфический, - Буров равнодушно кивнул, ему стало как-то
не до градусов. Вспомнились СИЗО, этап, запах хлорки, сырости, портянок,
параши,  мрачные,  в  потеках  шубы,  коридоры,  дубачка-надзирательница
Олечка Золотые Крайки. Та  демонстрировала  зэкам  свои  прелести  через
кормушку камерной двери. Паханам  за  дополнительную  плату  разрешалось
гладить  и  мацать.  Вот  ведь  память.  Что  прикажете  делать  с  этой
навязчивой, занудной сукой…
   А веселье между тем было в самом разгаре. Волнительно играла  музыка,
кружились в танце пары, свято место у решетки за экранами не  пустовало.
Причем кавалеры с галантной предупредительностью без очереди  пропускали
дам. Хоть и во Франции, но по-английски  -  ladies  first  .  Сгущались  запахи,   оплывали   свечи,   голоса   пирующих
становились громче. Уже все столики  были  заняты,  а  цвет  Парижа  все
прибывал и прибывал. Скарамуши, Арлекины, Полишинели,  Коломбины.  Слава
тебе господи, ни одного Скапена.
   - Господа, вы не  возражаете  против  компании?  -  ласково  спросили
Бурова и шевалье и быстренько подсадили к ним за стол кавалера  в  маске
черта. Тот был элегантен, ловок в движениях и совершенно чужд дворянской
спеси.
   - А  не  отбросить  ли  нам,  господа,  в  сторону  все  эти  чертовы
инкогнито? - сразу сказал он и положил  себе  солидную  порцию  гусиного
паштета. - Это ведь так важно для хорошего пищеварения -  знать,  с  кем
сидишь за одним столом. Разрешите представиться, маркиз де Сад,  вольный
литератор. С уклоном в философию. В будуаре.
   Голос его из-под шелковой маски  звучал  благожелательно,  был  полон
шарма, чувства  собственного  достоинства  и  юмора.  Так  разговаривают
умные, уверенные в себе люди.
   - Граф де Бург, - оправился от удивления Буров, почтительно привстал,
сдержанно кивнул, - брат маркиза де Сальмоньяка, талантами не отмечен.
   Вот это да, а историки-то рисуют  де  Сада  чуть  ли  не  сумасшедшим
маньяком!
   - Шевалье де Сальмоньяк, его  сын,  -  отрекомендовался  Анри,  бодро
тряхнул буклями, шаркнул под столом ботфортом. - Говорят, что непутевый.
   Манеры и  дружественный  тон  де  Сада  понравились  и  ему.  Никакой
чопорности, никакого зазнайства. Святая простота.
   - А, гроза всех этих сибаритствующих чванливых  скотов,  которые  еще
имеют наглость называть себя гордостью Франции? Как же, слышал,  слышал,
-  обрадовался  маркиз  и  жадно,  длинными  глотками  опустошил   бокал
бургундского. - Сколько же вы  их  закололи?  Сотню?  Две?  Три?  Я  вам
аплодирую. В парижских  джунглях,  черт  побери,  не  хватает  настоящих
хищников. Это  зажравшееся  стадо  нужно  погонять  и  погонять.  А  все
разговоры о нравственности, добродетели, любви к ближнему и  всепрощении
просто клерикальный бред. Церковная догматика предполагает лишь  одно  -
управление этим самым зажравшимся, отупевшим человеческим  стадом.  Увы,
слишком уж много возомнившим о себе.
   Маркиз прокашлялся, налил себе еще и с аппетитом занялся паштетом, ни
на мгновение, однако не выключаясь из беседы.
   - Добро, зло, хорошо, плохо, надо, не надо. Чушь. Да белое-то  только
и будет белым,  пока  есть  черное.  Без  дьявола  теряется  весь  смысл
существования бога. Нет, нет, всем управляет космический закон, а он - в
целесообразности.
   Здорово говорил маркиз. Красноречие его было неистощимо,  а  познания
поистине  энциклопедическими.  Ловко,  словно  опытный  стрелочник,   он
направлял беседу то в мистическое русло, то затрагивал проблемы алхимии,
то уделял внимание вопросам секса,  женской  красоты  и  взаимоотношения
полов. При этом  он  успевал  есть,  пить,  задавать  вопросы  и  изящно
жестикулировать. Цицерон, Юлий Цезарь   и Сократ  в одном лице.
   Наконец он покончил с десертом, отложил  серебряные  вилку  и  нож  и
промокнул губы батистовой салфеткой.
   - Благодарю вас за компанию, господа. Вы непревзойденные слушатели.
   Тут же раскланялся и, с ходу закадрив не занятую даму, скрылся с  ней
в монастырских недрах. Перешел от теории к практике.
   - Какой полет мысли! Какой слог! - прошептал Анри  восторженно  и  от
прилива чувств загнул в штопор серебряную ложку. - Помяните  мое  слово,
князь, этот человек войдет в историю, как великий  философ!  Вольтер  по
сравнению  с  ним  кажется  сопливым  школяром.  А  уж  Дидро-то…   Нет,
положительно, его можно слушать всю ночь…
   Он резко замолчал, посмотрел на Бурова, и  оба,  ухмыляясь,  опустили
глаза - время было потрошить Скапена, а вставать так не хотелось. К тому
же этот плут оказался картежником, из заядлых, и,  пребывая  в  объятьях
"фараона" , которую уже игру держал банк. Метал
абцуги  направо и  налево.  Под  звон  презренного  металла,  завистливое
перешептывание  публики   и   яростные   проклятья   понтеров   . Ну  как  такого  возьмешь?  При  стольких-то
свидетелях? Впрочем, дело вскоре разрешилось само собой…
   - Господа, это как же? - вдруг вскричал на весь зал один из понтеров,
крупный, в маске Пьеро, и голос его выразил  сложную  гамму  чувств,  от
несказанного удивления до праведного гнева. - Карты-то того,  крапленые.
Господин банкомет, вы шулер! Грек  !
   Карты, строго говоря, были  подрезаны  -  одни  по  форме  напоминали
бочонки, другие - песочные часы, - все для того, чтобы  сподручнее  было
вытаскивать из колоды за середину или за концы.
   - Я? Я шулер!? Грек? - возмутился банкомет и, словно уколотый шилом в
чувствительное  место,  вскочил.  -  Вы,  милостивый  государь,  посмели
осквернить  честное  имя  Джованни  Джиакомо   Казановы,   кавалера   де
Сенгальта, и сейчас об  этом  очень  пожалеете!  Требую  сатисфакции.  И
немедленной.
   При этом он расправил плечи, приосанился и очень мужественно возложил
ладонь на эфес шпаги. Красив, ох, красив, а уж грозен-то…  однако  же  и
понтер Пьеро был не лыком шит.
   - Хрен тебе, грек, а не сатисфакцию!  -  в  ярости  воскликнул  он  и
приголубил Казанову подсвечником. - Получи абцуг!
   Подсвечник был массивный, на четыре свечи, размах хороший, по  полной
амплитуде. Явственно чмокнуло, брызнула кровь, с кавалера слетела маска.
Мужественно, так и не отняв пальцы от эфеса шпаги, он рухнул на пол.  До
смертоубийства дело, правда, не дошло - помешал  парик.  Бесчувственного
банкомета понтеры потащили из зала. Как видно, отыгрываться…
   - А тяжелая рука у этого Пьеро. Хороший удар, -  одобрил  шевалье.  -
Так и надо проходимцу. Мало что шарлатан и шулер, так,  говорят,  еще  и
агент инквизиции. К тому же наградил графиню  д'Артуа  дурной  болезнью…
Поделом, поделом.
   Буров промолчал. Господи, неужели этот господинчик с внешностью  лица
еврейской национальности  и  есть  знаменитый  ловелас,  непревзойденный
сердцеед,  легендарный  покоритель   амурных   крепостей?   Пример   для
подражания, воспетый в прозе и кинематографе? Урод тряпичный… А  история
- лживая, продажная шлюха, цена которой грош.
   Ночь  безумств  между  тем  подходила  к  концу,  галантное   веселье
иссякало.  Монахини  за  решеткой  откровенно  зевали,  харч  и  выпивка
потеряли вкус, публика потихоньку разъезжалась.
   - Скажите, шевалье,  а  как  вы  относитесь  к  наукам?  -  несколько
некстати осведомился Буров, с хрустом потянулся и отхлебнул для бодрости
шоколаду с ванилью. - Может, наведаемся в Сорбонну? Нам это зачтется. Из
храма божьего в обитель знаний.
   - Ага, с утра пораньше, - в тон ему отозвался Анри, глянул искоса  на
загон с монашками и с надрывом зевнул. - А вы, князь, большой оригинал.
   - Исключительно для пользы дела, мой друг, -  Буров  мотнул  головой,
поднялся, и они покинули эту скромную обитель Бахуса,  Венеры  и  невест
Христовых.
   Было тихо и свежо, светало. На  монастырском  дворе  жухлая  трава  в
поникших  клумбах  подернулась  печальным  серебром,  молочно  завивался
туман, под подошвами ботфортов  похрустывало  -  ночью  были  заморозки.
Казалось, природа  еще  спала,  пребывая  в  безмятежном  умиротворении.
Однако Бурову вся эта  утренняя  гармония  что-то  очень  не  нравилась.
Спроси почему, ни за что бы  не  ответил.  То  ли  периферийным  зрением
заметил  что-то,  то  ли  услышал  подозрительный  звук,  то  ли  просто
почувствовал опасность - не  путем  логического  анализа,  а  на  уровне
подсознания. Тайна сия великая есть. Только инстинкт вдруг подсказал ему
повалить Анри и  самому  тоже  броситься  на  стылую,  тронутую  ночными
заморозками землю. И очень  даже  вовремя  -  воздух  пробуравил  резкий
свист, и что-то с чмоканьем вонзилось в ствол каштана. Что, что - да  уж
явно не божий дар.
   - Сука!
   Буров кувырком метнулся в сторону, выхватил из поясной петли  пистоль
и на автомате, тихо матерясь, ломанулся по душу супостата.  Слепить  его
теплым, доставить к маркизу в подвал,  поговорить,  как  следует.  Не  с
Бернаром - у нас не забалуешь, все расскажешь, как  на  духу.  Все,  что
знаешь и не знаешь. Не  за  жизнь,  за  легкую  смерть…  Трещали  ветки,
хрустел ледок, бежал по диагонали, сбивая прицеливание,  Вася  Буров.  А
из-за стены боярышника вывернулась тень и, стуча ботфортами, со всех ног
шустро припустила по аллейке - черная накидка, широкий капюшон,  даже  и
не поймешь сразу, мужчина или женщина.
   "Разберемся", - Буров, успокаивая  дыхание,  перешел  на  шаг,  взвел
тугой курок, остановился, взял прицел, нажал на спуск… И  выругался.  Ни
шиша - пшик. Утро-то  свежее…  Тень  подбежала  к  стене,  метнулась  во
внутренний дворик и с торжествующим,  как  показалось  Бурову,  грохотом
захлопнула  тяжелую  калитку.  Клацнул  замок,  послышались  торопливые,
быстро удаляющиеся шаги. И все, наступила тишина.
   - Черт!
   В ярости Буров кинул центр тяжести вперед, стремительно, выпрямляя  в
одну линию голень, колено и  бедро,  приложился  боковым  проникающим  к
калитке. С криком, с предельной концентрацией, с опорной ногой, намертво
вросшей в землю. Такими ударами разрывают внутренности, дробят  берцовые
кости, ребра и позвонки, ломают ноги  владимирским  тяжеловозам.  Однако
раньше  строили  на  совесть.  Презрительно  загудели   дубовые   доски,
насмешливо звякнуло кованое железо. Только пыль осыпалась  со  столетней
кладки да вспорхнули со стены встревоженные голуби. Птички божии,  такую
мать!
   Хмурый, словно туча, вернулся Буров к шевалье и  сразу  же  помрачнел
еще больше - тот держал в руках арбалетный  болт.  Толстую  полуметровую
стрелу с оперением из кожи. Только вот наконечник у нее был  не  мощный,
трех - или четырехгранный, как полагается для правильного болта, нет,  -
в виде длинной, куда там  сапожной,  иглы.  Словно  у  подкольчужницы  -
летающего шила, поражающего воинов сквозь неплотности доспеха.  То  бишь
арбалетчик  отлично  знал,  что  и  Буров,  и  шевалье  носят  оный  под
камзолами. Вот весело-то. А потом, что это за трещины такие, бороздки на
игле? Уж не для лучшего ли удержания яда? Ну конечно, похоже на  то.  Не
просто летающее шило, но еще и отравленное. Совсем славно.
   - Отлично начинается денек, -  шевалье  с  усмешко