тлично развитое воображение уже  нарисовало  ему  эту  Зою  Павловну  -
грудастой, длинноногой, томящейся в искусе  смуглянкой.  Естественно,  с
чувственными губами, страстно раздувающимися крыльями  чуть  вздернутого
носа, карими глазами с поволокой и ослепительным жемчугом зубов. Ничего,
милая, ничего, скоро мы покончим с твоими проблемами…
   Жила Зоя Павловна на улице Роз в стандартном пятиэтажном доме,  какие
уже лет как сорок с гаком  в  народе  называют  хрущебами.  Скамеечки  у
подъезда были некрашены, истертая лестница затоптана, квартирная дверь -
картонной, несерьезной, пни посильнее - и заходи. "Не слышны в саду даже
шорохи", - электронно проиграл звонок, повисла пауза,  и  Буров  услышал
все тот же сексуальный голос:
   - Кто там?
   - Насчет комнаты, - ответил он, ухмыльнулся и приготовился узреть  ту
самую, с грудями и ногами. - Я вам звонил где-то полчаса назад.
   - А, сейчас, - выстрелил замок, дверь открылась, и Буров  лишний  раз
убедился, что с воображением лучше не связываться -  Зоя  Павловна  была
рыжая, сероглазая, скуластая, с занятными такими  конопушками  на  носу.
Взгляд живой. И фигура очень даже ничего.
   - Прошу, пожалуйста, - она показала комнату семь на восемь, похлопала
по кровати, оправила занавеску. - Можете еще холодильником пользоваться.
На кухне.
   Взгляд  остановить  было  не  на  чем.  Плохонькая   мебель,   убогий
телевизор, чешское  стекло  в  гэдээровском  серванте.  Очень  опрятная,
чистенькая нищета. Ясно, почему входная дверь картонная - брать нечего.
   - Пойдет, - Буров кивнул, вытащил  бумажник,  расплатился  вперед.  -
Здесь за месяц. - Подмигнул весело, подкупающе  улыбнулся.  -  Разрешите
представиться: Василий  Гаврилович  Буров,  из  Питера.  Первый  день  в
отпуске, прибыл на бархатный сезон. Полагаю, это надо отметить.  У  вас,
Зоя Павловна, бокалы найдутся?
   Нашлись. Буров вытащил вино, сыр, охотничьи  колбаски,  Зоя  Павловна
пошла на кухню гоношить яичницу и ставить чайник. Двигалась она легко  и
споро, то и дело поправляя челку и посматривая на Бурова из-под загнутых
ресниц.  Ладно,  чокнулись,  выпили,  взялись  за  еду,  выпили  еще   и
потихоньку  разговорились.  Зоя  Павловна  работала  в  школе,  средней,
преподавала химию, а нынче проводила забастовку,  потому  как  сочинским
учителям зарплату не платили аж с марта  месяца.  Хорошо  еще  мать  ее,
Надежда Николаевна, живущая неподалеку, в поселке  Гумария,  согласилась
взять к себе внучонка Вовку, шустрого дошколенка  неполных  пяти  годов.
Так что одну комнату теперь можно сдавать. Иначе вообще хана. А муж? Муж
объелся груш. Лучше без него. Буров о себе особо  не  распространялся  -
так, военный офицер, с женой не в ладу.  Все  больше  слушал,  понимающе
кивал, подливал Зое Павловне в бокал. Она ему определенно нравилась - не
болтушка, не вертушка, не дуреха и не жеманница. И почему это нормальных
баб жизнь особо не балует?
   Выпили вино, прикончили яичницу, и Буров приглашающе взглянул на  Зою
Павловну:
   - Как насчет искупаться? Компанию не составите?
   - А что, вода, говорят, еще теплая, - обрадовалась та и  принялась  с
поспешностью грузить посуду в раковину. - Я за. Только вот  загорать  не
люблю, как поганка бледная.
   - Ну вот и хорошо, - Буров встал, поблагодарил и  отправился  к  себе
готовиться к купанию. Положил в презерватив несколько купюр, завязал его
узлом, сунул во внутренний карман  шикарных,  с  эмблемой  на  причинном
месте, плавок. А вот футболку надел линялую, и брюки с пузырями да тапки
стоптанные на босу ногу - брось - на улице никто не поднимет.  А  уж  на
пляже тем более.
   - Ну и правильно, - взглянула на него с  одобрением  Зоя  Павловна  и
забренчала ключами, запирая квартиру. - Нам нечего терять,  кроме  своих
цепей.
   Сама она была одета немногим лучше, в короткий сарафан  и  старенькие
босоножки. Не маленькая. В России живем. Где воруют.
   Солнце отражалось  в  море  мириадами  брызг,  ветер  доносил  запахи
дальних странствий, немногие энтузиасты бархатного отдыха ловили теплые,
уже не обжигающие лучи. А топчанов-то свободных, топчанов…
   - Давайте вот здесь, - Зоя  Павловна  вытащила  из  сумки  подстилку,
ловко расстелила неподалеку от воды, озорно тряхнула волосами  и  в  два
счета рассталась с босоножками. - Солнышко-то греет, галька теплая.
   Вздохнула глубоко, потянулась всем телом и решительно сняла  сарафан.
В черном, чисто символическом бикини ей  было  куда  как  лучше,  чем  в
одежде. Стройная, поджарая,  тонкая  в  кости,  однако  все,  что  надо,
круглое. И кожа - бархатистая, ослепительно  белая,  красиво  оттененная
купальником и волосами. Не бледная поганка - пригожая молодица  с  телом
лакомым, белосахарным.
   "Похоже, повезло мне с хозяйкой", - Буров с трудом отвел глаза,  тоже
разделся и залюбовался на волну.
   - Красота-то какая, а, Зоя Павловна?
   Честно говоря, черта ли ему было собачьего в этих  волнах.  О  другом
думал…
   А ей тоже было не до морских красот, она  не  отрываясь  смотрела  на
Бурова.  На  его  мощный   торс,   широкие   плечи,   могучую,   отлично
прочеканенную грудь,  бугристые  бицепсы,  крепкие  ноги.  Чувствовалось
сразу, что погоны офицера заслужил он не на парадах и смотрах.  Об  этом
свидетельствовали многочисленные шрамы  и  длинная,  побелевшая  строчка
операционной штопки.  И  зеседенькая  татуировка  на  плече  -  череп  с
красноречивой надписью: "Killing is no murder" .
   - Господи, это же что такое? Кто это тебя так? - Зоя  Павловка,  даже
не заметив как, перешла на "ты" и  провела  ладонью  Бурову  по  прессу,
аккурат по розовому выпуклому рубцу.
   Ладошка у нее была прохладная и мягкая, очень приятная на ощупь.
   - Порезался, - Буров хмыкнул,  пожал  плечами.  -  "Завтрак  туриста"
открывал. Ну что, купаться идем?
   Не стал рассказывать, как ему  хотели  выпустить  кишки,  а  он  убил
врага, вырвав  трахею  соединенными  в  кольцо  большим  и  указательным
пальцами.
   Ладно,  пошли  купаться.  Взявшись  за  руки,  в  компании  солнечных
зайчиков. Вода была теплой, располагающей к заплывам.  Только  не  всех.
Зоя Павловна, хоть и жила на море, плавала не ахти,  по-собачьи,  смешно
отплевываясь и задирая подбородок. С водной стихией она была что-то не в
ладу. Зато уж Буров резвился вовсю, демонстрируя  высший  класс  боевого
плавания. Мастерски нырял, высовывался по пояс  над  поверхностью  воды,
резким рывком выскакивал высоко в воздух, словно  ниндзя,  запрыгивающий
способом "молодого лобана" в лодку своих врагов. Ключом  вскипало  море,
играли на солнце брызги, публика на берегу  таращила  глаза  -  во  дает
ихтиандр, ну и нажрался же.  Наконец  купание  прискучило,  потянуло  на
сушу. Буров и Зоя  Павловна  вылезли  на  берег,  полежали  рядышком  на
горячей гальке и вдруг почувствовали, что они знакомы уже сто  лет.  Ну,
по крайней мере двадцать. И очень близко.  А  все  говорят,  что  тонких
струн  души  не  существует.  Еще  они  почувствовали,  что  хорошо   бы
чего-нибудь съесть, яичница и колбаса остались в  области  воспоминаний.
Вот тут-то  и  пригодились  буровские  кровные,  заныканные  в  интимном
резиноизделии. На них были куплены  кура,  ветчина,  буженина,  сосиски,
молдавское красное, грузинское белое,  советское  игристое  полусладкое.
Так что  дома  они  устроили  пир  на  весь  мир,  вернее,  на  двоих  -
романтический, при свечах, в обществе  беззаботных  мотыльков.  А  потом
как-то получилось само собой, что прижалась Зоечка Бурову к груди, и оба
ощутили то, что легкомысленные французы называют "конжсьен"  -  любовный
удар. Временное помутнение сознания. И пришли в себя очень  не  скоро  -
обнявшись, совершенно голые, соленые от моря и любовного пота.
   - Господи, неужели это было? - Зоечка блаженно вытянулась,  глаза  ее
светились восторгом и наслаждением. - Слушай, а может, ты снишься мне?
   - Конечно, солнце мое, это сон, - в тон ей ответил Буров,  перевернул
на бочок и ласково, но настойчиво начал пристраиваться с тыла. -  Ложись
поудобнее, баюшки-баю. Я тебе колыбельную сейчас… На три голоса…
   И снова сотрясалась кровать, и снова брякала  посуда  в  серванте,  и
снова заходилась  криком  Зоечка,  вибрировала  всем  телом,  изгибалась
дугой, теряла голову, бешено стонала и ругалась. Ей было так хорошо, как
может быть хорошо жизнелюбивой женщине с настоящим,  понимающим  толк  в
любви мужчиной. Однако все кончается -  была  уже  полночь,  когда  дуэт
распался. Только не спалось.
   - Пить хочешь? - Зоя ласково коснулась Бурова, прошептала в ухо:
   - Я ведь все соки выжала из тебя. Ну что, поставить чайник?
   Двигалась она лениво, словно объевшаяся кошка, а  говорила  нараспев,
как пантера из  мультфильма  "Маугли".  Буров,  однако,  чая  не  хотел.
Несмотря на перелет, смену часового пояса и  обильную  потерю  гормонов,
его распирала безудержная энергия. Какой может быть чайник в такую ночь!
Южную, напоенную ароматом магнолий, с  луной  огромной,  словно  суповая
миска.
   - Пошли-ка, моя радость, гульнем, - он легко поднялся  на  кровати  и
похлопал Зоечку по бедру. - Что, ночные кабаки-то у вас есть?
   Все правильно, когда хорошо,  хочется  и  людей  посмотреть,  и  себя
показать.
   - Само собой, -  Зоечка  хмыкнула,  уселась  на  кровати  и  прикрыла
ладошкой зевок. - "Занзибар", например. У нас там физкультурник в охране
подрабатывает. Секьюрити то есть. Цены у них там…
   - Хорошее название - "Занзибар", -  Буров  вспомнил  яму  с  дерьмом,
чмокнул Зоечку в сахарную шейку и соскочил на пол.  -  Одевайся,  солнце
мое, едем развлекаться. И за ценой не постоим. А  физкультурнику  своему
позвони, если можно, чтоб обеспечил проход.
   Вот так, если красть, то миллион, а если трахать, то королеву.
   Королеву не королеву, но  когда  после  ванной,  макияжа  и  одевания
появилась  в  комнате  Зоя  Павловна,  то  была  она  чудо  как  хороша.
Приталенное платье из  полупрозрачного  шифона  отнюдь  не  скрывало  ее
изящную фигуру. Туфли на высоких каблуках подчеркивали  стройность  ног,
рыжие волосы были стянуты на  затылке  бе  личьим  хвостом.  Только  три
цвета, изысканных и благородных - белый,  черный  и  золотой.  И  еще  -
бездонная голубизна сияющих огромных глаз. Впрочем, и Буров - в джинсах,
светлой рубашечке и модных остроносых башмаках был тоже  весьма  неплох.
Как уже было сказано - Ален  Делон,  Бельмондо  и  Марэ  в  одном  лице.
Правда, отмеченном  глубоким,  во  всю  щеку,  шрамом.  Шрамы,  конечно,
украшают лицо мужчины, да только лучше бы без них…
   Южная ночь дышала негой, переливалась звездами и  подфарниками  авто.
Все располагало к прогулке, только Зоечка  смущенно  улыбалась  -  туфли
жмут.  Всего  второй  раз  надела.  Какие  проблемы  -  Буров  заарканил
частника, рванули в "Занзибар" на колесах.
   Это было внушительного  вида  питейно-развлекательное  заведение.  Из
дверей неслась музыка, а над входом зазывно изгибалась огромная неоновая
дива - черная до  синевы,  крутобедрая,  грудастая  и,  судя  по  всему,
изнемогающая от страсти. "Занзибар", одним  словом,  "Занзибар".  Только
вот рожи  секьюрити  у  дверей  были  самыми  что  ни  на  есть  нашими,
российскими.
   - А, Зоечка Павловна, привет, - по-доброму оскалился один  из  них  и
сразу превратился в учителя физкультуры. - Пожалуйста, заходи. Фед Федыч
в курсе, столик вам забит.
   Уважительно так сказал, без понтов.  Чувствовалось,  что  учительница
химии пользуется в школьном коллективе авторитетом.
   - Спасибо, Вовчик, - Зоечка взяла Бурова под руку,  и  они,  заплатив
входные,  окунулись  в  сверкающее  великолепие  переполненного  ночного
клуба. Фед Федыч не подвел и сразу  же  организовал  им  столик,  как  и
требовалось, двухместный  и  в  сторонке.  Так  что  поначалу  все  было
замечательно - французский коньячок мягок, испанский  шоколад  -  горек,
зеркальный шар под потолком - цветист,  двусмысленные  позы  стриптизерш
волнительны и сексуальны. Однако где-то через час раздались крики,  и  в
зал ворвались пьяненькие, короткостриженые  россияне.  Человек  примерно
двадцать пять, этаким поддатым кадрированным взводом. Действуя напористо
и умело, они принялись сдвигать уже накрытые столы, а всех  обиженных  и
недовольных вырубать хорошо поставленными ударами.  Вот  пухленький  Фед
Федыч получил в лицо за наглые разговоры о каких-то там  "входных",  вот
Вовчик со товарищи рванулся ему на выручку и тут  же  залег  под  градом
зуботычин. Шум, гам, мат, звон бьющегося стекла.
   - Солнце мое,  иди-ка  ты  пописай,  -  Буров  улыбнулся  Зоечке,  но
получилось как-то страшно и совсем не весело. - Подыши, почисти перышки.
Я недолго. Ну, живо.
   Он  уже  все  прокачал.  Это  ребятки  из  ФСО  пожаловали,  мало  им
беспредела в "Анжелике". А что, взводом можно и  покуролесить,  показать
себя во всей красе. Коллектив - это сила. Конечно, можно было  встать  и
уйти вместе с Зоечкой, но чтобы ему, спецназу и профи, и зассать? Да еще
перед кем, перед этими педерастами гнойными? Ох, не  надо  было,  видно,
пить Бурову коньяк, сразу заиграла в его жилах кровь,  буйная,  горячая,
запорожских казаков. А кроме всего прочего, в одном  из  комитетских  он
узнал паскуду, пнувшего в живот пожилую женщину у "Анжелики", -  как  ни
закрывай рожу маской, биомеханику движений не изменишь. А Буров очень не
любил, когда пинают в живот женщин…
   Проводив взглядом Зоечку, он налил коньячку, невозмутимо  пригубил  и
стал ждать. Ждать пришлось недолго.
   - Хорош, папа, посидел, -  подскочил  какой-то  широкоплечий,  крепко
ухватился за стол, с силой потянул и тут же отпустил - Буров пепельницей
раздробил ему палец, от души промыл коньяком глаза и  вырубил  ударом  в
солнечное.
   - Ты чего? - тут же рванулись к нему двое, и залегли  с  разрывом  по
времени, правда, секундным - одному  блюдечко  попало  в  кадык,  другой
нарвался пахом на ножку стула.
   - А ну стоять! Руки! - кто-то подскочил, выхватил "Удар" - барабанную
пушку калибром  12,  7,  дробовым  зарядом  из  которой  можно  запросто
отстрелить человеку ногу. Солидный аргумент.  Только  не  для  Бурова  -
мигом извернувшись, он забрал у нападающего ствол, да не просто  так,  а
сломав ему палец, взялся за оружие поудобнее и одним движением добавил к
пальцу раздробленную ключицу и скулу.  Потом  хорошим  выстрелом  уронил
зеркальный шар атакующим на головы, зашвырнул кому-то в  рожу  дымящийся
"Удар" и, отмечая путь отхода разрухой, стремительно подался на выход  -
что, суки, взяли?
   Зоечка, как и положено боевой подруге, ждала  его  в  фойе.  Бледная,
растрепанная, с расширившимися зрачками, но вообще молодец -  ни  суеты,
ни визга. Приказано отходить - и отходит.
   - Бежим, - Буров  резко  схватил  ее  за  руку,  с  силой  потащил  в
спасительную темноту улиц. - Ну давай же, давай, давай!
   Хорошо сказать, это в туфлях-то на высоких каблуках! Да  еще  тесных.
Одетых всего второй раз в жизни.
   - Брось их! К едрене фене! - хрипло заорал Буров. Зоечка послушалась,
остановилась, а у дверей "Занзибара" в это время что-то  грохнуло.  Зло,
отрывисто. Раз, другой, третий.
   ""ПСМ", калибр 5, 45", - машинально отметил Буров и вдруг увидел, что
Зоя дернулась, вскинула нелепо руки и мягко, как в кино,  опустилась  на
землю. В призрачном лунном свете роскошная рыжина ее окрасилась  черным.
Буров был профессионалом и кое-что видел в  жизни.  Ему  не  требовалось
разглядывать зрачок,  подносить  к  губам  зеркало  или  трогать  сонную
артерию. Достаточно взглянуть, как человек лежит. Буров понял сразу, что
Зоечка мертва. Модные, с высоким каблуком туфли  уже  не  жали  ей,  они
валялись рядом… И Буров остановился. Буров зарычал. А потом  развернулся
и, на ходу уклоняясь от пуль, метнулся к "Занзибару". Только это был уже
не   человек,    а    красный    разъяренный    бабр    с    оскаленными
двадцатисантиметровыми клыками.

Пролог
Фрагмент четвертый

   Весна выдалась  ранняя  -  с  влажными  фаллосами  сосулек,  с  вонью
оттаявших сортиров, с шумными, мутными  ручьями.  Снег  к  середине  мая
лежал лишь в  глубоких  распадках,  и  уже  зеленела  листва,  весело  и
беззаботно старались  на  ветках  пичуги.  Природа  готовилась  к  лету.
Северному, быстротечному, оглушающему комариным писком.
   Буров тоже  готовился,  зря  времени  не  терял  -  березовым  дегтем
просмолил сапоги и пропитал пятки, добыл на кухне нутряного сала,  чтобы
тщательно втереть в каждую пору тела, подтянул все  пуговицы  и  крючки,
достал перчатки и  накомарник,  зэкам  не  полагающийся.  А  вот  насчет
провизии решил не заторачиваться - до цели, если верить шаману, три  дня
пути, и двигаться разумнее налегке,  за  счет  внутренних  резервов,  не
отвлекаясь и не теряя времени на набивание желудка. Да и  на  марше  нет
ничего поганей несбалансированного питания. Хрен с ним, была бы кость, а
мясо нарастет. Еще Буров достал хлорки - от  собак,  засмолил  от  влаги
спички  и  довел  до  совершенства  длинную,  изготовленную  из  рессоры
заточку. Не какой-нибудь там ступик, которым хлеб режут, - внушительную,
с упорами и кровостоками. Свинокол еще тот, гвоздь-двухсотку рубит,  как
сахар. Спасибо Зырянову, не забоялся, от души  замастрячил  в  промзоне.
Да, Зырянов,  Зырянов…  Проверенный,  крученый  кент.  Немногословный  и
надежный, как скала. С таким можно и в  разведку.  Однако,  если  верить
шаману, не в бега.
   - Сам загнешься и Ваську угробишь, - только-то и буркнул  тот,  когда
Зырянов намылился с Буровым. - Терпи, однако, парень. Через год и восемь
месяцев законно уйдешь, по УДО.  Терпи,  однако…  -  Помолчал,  сплюнул,
посмотрел в задумчивости на розовую  харкотину.  -  А  я  сдохну  скоро.
Дух-хранитель сказал. Сегодня ночью приходил, во сне.  Каркал  шибко,  к
себе звал…
   Ну что тут скажешь. Посмотрел Зырянов на шамана, тяжело вздохнул да и
отдал свои лучшие, из настоящей байки, портянки Бурову.
   - На, брат, владей. И мотай потуже.
   А смердящий паровоз зоновского бытия  все  катился  по  своим  кривым
рельсам. По утрам  у  вахты  лагеря  происходила  обрыдлая,  долгомотная
суета: начальнички конвоев получали зэков  для  конвоирования  на  место
работ. Проводили пересчет,  сверялись  с  лагерным  нарядчиком,  кричали
грозно, повелительно, во всю силу прокуренных легких:
   - Внимание! В пути следования не растягиваться, не разговаривать, шаг
влево, шаг вправо - считаю побег, оружие  применяю  без  предупреждения.
Марш!
   Им вторили охранные,  натасканные  вцепляться  в  глотку  овчарки,  -
исходя пеной, слюной и бешеной ненавистью. Лучшие друзья человека, такую
мать. Из ворот шеренгами понуро выходили зэки, пятерками, вразвалочку, с
интервалом в метр. Щурились на ласковое солнышко, сплевывали на траву, с
руганью рыгали, трудно переваривая утреннюю бронебойку. Еще  один  день…
Насрать, что ясный, благоухающий хвоей и  цветами.  Все  одно  -  как  в
песок.  Впустую,  коту  под  хвост,  мимо  жизни.  Когда  еще  с  чистой
совестью-то на свободу…
   И было такое же светлое, но не радостное утро, когда зэков погнали на
дальнюю деляну, проводить подчистку -  штабелевать  разделанные  хлысты.
Буров шел легко, дышал полной грудью  и  мысленно,  незаметно  улыбаясь,
прощался с лагерем. Все - хана, амба, аллес. В зону, как бы там ни было,
он уже не вернется. Хватит, достало. Лучше уж калибр пять сорок  пять  и
собачьи клыки, чем это прозябание, называемое жизнью. В  которой  только
вонь, педерасты и подполковник Каратаев. В нее он больше не вернется. По
крайней мере живым.
   Тявкали, оскаливая пасти, собаки, загребали сапогами конвоиры,  тукал
дробно, добывая харчи,  дятел-стукач.  Шли  зэки.  Наконец  -  вот  она,
деляна, вот он, фронт работ. Круглое таскать, квадратное катать…
   - Выход за периметр - стреляем без предупреждения! - бригаду, оцепив,
охватили инструктажем, бугор из расконвойников расставил зэков,  блатные
расположились у костра и принялись варить  чиф