Небось  тщательно,  стараясь,
высовывая язык? И даже не понимая, что это  и  нужно  ли  оно  тебе.  Да
потому что ты кот. Огромный красный кот. Сильный,  быстрый,  свирепый  и
ловкий, только понимающий все в меру своего разумения - кошачьего. И все
же ты лучший из  этого  зверинца,  из  этой  стаи  праведных  католиков.
Остальные  -  падалыцики,  ехидны,  трупоеды,  шакалы,  навозные  черви.
Маранатха  на них на всех! На тех, у кого
злые псы, лошади,  закованные  в  железо,  шпаги  и  кинжалы,  кошельки,
набитые золотом, сердца, полные ненависти, и  дети,  бросающие  камни  в
нищих. Маранатха на солдат, которые грабят и  убивают,  на  торговцев  с
фальшивыми весами, на  женщин,  насмехающихся  над  любовью.  Маранатха!
Маранатха! Маранатха!
   Анита вдруг поднялась, склонила голову набок, глаза  ее  расширились,
движения стали резкими, слова бессвязными,  она  словно  перестала  быть
собой и вещала низким, идущим откуда-то извне голосом:
   - Кот, кот, кот, огромный красный кот… Сильный,  смелый,  добрый,  но
еще не человек… Еще надо стать им, верить, что человек  -  это  бог…  По
праву рождения  и  смерти…  Сердцем  слушать,  о  чем  толкует  ветер  с
деревьями и что бормочут травы замшелым могильным плитам. Видеть то, что
можно  увидеть  между  двумя  вспышками  молнии…  Понять,  что  старость
превращает золото в свинец,  а  смерть  превращает  свинец  в  бриллиант
высшей пробы… - Анита вздохнула, опустилась на скамью.  -  Это  двадцать
второй лист книги Фламеля, красавчик. Книги,  открывшей  ему  все  тайны
мира . Слышал ли ты когда-нибудь о Николе Фламеле?
   - О знаменитом алхимике, что ли? - Буров улыбнулся  виновато,  словно
двоечник на экзамене. - Он вроде делал из свинца золото…
   - Ох уж мне эти люди. Люди-звери, - Анита оттопырила нижнюю  губу,  в
глазах ее, слезящихся и красных, вспыхнуло презрение. - Золото,  золото,
только и знаете, что золото. Да золото - это самое  меньшее,  что  может
дать обладание Азаром .   Духовная   трансформация,
обретение алкагеста    -  вот  истинные  цели  алхимика.  Над  таким
человеком не властен рок, он вне времени  и  пространства,  он  воистину
бог, сам вершащий свою судьбу. И не только свою… О, чего бы я только  не
дала, чтобы познать эту тайну… Ты говоришь, золото? Да плевать я  хотела
на золото. Вернуть молодость, здоровье, красоту, родить  вот  от  такого
молодца,  как  ты…  Вот  предел  моих  желаний.  Однако,  даже   обладая
принесенным тобою  листом,  невозможно  постигнуть  тайну.  Нужен  Ключ,
называемый Ребром Дракона. Говорят, что  это  осколок  небесного  камня,
упавшего на землю в незапамятные времена. Евреи  называли  его  сапфиром
Шетия и, если не врут, то  Моисеевы  скрижали  и  Урим  с  Тумимом  были
сделаны именно из  него  . Так что зря ты, красавчик, старался, срисовывая пергамент,
- красному коту не по силам Красный лев . Да и вообще
это никому не под силу. Всем, владевшим Азаром  -  и  Альберту  Великому
  и  Агриппе  Неттесгеймскому
,  и  аббату   Тритемию   ,  и  Раймунду  Луллию
,  -  всем  им  был  дан  Ключ.  Чертом  ли,  богом  ли,  архаусом
 ли, дьявол их всех разберет. Ну все,  иди,
красавчик. У меня осталось мало времени.
   И она принялась снова водить носом по последнему  листу  книги  тайн.
Словно Бурова уже не было  и  в  помине.  Однако  он  напомнил  о  себе,
тактично, но требовательно.
   - Пардон, мадам, а как же мой вопрос?
   - А нет никакого вопроса, красавчик, -  Анита  нехотя  оторвалась  от
пергамента, и Буров услышал ее смех,  скрипучий,  мерзкий,  словно  звук
пилы. - Так же, как и яда. Она обманула тебя, эта твоя женщина,  похожая
на львицу. Да, да, не сомневайся, - Анита  вдруг  оборвала  смех,  резко
поднялась. - Подойди. Руку дай.
   А когда Буров подошел и протянул ей руку, с силой полоснула сталью по
его ладони, потом по своей и прижала свою руку к его руке так, что места
порезов соприкоснулись.
   - Ну что, теперь ты мне веришь, красавчик? Ты умрешь не от яда, и еще
очень нескоро. Ну все, иди.
   И Буров пошел, послушно, ни о чем не спрашивая, словно  в  тумане,  -
видимо, давала о себе знать бессонная ночь. Мыслей ноль, вопросов  ноль,
только одно желание - двигать ногами…
   - Надеюсь, СПИДа у нее нет, - уже на улице он  вспомнил  про  ладонь,
хотел было перевязать ее платком, но, посмотрев  на  руку,  обомлел:  ни
крови, ни разреза, лишь розовый, в ниточку, шрам. Ну вот,  дожили  -  от
недосыпу уже глюки пошли. Нет, это дело надо было срочно исправлять -  в
ударном порядке. Благо сиденья в экипаже были  мягкие,  ход  плавный,  и
шевалье не возражал - сам дрых сном праведника без  задних  ног,  крепко
уперев оные в стены кареты. Так что устроился Буров  на  подушках  да  и
отдался в объятия Морфея, успел только рявкнуть кемарившему Бернару:
   - Пошел! Куда хочешь! Только не тряси!
   Приснилось ему бескрайнее  ржаное  поле.  Русское.  Которого  он  сам
тонкий колосок…

Глава заключительная, в которой все еще только начинается…

   Разбудило Бурова чье-то мычание, громкое, напористое,  преисполненное
экспрессии и обертонов. Мигом вывалившись из сна, он  разлепил  глаза  и
сразу захотел опять  закрыть  их:  над  ним  склонился  Бернар  и  делал
какие-то энергичные знаки. Чем-то он напоминал Ивана Сусанина,  чудовище
с собора Нотр-Дам и тургеневского Герасима, коего потянуло на общение..
   - Черт, - Буров сел,  потянулся,  посмотрел  в  окно  и  тут  же  без
зазрения совести стал будить Анри. - Вставайте, шевалье, вставайте,  нас
ждут великие дела.
   Карета стояла в тупичке рядом с домом маркизы де Дюффон,  и  тот  был
виден как на ладони: мрачный фасад, черные гардины,  массивные,  ведущие
во внутренний двор ворота. Сейчас  ворота  были  распахнуты,  и  из  них
тянулся, грохоча ободьями,  внушительный  четырехконный  экипаж.  Солнце
играло на металлических частях сбруи, радужно  дробилось  в  хрустальных
фонарях, бликовало на лакированных панелях, покрытых вычурными росписями
на библейские сюжеты.  Кучер  был  в  голубой  с  золотом  ливрее,  двое
молодцов со шпагами на запятках в широкополых шляпах  и  черных  плащах.
Когда все это великолепие катилось мимо, в окне кареты стала видна дама,
откинувшаяся на подушки. В профиль она была чем-то похожа на болонку.
   -  А?  Что?  Ангард?  -   шевалье   нехотя   открыл   глаза,   однако
сориентировался мгновенно и в унисон с Буровым приказал:
   - Поехали.
   Не половой -  охотничий  инстинкт  основной.  Какая  кухня,  такая  и
музыка…
   - Ы-ы-ы! - обрадовался Бернар, взобрался на козлы и направил орловцев
вслед за каретой маркизы. Однако не сразу,  выждав  время  и  держась  с
филигранностью профи где-то в тридцати пяти -  сорока  корпусах  позади.
Отстать на такой дистанции, так же как и засветиться, очень  трудно.  Уж
не учился ли Бернар с Буровым в одной бурсе?..
   А вокруг кипела буйная, не знающая удержу  парижская  жизнь.  Уличные
дети с немытыми лицами бежали следом  за  торговцем  сластями,  монах  с
котомкой за плечами  темпераментно  торговался  с  дородной  молочницей,
стерва-покупательница в модном чепце лаялась напропалую со  свечных  дел
мастером, уверяя, что тот пользуется салом мертвецов. В  воздухе  висели
вонь,  ругань,  смех,  крики,  шутки,  слышались  призывные,   нараспев,
возгласы:
   - Вот пирожки, хозяйка, вот сливы, налетай-ка!
   - Отведайте паштет, на свете лучше нет!
   - А здесь у нас горчица, что для всего годится, для карпа и  макрели,
чтоб только больше съели!
   Скоро они выбрались из лабиринта улиц, и дорога пошла прямо,  берегом
Сены. Здесь было куда приятнее, чем  среди  серых  стен,  однако  острее
чувствовалось  приближение  зимы.  Октябрь  выжелтил  платаны  и  клены,
прошелся  без  жалости  по  кронам  садов,  щедро  расстелил   роскошный
разноцветный, но такой недолговечный ковер. Сгорбившиеся ивы смотрели  в
стылые воды, ветер-хулиган разводил на реке мелкую волну.  А  главное  -
тишина: ни крика, ни  шума,  ни  гама,  ни  брани.  Только  стук  копыт,
негромкое поскрипывание сидений да уханье английских рессор.
   - А я, кажется, знаю, куда мы направляемся, князь,  -  шевалье  отвел
глаза от ландшафтов за окном. - Держу пари, в "Прекрасную молочницу".  -
Он посмотрел на мрачного от недосыпа Бурова, лицо которого  не  выразило
интереса, и улыбнулся тонко, интригующе. -  Замечательнейшее  место.  Не
знаю, правда, как насчет молока, но девочки там  что  надо.  И  кормежка
классная. Раньше это была обыкновенная гостиница, дела которой  шли  так
себе, ни шатко, ни валко. А потом вдруг хозяину пришла  занимательнейшая
мысль - устроить представление в алькове. Собственно, как представление…
Игрища любви, на кои можно полюбоваться сквозь особые оконца.  Что  весь
цвет Парижа и делает. А  насмотревшись,  естественно,  спешит  повторить
увиденное в номерах, ангажируемых здесь же за бешеные  деньги.  Так  что
дела в "Прекрасной молочнице" идут неплохо, совсем  неплохо.  А  кстати,
вот и она. Я, дорогой князь, оказался прав…
   Карета  маркизы  между  тем  вкатилась  за  добротный,  огораживающий
массивное трехэтажное строение забор и на некоторое  время  скрылась  из
вида.  Бернар,  действуя  грамотно,  двор  гостиницы  проигнорировал   и
остановился в сторонке, у кустов, не привлекая к себе внимания. Молодец,
ему бы в наружке работать.
   - Так, значит, говорите, здесь прилично  кормят?  -  Буров  вышел  из
кареты, покрутил головой, прогоняя сонливость. - Я готов это проверить.
   Сейчас ему было не до высоких материй. Беспокойная ночь,  философский
камень, откровения колдуньи - все это отступило на задний план. Осталось
только всепобеждающее чувство голода. А маркиза эта никуда  не  денется,
похоже, она сюда причалила надолго…
   - Ну тогда, князь,  нам  с  вами  по  пути,  -  церемонно  поклонился
шевалье, и они пошли к массивным, ажурного литья, воротам.
   До вечера еще было далеко, но во дворе гостиницы стояло уже  изрядное
количество карет - роскошных,  инкрустированных,  блистающих  золотом  и
лаком. Форейторы и кучера держались чинно, с важностью,  по  их  ливреям
можно было понять:
   - Вот прибыл граф Бертран де Лиль.
   - Вот пожаловала герцогиня дю Платьер Мари Арман.
   - Вот осчастливил всех своим визитом герцог Д'Эгийон Ролан  дю  Бриль
младший.
   Да,  заведение  и  впрямь  цвело  и   пахло.   Дамскими   надушенными
перчатками,  нижним   ароматизированным   бельем,   гигиеническим,   для
обмывания чресел, уксусом, туалетными эссенциями и благоухающими резедой
для  вящего  обоюдного  удовольствия  "английскими  плащами".  А  еще  -
окороками, паштетами, хорошим вином, доходящим на вертеле сочным  мясом,
раками, варящимися на медленном огне с луком, каперсами и…
   -  Да,  пахнет  славно,  -  восхитился  Буров,  когда  они  вошли   в
просторный,  слабо  освещенный  зал  и  устроились  в  углу  за  дубовым
столиком. - Посмотрим, посмотрим, как оно на вкус.
   На глаз было не  очень.  Если  в  плане  еды  и  питья  все  обстояло
благополучно, то  вот  компания  не  радовала  -  вокруг  сидели  слуги,
охранники,  вшивота,  все  господа  были  наверху,  где  разворачивалось
бордельное действо. Тем не менее и здесь было весело:  развязно  звучали
голоса, дробно постукивали кружки, с  чавканьем  поглощалась  жратва,  с
чмоканьем выпивалось вино. А на низкой сцене, показывая коленки, пела  и
приплясывала убогонькая этуаль:

   Я маленькая девочка, и трам-пам-пам, и тру-ля-яя.
   Была когда-то целочка, и трам-пам-пам, и тру-ля-ля.
   Мы с папочкой играли, и трам-пам-пам, и тру-ля-ля.
   И целочку сломали, и трам-пам-пам, и тру-ля-ля.

   Вот так, три рубля. Коленки у певички были худенькие, голосок  совсем
никакой, однако почтеннейшая публика реагировала бурно и, не  стесняясь,
предлагала финансовую поддержку. Двое молодцов, что прибыли  с  маркизой
де Дюффон, к примеру, кричали через весь зал:
   - Эй, маленькая, пойдем с нами за десять су! Не пожалеешь!
   Они вообще были крикливые, эти молодцы, мало того, заносчивы и наглы.
Совершенно  не  умели,  да  и  не  хотели   держать   себя   в   рамках,
выпендривались от души, по полной программе. И это было хорошо. Буров  и
шевалье сразу узнали много нового - даром, что ли,  подсели  к  ним  как
можно ближе. Оказывается, одного звали Франсуа, другого  Жаном,  хозяйка
их, маркиза де Дюффон, еще с утра приложилась к Гран-Крю  и сейчас играет  в
голопузики с Лысым или Мохнорылым, а скорее всего, с обоими сразу. И как
пить дать с ними еще  кувыркается  эта  тощая  дура,  графиня  де  Груэ,
прикрывающая многочисленными мушками прыщи  на  подбородке  и  груди.  В
общем, мололи молодцы языками  без  устали  -  здешнее-то  вино  доброе,
густое, забористое…
   А Бурову и шевалье между тем принесли еду, и они на время отключились
от бренной суеты. В мире для  них  не  осталось  ничего,  кроме  жареной
пулярки, гусиного паштета, рубленого мяса, нашпигованной  ветчины,  рагу
из кролика и  салата  из  яиц,  каперсов  и  турецкого  гороха.  Пулярку
покрывала поджаристая корочка, в паштете  был  запечен  огромный  черный
трюфель,  горшочек  с  рубленым  мясом  венчала  шапка  восхитительного,
белого, как снег, сала, ветчина таяла во рту, кролика тушили с майораном
на медленном огне в особом винном соусе, салат же вызывал  слюнотечение,
невиданный  восторг  и  искреннее  удивление  -  неужто  все  это   было
приготовлено руками человеческими?  Словом,  неплохо  закусили  Буров  с
шевалье, не побрезговали винцом и,  до  тошноты  наслушавшись  болтливых
мудозвонов,  стали  собираться:   велели   завернуть   пулярку,   честно
расплатились и подались на выход. Кажется, и  сидели-то  недолго,  а  на
улице уже стемнело, люди, лошади, кареты на дворе  были  все  по-кошачьи
серы, а за  изгородью  вообще  царила  полутьма,  вечер  был  ненастный,
хмурый. Ветви кленов казались  щупальцами  чудовищ,  в  зарослях  кустов
мерещились  какие-то  тени,   листья   под   ногами   шуршали   зловеще,
по-змеиному, весьма недобро.
   Однако, невзирая на  каверзы  погоды,  Бернар  находился  в  отличном
настроении. Верно говорят, у  хорошо  покушавшего  человека  и  на  душе
хорошо. А как может быть  иначе  после  выпитых  яиц,  скорлупа  которых
усеивала все видимое  пространство  вокруг  кареты.  Сейчас  же  Бернара
занимало  корытце,  доверху  наполненное  содержимым   улья.   Чавканье,
чмоканье, довольное мычание заглушали перекличку ночных птиц.
   - Ы-ы-ы, - Бернар  несказанно  обрадовался  пулярке,  отломил  крыло,
выдрал плитку сот и принялся с  жадностью  есть  все  разом;  жир,  мед,
слюни, воск - все смешалось на лице его. Про пару дюжин выпитых  яиц  он
уже и не помнил.
   - В трактире, в левом дальнем углу, сидят двое уродов в черном -  те,
что стояли на  запятках,  -  Буров  за  компанию  взял  кусочек  сот,  с
удовольствием откусил, сразу вспомнил детство, пасеку, деда-пчеловода. -
Сможешь вытащить их куда-нибудь в темное место? Вот сюда,  например?  Но
культурно, без шума. Дальше мы сами.
   Мед  был  прозрачный,  липовый,  очень  знакомый  на   вкус.   Словно
где-нибудь в средней полосе Нечерноземья…
   - Ы-ы-ы, - Бернар энергично закивал. - Э-э-э, - раскатисто  рыгнул  и
вприпрыжку припустил к гостинице. - У-у-у.
   Серая тень его метнулась в ворота, хлопнула гостиничная дверь, и  все
стихло. Правда, ненадолго. Не успели Буров и шевалье толком  приложиться
к медку, как во дворе всхрапнули лошади, затопали тяжелые ботфорты, и из
ворот вынырнул  Бернар  -  за  ним,  хрипя,  отчаянно  ругаясь,  неслись
отъявленные головорезы маркизы де  Дюффон.  Бежали  они  недолго.  Возле
куста боярышника, из-за которого выскочили Буров и  шевалье,  каждый  из
молодцев получил в лоб. Молодцы остановились и,  на  мгновение  замерев,
рухнули бесчувственными куклами. Ох, верно говорят на востоке, что  гнев
- худший учитель!
   - Бернар, заткни им пасть, свяжи и  брось  в  канаву,  -  нагнувшись,
Буров снял с одного из молодцов плащ, шляпу, передал  Анри.  -  А  когда
покажется карета маркизы, следуй за ней. Подберешь нас потом. - Сам тоже
переоделся, надвинул шляпу на глаза. - Шевалье, друг  мой,  пойдемте  же
продолжим трапезу. Как там маркиза без нас…
   И степенно, как ни в чем не бывало, они направились в трактир.
   - Ну что, господа, вы догнали этого мерзавца? - сразу подскочил к ним
хозяин, плотный, благообразный иудей, и румяное, с вислым носом лицо его
выразило омерзение. - Сколько лет живу,  никогда  подобных  гадостей  не
видел. Я уже приказал заменить ваш стол, отмыть  его  теперь  навряд  ли
возможно. Прошу. Прошу. Ах, какой негодяй! Ах, какая мерзость!
   - Вина! Живо! - Буров и шевалье уселись, громко застучали кружками  и
в целях конспирации завели:

   А монашка - вот дела! -
   Настоятелю дала,
   Ну а тот свою фанфару
   Взял подставил кардиналу…

   Так, за песнями и вином, они дождались маркизу  -  томную,  несколько
растрепанную, весьма помятую, но по-королевски  надменную.  Сопровождали
ее двое кавалеров, у одного из которых и впрямь была невероятно заросшая
физиономия: черная борода, завитые усы, кучерявые бакенбарды делали  его
похожим на черта.
   - Никак в репертуаре  что-то  новенькое?  -  не  поворачивая  головы,
осведомилась  маркиза,  состроила  брезгливую  гримаску,   фыркнула   и,
поддерживаемая спутниками, покачиваясь, направилась к дверям. Как видно,
дело одним только Гран-Крю не обошлось.
   Буров и  шевалье  рванули  следом,  выбежали  на  двор,  вскочили  на
запятки. А блюдолиз-форейтор уже открыл дверь экипажа, кланяясь нижайше:
   - Прошу, медам, прошу, месье!
   Маркиза  с  кавалерами  погрузилась  внутрь,  ливрейный  кучер  хищно
гаркнул: "Гар-р", застоявшиеся лошади весело взяли с места.  Дорога  шла
берегом, параллельно Сене,  казавшейся  в  темноте  мрачной,  населенной
похотливыми  русалками  и  питающимися  мертвечиной   водяными.   Однако
бортовых огней не зажигали, горел только передний  форейторский  фонарь.
Кучер, видимо, отлично знал дорогу.
   - А вы знаете, князь, у нас рессоры лучше, - философски заметил Анри.
- Еле тащимся, а так мотает.
   Он был вне себя от восторга - как же, ночь, злокозненная маркиза,  ее
карета, направляющаяся неизвестно куда. Да здравствуют приключения! Анри
уже и думать  забыл  о  грядущих  неприятностях,  о  дурацких  приказах,
субординации и дисциплине. Плевать, пусть начальничек  маркиз  надрывает
глотку, грозит всеми мыслимыми карами за  невозвращение  в  срок.  Будто
маркизу неведомо, что жизнь полна сюрпризов и  неожиданностей.  Делающих
ее такой непредсказуемой. А потому прекрасной…
   - Все дело, мон ами, не в скорости, а в положении, - в тон ему игриво
отозвался Буров и  взялся  поудобнее  за  поручень,  охватывающий  торец
кареты. - Уверяю вас, на запятках трясет всегда сильнее, чем на сиденье.
   Настроение у него, несмотря на дефицит сна,  было  самое  благостное.
Главное ведь в жизни что? Свобода. Осознанная,  если  верить  сказочнику
Марксу, необходимость.  А  раз  яд  -  это  выдумки,  брехня  и  гнусная
провокация, то ни от кого он, Вася Буров, не  зависит.  Ни  на  йоту.  И
будет делать то, что хочется ему, Васе Бурову. Вот возьмет,  к  примеру,
да и рванет на историческую родину. Что-то скучно нынче в  Париже,  зело
вонюче, грязно и стремно. Интересно, в России хуже?  Врут  историки  или
нет, что теперь там златая пора, век Екатерины? Впрочем, если судить  по
Орлову-Чесменскому, засранцев хватает и там. А Лаурка-то штучка еще  та.
Взяла на понт, как дешевого фраера. Хотя  могла  бы  не  заморачиваться,
действительно подсунуть отраву. Черт разберет  всех  этих  баб,  да  еще
играющих в шпионов. Ладно, будет с ней  разговор  по  душам.  Вернее,  о
душе. Только вначале надо разобраться с маркизой  -  болты,  пусть  даже
арбалетные, сами по себе не летают…
   Дорога между тем,  круто  повернув,  пошла  по  холмистой  местности.
Столетние деревья на отлогих склонах в ночи напоминали великанов,  у  их
подножия кое-где лежали