встал,  подошел  к станку  и, надев  переда-  точный
ремень на диск, запустил его.
     "Офелия! Нет, моя Офелия  не  может  умереть"  - донеслось до меня  его
бормотание. - Я должен работать, работать, рабо- тать... Иначе он не изменит
пьесу и... "
     Шум машины поглотил его последние слова.
     Я тихо  вышел из мастерской и отправился в  свою  комнату. В постели  я
сложил руки и молил Бога, сам не зная почему, чтобы он хранил Офелию.


        "III"
     П Р О Г У Л К А
     В ту  ночь со  мною  произошло  одно  странное событие;  обыч-  но  это
называют сном, потому что не  существует лучшего  опре- деления  для  опыта,
который переживает человек, когда его тело ночью отдыхает.
     Как всегда, прежде чем заснуть, я сложил руки так, как учил барон - л е
в у ю р у к у н а п р а в у ю.
     Уже позднее, с годами, когда я приобрел некоторый опыт, мне стало ясно,
чему  служат  эти действия.  Возможно, что и  лю- бое  другое положение  рук
служит одной цели: тело должно быть надежно связано.
     С тех  пор, как я в доме барона в тот самый вечер в пер- вый раз отошел
ко сну таким способом, я всегда  просыпаюсь по утрам с ощущением, что во сне
я проделал долгий путь. И вся- кий раз я чувствую как камень падает у меня с
с  сердца,  когда я вижу, что  я  раздет,  и  на мне нет  пыльных сапог, как
раньше, в сиротском приюте...
     Я лежал в постели и мне не нужно было больше бояться по- боев или целый
день напролет вспоминать, куда же я все-таки ходил во сне. В ту ночь впервые
повязка с моих глаз упала.
     То,  что  точильщик  Мутшелькнаус вчера  так странно,  как со взрослым,
обращался со мной,  возможно  и было тайной причиной того, что ранее спавшее
во мне робкое "Я" - быть  может, тот самый Христофор - пробудилось, осознало
себя, стало видеть и слышать.
     Началось  это так: мне снилось, что я заживо погребен и  не могу пошеве
лить ни  рукой ни ногой; затем я  глубоким вздо- хом наполнил  грудь,  и при
этом крышка гроба отскочила... И я пошел по странной белой дороге, еще более
пугающей, чем моги- ла, из которой я выбрался, ибо я знал, что у этой дороги
нет конца...
     Я  вернулся  назад, к своему  гробу и  увидел, что он стоит вертикально
посреди дороги.  Он был мягким,  как плоть, и у  не-  го были руки  и  ноги,
ступни и ладони,  как у трупа. Когда я  залезал в  гроб, то  заметил, что  я
больше не  отбрасываю тени,  и когда  я, проверяя, бросил взгляд на себя,  я
увидел, что у  меня  больше нет тела. Затем я потрогал свои глаза, но у меня
больше не было глаз. Тогда я захотел взглянуть на свои руки - но я не увидел
никаких рук.
     Крышка  гроба медленно закрывалась надо мной,  и мне почуди- лось,  что
мои мысли и чувства, когда я стоял на белой дороге, принадлежали какому - то
бесконечно  старому, но  все  же еще  не сломленному существу.  Затем, когда
крышка гроба  опустилась, это  чувство рассеялось, как дым, оставив в осадке
лишь приг- лушенный мутноватый поток сознания, характерный для замкнуто-  го
подростка.
     Наконец крышка гроба захлопнулась окончательно, и я прос- нулся в своей
постели.
     Вернее,  мне лишь  показалось, что я проснулся. Было  еще  темно, но по
слабому  аромату акации,  проникавшему  в  ком- нату  через открытое настежь
окно,  я почувствовал,  что  первое  дуно-  вение  наступаю  щего  утра  уже
коснулось земли, и что самое время идти и тушить городские фонари. Я схватил
свою палку и  спустился вниз по лестнице. Закончив  работу, я перешел  через
мост палисадника и поднялся в гору. Каждый камешек на пути казался мне здесь
известным и знакомым, однако я не мог при- помнить, бывал ли я здесь раньше.
     Альпийские  цветы,  белоснежные  одуванчики  благоухали  в  ро-  систых
черно-зеленых высокогорных лугах в предрассветном мер- цающем воздухе. Затем
на горизонте небо разверзлось и живительная кровь зари разлилась по облакам.
     Жуки, отливавщие голубизной, и огромные птицы со сверкаю- щими перьями,
проснувшиеся  по неслышимому  таинственному  зову, поднимались со свистом  с
земли  и  зависали  в воздухе на уровне человеческого  роста,  обратившись к
пробуждающемуся солнцу.
     Дрожь глубочайшего потрясения  пробежала по всем моим чле- нам, когда я
увидел, почувствовал и понял эту грандиозную безмолвную молитву Творения.
     Я  повернул  обратно  и  пошел  в  город.  Моя  огромная  тень,  как бы
приклеенная к моим подошвам, скользила передо мной.
     Тень - это цепь, которая привязывает нас  к  земле, это черный призрак,
порожденный нами и обнаруживающий таящуюся  в  нас смерть всякий раз,  когда
наше тело попадает в поток све- товых лучей...
     Когда я  вошел в город, было уже совсем светло. Дети шумно стекались  к
школе.  "Почему   они   не  поют:  "Таубеншлаг,   Таубенш-  лаг,  тра-ра-ра,
Таубеншлаг?  - пришла  мне  в голову мысль. - Разве они не видят, что это я?
Может быть, я стал настолько другим, что они меня более не узнают?
     Тут  внезапно новая страшная мысль пронзила меня: "А ведь я никогда  не
был ребенком! Даже в приюте, совсем маленьким. Я никогда  не знал тех игр, в
которые они играли. Даже тогда, когда мое тело почти механически участвовало
в них, мои мысли  были  где-то совсем далеко.  Во мне живет какой-то древний
ста- рик, и только мое тело  кажется  молодым!  Точильщик, наверное,  угадал
это, поскольку вчера он говорил со мной как со взрос- лым.
     Я  вдруг испугался. Вчера был зимний вечер.  Как могло слу- читься, что
сейчас  летнее  утро?  Я все  еще сплю?  Может,  я - лунатик? Я взглянул  на
фонари: они были  погашены. Так кто же, кроме меня. Мог их погасить? Значит,
когда я их тушил,  у меня еще было тело! Но, может быть,  я сейчас мертв, и,
может быть, эта  история с  гробом случилась на  самом деле, а  не во сне? Я
решил это про- верить, подошел к одному из школьников и спросил его: "Ты уз-
наешь  меня? "  Он не  ответил  и пробежал  сквозь меня, как  сквозь  пустое
пространство.
     "Итак,  я мертв,  -  хладнокровно  пришел  я к  выводу.  - Нужно быстро
отнести  фонарную  палку  домой,  пока  я не исчез,  "- подсказывало мне мое
чувство долга , и я вошел в дом моего приемного отца.
     В комнате палка выпала у меня из  рук и  наделала много шу- ма.  Барон,
сидевший в своем кресле, услышал его, повер- нулся и сказал:
     "Ну, наконец-то ты пришел! "
     Я обрадовался тому, что он меня  заметил. Из этого  я зак- лючил, что я
не мертв. Барон выглядел как обычно, в том же самом сюртуке, со старомодным,
цвета тутовой ягоды, жабо, которое он любил но- сить дома по праздникам.  Но
было в нем что-то такое, что мне показалось незнакомым. Его  зоб? Нет Он был
ни больше ни мень- ше, чем раньше.
     Я обвел глазами комнату - здесь также ничего не измени- лось. Ничто  не
пропало, ничто не добавилось. "Тайная вечеря" Леонардо да Винчи -  единствен
ное украшение  комнаты - висела, как всегда,  на стене. Все на своих местах.
Стоп!  Разве зеле-  ный  гипсовый  бюст Данте с  резкими монашескими чертами
стоял  вчера на полке с л е  в а? Видимо, его кто-то  передвинул!  Сейчас он
стоит с п р а в а!
     Барон заметил мой взгляд и рассмеялся.
     - Ты был в горах? - начал он и указал на цветы в моей  сумке, которые я
собрал по пути.
     Я пробормотал  что-то  в свое  оправдание,  но он дружелюбно  остановил
меня: - Я знаю,  там наверху очень  красиво. Я  тоже часто хожу туда. Ты уже
много раз бывал там, но  каждый раз забывал об  этом. Молодой мозг  не может
все удержать. Кровь еще слишком горяча. Она  смывает вос-  поминания... Тебя
утомила прогулка?
     - В горах - нет, но прогулка по белой дороге..., - начал я, сомневаясь,
знает ли он об этом.
     -  Да,  да, белая  проселочная дорога! -  пробормотал он за- думчиво. -
Редко  кто может  ее выдержать. Только тот,  кто  ро- дился для  странствий.
Когда  я  впервые  увидел тебя,  там,  в приюте, я  решил взять тебя к себе.
Большинство людей боится белой  дороги больше, чем могилы. Они  предпочитают
снова лечь  в гроб, потому что  думают, что  там - смерть и там  они обретут
покой. В  действи тельности гроб - это плоть, жизнь. Каждый, кто  родился на
земле,  заживо погребен.  Лучше  учиться странс-  твовать по  белой  дороге.
Только  никогда не надо думать о ее  конце, ибо  это невыносимо - ведь у нее
нет  конца.  Она  беско-  нечна. Солнце  над  горой  вечно.  Но  вечность  и
бесконечность  не совпадают.  Только  для  того,  кто  в бесконечности  ищет
вечность, а не конец, только для того бесконечность и вечность одно и то же.
Странствовать  по белой  дороге  следует  только  во имя самого пути, во имя
радости пути, а не из желания сменить од- ну стоянку на другую.
     - Покой,  но не  отдых, есть  только  у солнца, там, над го-  рой.  Оно
неподвижно, и все вращается вокруг него. Даже его вестник - утренняя заря  -
излучает вечность, и поэтому жуки и птицы молятся ей  и застывают в воздухе,
пока не взойдет солн- це. Поэтому ты и не устал, когда взбирался в гору.
     - Ты  видел..., - внезапно спросил он и резко  посмотрел на меня, -  ты
видел солнце?
     - Нет, отец, я повернул обратно до того, как оно взошло.
     Он  кивнул успокоенно.  - Хорошо. А  то мы больше не  смогли бы с тобой
вместе творить, - добавил он тихо.
     - И твоя тень двигалась впереди тебя на пути в долину?
     - Да, само собой разумеется...
     Он не дослушал мой удивленный ответ.
     -  Кто  увидит  солнце, - продолжал он,  - тот захочет об- рести только
вечность. И  тогда он потерян для странствий. Так  случается  со  святыми  в
церкви. Когда  святой переходит в  тот  мир,  этот  и  другие  миры для него
потеряны. Намного хуже то, что и он потерян для мира. Он становится сиротой!
Ведь ты знаешь, каково это - быть подкидышем! Никому не пожелаешь по- добной
участи: не  иметь ни отца ни  матери!  Поэтому странс- твуй! Зажигай фонари,
пока солнце не взойдет!
     - Да, - спохватился я, погруженный в мысли о пугающей бе- лой дороге. -
Ты знаешь, что означает твое пребывание в гробу?
     - Нет, отец.
     - Это значит,  что некоторое время ты  должен еще разделять судьбу тех,
кто заживо погребен.
     - Ты имеешь в виду точильщика Мутшелькнауса? - спросил я наивно. - Я не
знаю точильщика с таким именем, он пока еще не стал видимым.
     - А его жену? А... Офелию?  - спросил я и  почувствовал, что краснею. -
Нет. И Офелию  тоже не  знаю.  "Странно, -  подумал я, -  они живут  как раз
напротив, и он должен был бы постоянно с ними сталкиваться. "
     Мы  оба немного помолчали; затем внезапно я горестно воск- ликнул: - Но
это ужасно  - быть заживо погребенным! - Нет ничего  ужасного,  дитя мое,  в
том, что человек делает во имя своей души
     Я тоже бываю иногда заживопогребенным.  Часто  на земле я встречаюсь  с
людьми, которые,  вкусив нищеты,  страдания и  нуж-  ды,  горько  сетуют  на
несправедливость судьбы. Одни  находят утешение в учении, пришедшем к нам из
Азии  -  учении о Карме  или  воздаянии. Оно  гласит:  никакое зло не  может
случиться с человеком, если он  сам не посеял его  семена в предыдущей  жиз-
ни...  Другие ищут  утешение  в догмате  о  непознаваемости  божест-  венных
решений... Утешения не дает ни то ни другое.
     Для  таких людей  я зажег фонарь  и  внушил им  одну  мысль, - при этих
словах он засмеялся, печально,  но, как всегда, дру- желюбно, и продолжал, -
внушил  так тонко,  что  им кажется,  что  она явилась  им сама по  себе.  Я
поставил перед ними в воп- рос: "Согласился бы ты, чтобы тебе сегодня ночью,
так  же  яс- но, как  наяву,  приснилась твоя жизнь в безмерной нищете в те-
чение тысячелетия со всеми ее подробностями, а за это  на следующее утро как
вознаграждение ты бы нашел у своей двери мешок, полный золота? "
     - Да, конечно, - отвечают все.
     - В таком случае не жалуйся  на  свою судьбу. Разве ты  не знаешь,  что
этот всего  лишь семидесятилетний мучительный сон, называемый земной жизнью,
ты  сам же и избрал  в  надежде,  что, когда проснешься, найдешь нечто более
ценное, чем мешок през- ренного золота?
     А  тот, кто  полагает,  что  причина  всего этого в  неиспо-  ведимости
решений Бога, однажды обнаружит под его маской ко- варного дьявола...
     Относись к жизни менее серьезно, а к снам более... и тог- да все пойдет
хорошо.  Тогда сон станет  настоящим учителем,  вместо того,  что-  бы,  как
сейчас,  быть  разноцветным   шутом,  закутанным   в  лох-   мотья   дневных
воспоминаний.
     -  Послушай, дитя  мое! Пустоты  не существует!  В этой фра-  зе скрыта
тайна,  которую должен постичь  каждый, кто хочет  превратиться  из тленного
зверя  в  существо  с  бессмертным  соз-  нанием.  Однако не  следует  прямо
прикладывать  смысл  слов  к  ок-  ружающему  миру,   иначе   ты  останешься
прикованным к грубой  зем- ле.  Нужно пользоваться  ими как ключом,  который
открывает  духовное:  их  надо  истолковывать.  Представь  себе, что  кто-то
захотел странствовать. но земля не отпускает его ног. Что бу- дет,  если его
воля к странствиям не изчезнет? Его созидатель- ный  дух - первобытная сила,
которая  вдохнута в  него  изначаль- но - найдет другие пути, по  которым он
сможет странствовать,  пути, таящиеся в  нем самом, пути, которые не требуют
ног, чтобы  идти по  ним, и  он будет  странствовать  по  ним вопреки земле,
вопреки мраку.
     - Созидательная частичка божественного в людях - это втягивающая в себя
сила. Втягивание  -  понимай это в перенос- ном  смысле  - должно  создавать
пустоту  в мире  причин,  если требования  воли  остаются неисполненными  во
внешнем мире.  Возьмем больного, который хочет выздороветь; пока он прибега-
ет  к  лекарствам, он подтачивает  ту  силу духа,  которая лечит  быстрее  и
надежнее всех  порошков.  Это похоже на то, когда кто - либо хочет научиться
писать левой рукой: если всегда пользо- ваться правой, то так и не научишься
пользоваться левой. Каж- дое событие, происходящее в нашей жизни, имеет свою
цель; нет ничего, что было бы лишено смысла. Болезнь, поражающая чело- века,
ставит перед ним задачу: изгони меня силой Духа, чтобы сила Духа укрепилась,
и снова  стала  господствовать  над мате- рией,  как  это было раньше, перед
грехопаде нием. Кто не стре- мится к этому и довольствуется лекарствами, тот
не постиг смысла жизни; он остается большим ребенком, отлынивающим от школы.
     Но тот,  кто,  вооруженный маршальским  жеэлом Духа,  наста-  ивает  на
исполнении приказа своей воли, и презирает грубое оружие,  достойное простых
солдат, тот всегда воскресает из мертвых. И  как бы часто смерть ни поражала
его, в конце кон-  цов  он все-таки  станет королем! Поэтому люди никогда не
долж- ны с сдаваться на пути к той цели, которую они перед собой ставят. Как
и  сон,  смерть  -  это только короткая передышка. Ра- боту начинают  не для
того,  чтобы  бросить, а  для  того,  чтобы  довести  до  конца.  Начатое  и
незавершенное  дело, даже  если  оно совершенно  бессмысленно,  разлагает  и
отравляет волю, как не- погребенный труп отравляет все вокруг себя.
     Все мы живем, чтобы сделать нашу душу совершенной. Кто ни на секунду не
забывает об этой цели, постоянно думает  о  ней,  чувствует ее,  начиная или
заканчивая  какое-то  дело,   тот  очень  скоро  обретает  странное,  доселе
неведомое чувство отрешен- ности, и его судьба каким-то непостижимым образом
изменяется. Для того, кто созидает так, как если бы он был бессмертным, - не
для  того, чтобы добиться каких-то желанных вещей  (это  - цель  для духовно
слепых), а ради постройки храма его души _  тот увидит день; и пусть  только
через  тысячу  лет,  но он  од-  нажды сможет сказать:  "Я это  хочу- и  это
исполняется, я  при- казываю  -  и это происходит мгновенно, без  долгого  и
постепен- ного вызревания.
     И  только тогда долгий путь станствий подходит  к концу. И только тогда
ты сможешь  смотреть на  солнце прямо,  и оно не выжжет тебе глаза. Тогда ты
сможешь сказать: " Я достиг цели, поскольку я ее никог- да не искал. "
     И тогда  опыт святых побледнеет перед твоим собственным  опытом, потому
что  они никогда  не узнают того, что знаешь ты. Вечность и покой могут быть
одним и тем же, как странствия и бесконечность.
     Последние  слова  превосходили  мою  способность  к  пониманию.  Только
гораздо позднее, когда моя кровь остыла, они стали для меня ясными и живыми.
Тогда же  я почти не  воспринимал  их;  я  видел  толь-  ко барона Йохера  и
внезапно,  как  вспышка молнии,  я  осознал, ч  т  о мне показа- лось в  нем
незнакомым и странным: его  зоб  располагался на правой  стороне  шеи вместо
левой, как обычно.
     Хотя  сегодня это  звучит почти  смешно, тогда меня охватил неописуемый
ужас.  Комната,  барон, бюст Данте на полке, я  сам -  все в  одно мгновение
превратилось для меня в призрак, нас- только  невероятный и нереальный,  что
сердце замерло у меня от смертельного ужаса.
     Этим  закончились  мои  переживания  в  ту ночь.  Дрожа  от  страха,  я
проснулся в своей  постели. Свет дня струился  сквозь гардины.  Я подошел  к
окну  - за ним ясное  зимнее  утро! Я прошел в  соседнюю комнату: за  столом
сидел барон с своем рабочем сюртуке и читал.
     - Ты  сегодня долго спал, мой  милый мальчик,  - сказал он мне, смеясь,
когда  увидел  меня на  пороге  в рубашке  (зубы мои стучали от  внутреннего
холода). -  Я вынужден был пойти вместо  тебя  зажигать фонари  в  городе. В
первый раз за многие многие годы... Но что с тобой?
     Один короткий взгляд на  него - и  страх отпустил меня:  зоб был  снова
слева, как всегда. И бюст Данте также стоял на своем обычном месте.
     В одну секунду земная жизнь вытеснила мир снов; в  ушах раздался скрип,
как будто закрывалась крышка гроба, - потом все это было за- быто. Торопливо
я рассказал моему приемному отцу,  что со  мной произошло. Только  встречу с
точильщиком скрыл.
     Между прочим,  я спросил:  -  Ты  знаешь  господина  Мутшель- кнауса? -
Конечно, - последовал веселый ответ, - он жи-  вет там,  внизу. Бедняга! - И
его дочь,  фройлейн Офелию?  -  Офелию я  тоже  знаю,  - сказал барон,  став
серьезным, и  посмотрел на меня пристально и почти печально,  - и Офелию то-
же.
     Я быстро сменил тему, потому что почувствовал, что  у ме- ня покраснели
щеки. - Почему  тогда в моем  сне твой... твой зоб был не  слева, а  справа,
отец? Барон надолго за- думался и потом начал, тщательно подбирая слова, как
бы учитывая мое еще детское сознание:
     -  Знаешь, мой мальчик, чтобы  все  точно  объяснить, я дол- жен был бы
неделю читать тебе чрезвычайно запутанную лекцию, которую ты бы все равно не
понял. Я попытаюсь дать тебе нес- колько ключевых понятий. Но запомнятся  ли
они тебе? Настоящие уроки дает только жизнь и еще лучше  - сон. Учиться снам
- это  первая ступень мудрости. Внешняя жизнь дает ум,  мудрость проистекает
из  сна. Если нам  что-то грезится  наяву, мы говорим: "Мне  открылось"  или
"меня  осенило". А  если  это  греза  во  сне, мы учимся через  таинственные
образы. И все ис-  тинные искусства коренятся в  царстве снов. А  также  дар
фанта- зии. Люди говорят словами, сны - живыми картинами. Они черпа- ют их у
событий дня,  поэтому многие  склонны  думать, что сны бессмысленны.  Они  и
становятся таковыми, если им не придавать значения. В  этом случае орган сна
отмирает, как отмирает часть тела, которой  мы  не пользуемся, и драгоценный
проводник исчезает. Мост в другую жизнь, которая намного ценнее, чем земная,
рушится.   Сновидение  -   это  тропинка,  мост  между  бодр-  ствованием  и
беспамятством. Это также тропинка между жизнью и смертью.
     Ты не должен считать меня великим мудрецом или чем-то по-  добным,  мой
мальчик, из-за того, что мой двойник тебе сегодня ночью сказал слишком много
удивительного. Я еще не так  далеко зашел, чтобы утверждать: Я и Он - одно и
то же лицо.
     Пожалуй, я чувствую себя немного уютней в  стране снов, чем большинство
других... Я  стал  видимым и постоянным с той  стороны,  но  для того, чтобы
откры