ФАБРИКА ПОСЛЕДНИХ ПРИСТАНИЩ
     учрежденная
     АДОНИСОМ МУТШЕЛЬКНАУСОМ
     Раньше там было написано: "Точильщик и гробовщик". Это  можно отчетливо
разобрать, когда табличка намокает от дождя и проступает старый шрифт.
     Каждое воскресенье  господин Мутшелькнаус, его  супруга Аг- лая и  дочь
Офелия  идут в церковь, где  они  всегда усаживаются в первом ряду.  Точнее,
фрау и фройлейн садятся в первом ряду, а господин Мутшелькнаус - в третьем ,
под деревянной фигу- рой пророка Ионы, где совсем темно.
     Каким смешным  сейчас,  спустя много  лет, мне кажется все это, и каким
несказанно печальным!
     Фрау Мутшелькнаус всегда  одета в черный  шелестящий  шелк, из которого
выглядывает  малиново-красный  бархатный  молитвен-  ник.  В тусклых,  цвета
сливы,  остроносых  сапогах с галошами она семенит,  с достоинством подбирая
юбку у каждой лужи. На ее щеках сквозь подкрашенную кожу проступает выдающая
возраст красно-голубая сетка прожилок; ее  все еще выразительные гла-  за, с
тщательно подведенными  ресницами, стыдливо опущены, ибо неприлично излучать
очаровательную женскую прелесть, когда колокола зовут к Богу.
     Офелия  носит  свободную  греческую  одежду  и  золотой  обруч   вокруг
прекрасных  белокурых локонов, ниспадающих на  плечи, и  всегда,  когда я ее
вижу, у нее на голове миртовый венок.
     У нее прекрасная, спокойная, отрешенная походка королевы. У меня всегда
замирает сердце, когда я думаю о ней. Когда она, идет в церковь, она одевает
вуаль...  Впервые я  увидел  ее  лицо  гораздо  позднее. Это  лицо с темными
большими задумчивыми  гла-  зами, так странно контрастирующими с золотом  ее
волос.
     Господин Мутшелькнаус в длинном черном болтающемся воск- ресном сюртуке
обычно идет  чуть  поодаль, позади  обеих дам. Когда  он  забывается и  идет
наравне с ними, фрау Аглая всякий раз шепчет ему:
     - Адонис, пол шага назад!
     У него узкое печально-вытянутое обрюзгшее лицо с рыжева- той трясущейся
бородкой   и  выдающимся  птичьим   носом,   выступаю-   щим  из-подо   лба,
завершающегося лысиной. Голова с  маслянистой прядью волос выглядит так, как
будто  ее хозяин борется  с пар-  шой и  по ошибке  забыл  убрать оставшиеся
висеть по бокам воло- сы.
     В  цилиндр,  надеваемый обыкновенно по праздникам,  г-н Мут-  шелькнаус
вставляет ватный валик толщиной в палец, чтобы ци- линдр не качался.
     В будние дни г-на Мутшелькнауса не видно. Он ест  и спит внизу, в своей
мастерской. Его дамы занимают несколько комнат на третьем этаже.
     Три или четыре года прошло с тех  пор, как приютил меня  барон,  прежде
чем  я  узнал, что фрау Аглая, ее дочь и г-н  Мут- шелькнаус  связаны друг с
другом.
     Узкий  проход  между  двумя  домами  с  самого  рассвета до по-  луночи
наполнен ровным  рокочущим  шорохом,  как будто где-то далеко внизу не может
успокоиться   рой  гиганских   шмелей.  Этот   шум,  одновременно   тихий  и
оглушительный,  доносится и  до  нас,  когда  нет  ветра. Вначале  это  меня
беспокоило  и я все  время  прислушивался желая узнать откуда он исходит, но
мне ни  разу не  пришло в  голову  спросить  об этом. Никто не  интересуется
причинами  постоянно повторяющихся событий,  они  кажутся чем-то само  собой
разумеющимся.  Какими  бы  необычными  они  ни  были  сами по  себе,  к  ним
привыкаешь. Только тогда, когда человек пере- живает опыт шока,  он начинает
действительно познавать... или обращается в бегство.
     Постепенно  я  привык к шороху  как  к шуму в  ушах;  ночью,  когда  он
неожиданно стихал, я просыпался и мне казалось, что меня кто-то ударил.
     Однажды, когда фрау Аглая,  зажав уши руками, стремительно завернула за
угол  и наткнулась  на  меня, выбив у  меня  из  рук корзину  с яйцами,  она
произнесла, извиняясь: "Ах, Боже мой, мое дорогое дитя, этот звук производит
ужасный станок нашего  кор-  мильца...  И... и... и  его подмастерьев...  "-
добавила она, как бы оборвав себя.
     "Так это токарный станок г-на Мутшелькнауса... -  вот что так грохочет!
"- понял я.
     То что у него нет никаких подмастерьевm и что фабрика со-  держится  им
самим, я узнал позже, и от него самого.
     Был бесснежный  темный зимний вечер.  Я хотел открыть  пал- кой  клапан
фонаря,  но  в  этот момент  раздался  чей-то  шепот:  "Тс  -  тс,  господин
Таубеншлаг! " И я узнал точильщика Мутшель- кнауса. Он был в зеленом фартуке
и домашних туфлях, на кото- рых пестрым жемчугом была вышита львиная голова.
Он подавал мне знак из узкого прохода:
     -  Господин  Таубеншлаг,  пусть  сегодня  здесь  будет  темно,  хорошо?
Послушайте,  -  продолжал   он,  заметив,  что   я   слишком  смущен,  чтобы
поинтересоваться  причиной такой просьбы.  -  Пос- лушайте, я никогда бы  не
решился оторвать Вас от выполнения вашего долга, если бы на карте не стояла,
в чем я убежден, честь  моей супруги. А  также если  бы от этого не зависело
бу- дущее  моей  фройлейн-дочки в  мире искусства...  Отныне и нав- сегда...
Никто не должен видеть того, что сегодня ночью прои- зойдет здесь...
     Я непроизвольно  сделал  шаг назад -  так  поразил  меня  тон  старика,
выражение его лица, испуг, с которым он говорил.
     - Нет, нет, пожалуйста, не убегайте, г-н Таубеншлаг. Здесь нет никакого
преступления. Да, конечно, если бы что-то подоб- ное произошло, я должен был
бы  броситься  в  воду...  Знаете  ли,  я,  собственно,  получил  от  одного
клиента... в  высшей  степени...  в  высшей  степени сомнительный заказ... И
сегодня ночью, когда все уснут, э т о будет тайно погружено на повозку и от-
правлено... Да. Гм.
     У меня камень упал с сердца.  Хотя я и не догадывался, в чем  дело,  но
понял, что речь идет о чем-то совершенно безо- бидном.
     - Могу ли я Вам чем-нибудь помочь в  Вашем деле, господин Мутшелькнаус?
- спросил я.
     Точильщик в  восторге притянул меня ближе: - Ведь госпо- дин Фрайхер об
этом не узнает? - спросил он на одном дыхании и потом добавил заботливо: - А
разве тебе можно так поздно на- ходиться на улице. Ты еще такой маленький!
     -  Мой  приемный отец ничего  не заметит, - успокоил я его. В полночь я
услышал, как кто-то  тихонько звал меня по име- ни. Я спустился по лестнице;
в проходе с фонарями смутно виднелась повозка.
     Копыта лошадей  были обвязаны тряпками,  чтобы не  было слышно, как они
цокают.  У  оглоблей  стоял возница  и  скалил  зубы  всякий  раз, когда г-н
Мутшелькнаус тащил полную  коробку  больших, круглых, обточенных  деревянных
крышек, с ручкой песередине, за которые их можно было брать.
     Я  тут же  подбежал и помог  нагружать. В какие-то полчаса повозка была
заполнена  доверху и, шатаясь,  потащилась  через мост  полисадника,  вскоре
скрывшись в темноте.
     Вопреки  моему  желанию  старик,  тяжело дыша,  потащил меня  к себе  в
мастерскую.
     На  круглом  белом отесанном столе  с  кувшином слабого  пива  и  двумя
стаканами  блестела красиво  выточенная вещица, очевид-  но, предназначенная
для  меня,  отражая  весь  скудный  свет, из-  лучаемый  маленькой подвесной
керосиновой лампой.
     Только гораздо позже, когда мои  глаза привыкли к  полум-  раку, я смог
различать предметы.
     От  стены к  стене  проходил  стальной  стержень,  днем  приво- димый в
движение водяным колесом в реке. Сейчас на нем спало несколько куриц.
     Кожаные  приводные  ремни  на  токарном  станке  болтались,  как  петли
виселицы.
     Из угла выглядывала  деревянная статуя Святого  Себастьяна, пронзенного
стрелами На каждой стреле также сидело по курице.
     Открытый гроб, в котором время от времени шуршала во сне пара кроликов,
стоял в головах жалких нар, служивших точильщику постелью.
     Единственным  украшением  комнаты  был  рисунок под зеркалом в  золотой
раме,  окруженный  венцом.   На  нем  была  изображена   молодая  женщина  в
театральной  позе с  закрытыми  глазами и  полуоткрытым ртом, об-  наженная,
прикрытая лишь фиговым листком, столь белоснежная,  как будто бы она сначала
окунулась в гипсовый раствор, а затем стала моделью.
     Г-н Мутшелькнаус  покраснел немного,  когда заметил,  что я остановился
перед картиной, и пробормотал: - Это  моя госпожа- супруга в то время, когда
она отдала мне руку для вечного союза. Она была собственно..., - он запнулся
и закашлялся, затем продолжил объяснение: -  ... мраморной нимфой ... Да, да
Алойзия - так зовут Аглаю на самом деле ( Аглая, моя госпожа- супруга, имела
несчастье  совершенно непостижимым образом по-  лучить от  ее благословенных
господ-родителей постыдное  имя  Алойзия, закрепленное святым Крещением). Но
не правда ли,  господин Таубеншлаг никому не расскажет об этом! От этого мо-
жет пострадать артистическая судьба моей госпожи-дочери. Гм. Да.
     Он подвел  меня  к  столу  и с поклоном предложил мне кресло и светлого
пива.
     Он,  казалось,  совсем забыл, что  я  - подросток, которому нет  еще  и
пятнадцати  лет,  потому что  он  говорил  со мной,  как со  взрослым, как с
господином, который и по рангу и по обра- зованию намного выше его.
     Вначале я  думал, что он хотел просто развлечь меня своими разговорами,
но вскоре я обратил внимание, какой напряженной и испуганной становилась его
речь всякий  раз,  когда я  огляды-  вался на  кроликов; он тут же  старался
отвлечь  мое  внимание  от  бедной  обстановки  своей  мастерской.  Тогда  я
постарался заста- вить  себя сидеть спокойно и не позволять взгляду блуждать
по сторонам.
     Неожиданно  он  разволновался.  Впалые  щеки   его  покрылись  круглыми
чахоточными пятнами.
     Из его слов я все отчетливее  понимал, каких невероятных  усилий стоило
ему передо мной оправдываться!
     Я чувствовал себя тогда еще настолько ребенком, все  что он рассказывал
настолько превосходило мои способности понима-  ния, что постепенно странная
тревога, которую пробуждала во мне его речь,  переросла в тихий необъяснимый
ужас.
     Этот ужас, который год от года  въедался в меня все глубже и глубже, по
мере того,  как я становился  мужчиной, всякий раз просыпался во мне с новой
силой, когда эта картина возникала в моих воспоминаниях.
     В процессе того, как я осознавал всю чудовищность бытия, давлеющего над
людьми,  слова  точильщика  представали  предо  мной  во  всей их  подлинной
перспективе  и глубине, и  меня часто охватывал кошмар, когда я вспоминал об
этой  истории  и  переби-  рал  в  уме страницы  трагической  судьбы старого
точильщика.  И  глубокий мрак, окутывавший его  душу,  я чувствовал в  своей
собственной  груди,  болезненно переживая чудовищное несоот-  ветствие между
призрачным  комизмом точильщика и его возвышен- ной и одновременно глубинной
жертвенностью  во имя ложного идеала,  который, как обманчивый свет, коварно
привнес в его жизнь сам сатана.
     Тогда, ребенком,  по впечатлением  его рассказа, я мог  бы сказать: это
была  исповедь  сумасшедшего,  предназначенная не  для моих ушей,  но я  был
вынужден слушать,  хотел я  того  или нет,  как будто чья-то невидимая рука,
желавшая впрыснуть яд в мою кровь, удерживала меня.
     Были мгновения, когда я ощущал себя дряхлым старцем: так живо вселилось
в меня безумие точильщика. Я казался себе од- них с ним лет или даже старше,
а вовсе не подростком.
     - Да, да, она была великой знаменитой актрисой, -  прибли- зительно так
начал  он. - Аглая! Никто в этой жалкой дыре не догадывается об этом. Она не
хотела, чтобы об этом узнали. Понимаете ли, господин  Таубеншлаг,  я не умею
выразить то, что хотел бы. Я едва могу писать. Ведь  это останется между на-
ми,  останется тайной?  Как и раньше..,.  как и раньше... с  крышками...  Я,
собственно,  умею писать только  одно слово...  -  Он взял кусочек  мела  из
кармана и написал на столе: - Вот это: "Офелия".  А свободно читать я вообще
не могу.  Я, собс- твенно, -  он нагнулся и заговорщически  прошептал мне  в
ухо, -  извините  за  выражение, -  дурак. Знаете ли, мой  отец, который был
очень и  очень  сильным человеком,  однажды,  когда  я, еще ребенком, поджег
клей, запер меня в почти уже готовый желез-  ный гроб на 24  часа  и сказал,
что я буду заживо погребен. Я, конечно, поверил этому...  Время, проведенное
в  гробу, было  для меня  столь ужасным, как долгая, долгая вечность  в аду,
которой нет конца, потому что я не мог двигаться  и почти не дышал. Я сжимал
зубы от смертельного страха... Но зачем, - сказал он  совсем тихо, - зачем я
поджег этот клей?
     - Когда меня извлекли из гроба, я потерял  разум и дар ре- чи.  Впервые
только через  десять лет я мало-помалу начал учиться говорить. Но не  правда
ли, господин Таубеншлаг, эта тайна останется между нами! Если люди узнают об
этом  моем  стыде,  это может повредить артистической  карьере  моей  госпо-
жидочери. Да.  Гм. Как только мой счастливый отец однажды нав- сегда вошел в
рай, его похоронили в том же самом железном гробу. Он оставил  мне свое дело
и деньги, так как был вдов. И тогда  небесное знамение было ниспослано мне в
утешение - я так плакал, что думал, что умру от скорби по умершему отцу. Это
был посланный ангелом господин  Обер-Режиссер, господин Парис. Вы  не знаете
господина  актера  Париса?  Он  приходит  каж-  дые  два  дня  давать  уроки
актерского   мастерства   моей   госпо-   же-дочери.  Имя  у   него   как  у
древнегреческого бога Париса. Это - провидение от начала до конца. Да. Гм.
     - Моя теперешняя супруга  была в  то  время еще молоденькой.  Да. Гм. Я
хочу  сказать  -  еще  девушкой.  А  господин Парис гото- вил  ее к  карьере
актрисы. Она была мраморной нимфой в одном тайном театре в столице. Да. Гм.
     По  обрывочным  фразам и непроизвольным  коротким паузам,  которыми  он
перемежал свою речь, я заметил, что  его  сознание  время от  времени как бы
угасает и потом, вместе с дыхани-  ем, вновь просыпается. Это было похоже на
приливы и отливы.
     "Он еще  не  оправился  от  той  ужасной  пытки  в железном  гро- бу, -
чувствовал я инстинктивно, - он и сегодня как заживопог- ребенный".
     - Ну, и как только я унаследовал магазин, господин Парис посетил меня и
объявил,  что  знаменитая  мраморная  нимфа  Аглая случайно увидела меня  на
похоронах, в тот момент когда она ин- когнито проезжала через наш город. Гм.
Да. И  когда  она увидела,  как  я рыдаю  на могиле отца,  она  сказала... -
Господин  Мут- шелькнаус вдруг резко встал и стал декламировать  с пафосом в
окружающее пространство: маленькие водянистые глазки его го- рели, как будто
он созерцал слова, начертанные огненными буквами... Тут она сказала: "Я хочу
быть  опорой  в  жизни этого  простого человека и светом  во мраке,  светом,
который  никогда не  померкнет. Я  хочу родить  ему ребенка,  жизнь которого
будет  посвящена только искусству. Я  хочу  помочь его Духу открыть глаза на
высшие сферы  бытия, а  сама  должна буду разбить  свое сердце в глуши серых
дней. Прощай искусство! Прощай слава!  Прощай лавровый венец! Аглая уходит и
никогда не вернется об- ратно! " Да. Гм.
     Он вытер рукой пот со лба и снова медленно опустился на стул, как будто
воспоминания оставили его.
     - Да.  Гм. Господин Обер-режиссер громко рыдал  и рвал  на себе волосы,
когда мы  втроем сидели  у  меня  на  свадьбе.  И вдруг он закричал: "Если я
потеряю Аглаю, мой театр рухнет. Я - кон-  ченый человек. " - Да. Гм. Тысячи
золотых  монет,  которые  я  ему  вручил, конечно, было недостаточно,  чтобы
облегчить его поте- рю.
     -  С  тех  пор  он  всегда  печален. Теперь,  когда  он  открыл большой
драматический  талант у моей дочери, он опять немного оживился. Да. Гм. Она,
должно  быть, унаследовала  его от своей  матери. Да,  мно- гих детей  еще в
колыбели  посещает муза. Офелия! Офелия! - Внезапно  его ох- ватило какое-то
дикое вдохновение. Он схватил меня за руку и начал сильно трясти:
     -  Знаете ли Вы,  господин  Таубеншлаг,  что  Офелия, моя  дочь  - дитя
милостию  Божией?  Господин Парис всегда  говорит, когда  он  получает  свой
пенсион в моей мастерской: "Когда вы ее зачали, мейстер Мутшелькнаус, должно
быть,  сам Бог Весталус присутствовал при этом! "  Офелия  - это..., - и  он
снова пере- шел на шепот, - ... но это - тайна, такая же..., ну, такая же...
как с крышками... Гм. Н-да. Офелия появилась  на свет через шесть месяцев...
Гм. Да. Обычные дети появляются через  девять... Гм. Да. Но это не  чудо. Ее
мать  тоже  родилась  под  ко-  ролевской   звездой.  Гм.  Только   ее  свет
непостоянен. Я имею  в  виду звезду. Моя жена  не  хотела  бы, чтобы об этом
кто-нибудь узнал, но Вам я могу сказать, господин Таубеншлаг: знаете ли, что
она уже почти сидела  на  троне! И если бы не я - слезы подступают к глазам,
когда  я думаю  об  этом  -  она сегодня  си-  дела бы в карете  запряженной
четверкой белых коней... Но она снизошла ко мне... Гм. Да.
     - А  с троном,  - он поднял три пальца,  - было так, кля- нусь честью и
блаженством, что я не лгу. Когда г-н Обер-ре- жиссер Парис был молод( я знаю
это из его собственных уст), он был  главным визирем  при  арабском короле в
Белграде. Он обучал там для его  величества высочайший гарем.  Гм. Да. И моя
нынешняя супруга Аглая, благодаря ее талантам, была назначена первой дамой -
по-арабски ее  называли  "май  Тереза".  У  нее был  чин  первой  эрзац-дамы
высочайшей левой руки его Величества.
     Но  на  его  Величество  было  совершено покушение, и  г-н  Парис и моя
супруга ночью были вынуждены  бежать по  Нилу. Да. Гм. Затем, как вы знаете,
она стала мраморной нимфой в одном  тайном те- атре, который организовал г-н
Парис, пока  она не  отказалась  от лавров...  Г-н  Парис также оставил свою
профессию и живет здесь только  ради образования Офелии. "Мы все должны жить
только ради нее, - всегда говорит он. - И ваша святая обязан- ность, мейстер
Мутшелькнаус,  приложить все силы, чтобы  дар актрисы  в  Офелии не погиб  в
самом зародыше из-за  отсутствия денег". -  Видете ли, господин  Таубеншлаг,
это -  тоже причина, почему  я должен - да вы уже знаете! - заниматься таким
сом- нительным делом...  Изготовление гробов  не  окупается. Сегодня слишком
мало людей умирает. Гм. Да... Я мог бы обеспечить об- разование моей дочери,
но знаменитый  поэт, господин профессор  Гамлет  из Америки, требует слишком
много денег. Я представил ему долговое обязатель  ство и  сейчас должен  его
отрабатывать. Гм. Да... Господин профессор Гамлет, собственно, молочный брат
господина  Париса, и как только он прослышал про большой та- лант Офелии, он
сочинил  специально  для  нее  пьесу. Она  называ-  ется "Принц Дании".  Там
кронпринц должен  жениться  на  госпоже  моей дочери,  но ее величество, его
госпожа-мать, не разреша- ет, и поэтому Офелия топится. Моя Офелия топится!
     Старик прокричал это и после паузы продолжал:
     -  Когда я это услышал, у меня затрепетало  сердце.  Нет, нет, нет! Моя
Офелия  свет  очей  моих,  все мое счастье не  должна  то-  питься!  Даже  в
театральной пьесе!  Гм.  Да.  И  я  пошел кланяться г-ну Парису,  долго  его
упрашивал,  до тех пор, пока он  не на- писал письмо профессору Гамлету. Г-н
профессор  ответил, что  он сделает так: Офелия выйдет замуж за кронпринца и
не  погу-  бит себя, если я подпишу долговое обязательство... И я поста- вил
под ним три креста... Вы  наверное, будете смеяться, г-н Таубеншлаг,  потому
что это всего лишь театральная пьеса, а не действительность. Но понимаете, в
пьесе мою Офелию также зовут Офелией. Знаете, г-н Таубеншлаг, Я конечно рад,
но что, если вдруг моя Офелия после  этого действительно утопится?  Господин
Парис  всегда мне говорит: искусство выше действи- тельности... Но что, если
она все же утопиться? Что со мной тогда будет? Тогда было  бы лучше, чтобы я
задохнулся тогда в железном гробу!
     Кролики громко зашуршали в своем гробу. Точильщик вздрог- нул испуганно
и пробормотал: "Проклятые кролики! "
     Последовала пауза; старик утерял нить разговора.  Он, каза- лось, забыл
о моем существовании, и глаза его не видели меня.
     Немного погодя он