рит  она всегда, - ведь  только  благодаря тебе  я научилась этому на
земле.  Моим  самым  горячим желанием всегда было стать  актрисой,  и только
благодаря тебе, папа, это исполнилось".
     Старик  замолчал и восторженно  посмотрел на небо. Я по- чувствовал  на
языке отвратительный горьковатый привкус. Разве мертвые лгут? Или он все это
придумал? Почему Офелия не ска- жет ему правду, пусть в  мягкой форме,  если
она может общаться с ним?
     Страшная  мысль,   что  царство  лжи  может   распространяться   и   на
потустороннее, тревожит мое сердце.
     Потом  я  начинаю  понимать. Близость  Офелии  захватывает  ме- ня  так
сильно, что истина  мгновенно предстает предо мной и  я  знаю: это только ее
образ,  но  не  она сама  приходит  к нему  и говорит  с ним.  Это  иллюзия,
порожденная  его  собственным жела- нием.  Его сердце еще не стало холодным,
как мое, и поэтому он видит правду искаженной.
     -  Мертвые могут делать  чудеса, если Бог  позволит  им это, - начинает
снова старик, - они могут стать плотью и кровью и ходить меж нами. Ты веришь
в это? - Он спросил это твердым, почти угрожающим голосом.
     - Нет  ничего невозможного,  -  уклончиво  отвечаю я.  Старик  выглядит
довольным и замолкает. Затем он поднимается и уходит. Не попрощавшись.
     Через мгновение он  возвращается, встает напротив меня и произносит:  -
Нет, ты не веришь  в это! Офелия хочет, что- бы  ты сам  увидел  и уверовал.
Пойдем!
     Он  хватает  меня  за  руку,  как  будто  хочет  потащить  за  со- бой.
Колеблется. Прислушивается, как будто слышит чей-то  го- лос. - Нет, нет, не
сейчас, - бормочет он про себя рассеянно, - жди меня здесь сегодня ночью.
     Он уходит.
     Я смотрю ему вслед. Он  идет нетвердой походкой, как  пь- яный, держась
за стену дома.
     Я не знаю, что мне и думать обо всем этом.


        "XI"
     ГОЛОВА МЕДУЗЫ
     Мы сидим за столом в небольшой, несказанно убогой комнат- ке: точильщик
Мутшелькнаус, маленькая горбатая  швея, о которой в городе поговаривают, что
она  -  колдунья;  толстая старая  женщина,  мужчина с длинными волосами (их
обоих я никогда ра- нее не видел) и я.
     На шкафу  в  красном  стекле горит  ночник,  над  ним висит картинка  в
светлых тонах,  изображающая  Богоматерь, сердце  ко-  торой  пронзают  семь
мечей.
     - Давайте помолимся, - говорит мужчина с длинными  волоса- ми,  ударяет
себя в грудь и начинает бормотать "Отче наш".
     Его  худые  руки  очень  бледны,  как  будто  они  принадлежат  бедному
малокровному школьному учителю; его босые ноги обуты в сандалии.
     Толстая  женщина  вздыхает и икает, как  будто в любой  мо- мент готова
разразиться слезами.
     - Потому что твое есть  царствие и  сила,  и слава  ныне и присно, и во
веки веков.  Аминь.  Давайте  образуем цепь и  споем,  потому что духи любят
музыку, - произносит мужчина с длинными волосами скороговоркой.
     Мы берем друг друга за руки на поверхности стола, и муж- чина и женщина
тихо начинают хорал.
     Оба они поют фальшиво, но такое неподдельное смирение и умиление звучит
в их голосах, что это меня невольно захваты- вает.
     Мутшелькнаус сидит неподвижно; глаза его сияют в  радост- ном ожидании.
Благочестивое  пение умолкает. Швея засыпа- ет; я слышу ее хриплое  дыхание.
Она положила голову на руки на столе.
     На стенке тикают часы; кругом мертвая тишина.
     -  Здесь  недостаточно силы,  -  говорит  мужчина  и  смотрит  на  меня
укоризненно, как будто я виноват в этом.
     В шкафу что-то потрескивает, будто ломается дерево.
     - Она идет! - шепчет взволнованно старик.
     -  Нет,  это  -  Пифагор, -  поучает  нас мужчина с  длинными волосами.
Толстая женщина икает. На  этот  раз  трещит  и  хрустит в  столе, руки швеи
начинают ритмически подергиваться в такт ее пульсу.
     На  мгновение  она поднимает голову - ее  зрачки закатились под веки  и
видны только белки... Затем она снова роняет голо- ву.
     Однажды  я  видел, как  умирала маленькая  собачонка;  это  было  очень
похоже. Она перешагнула порог смерти, чувствую я.
     Ритмическое постукивание ее  руки по  столу  продолжается. Кажется, что
сама ее жизнь перешла в этот стук.
     Под моими  пальцами я  ощущаю тихое шуршание  в дереве,  как  будто  бы
надуваются и лопаются мозоли. Когда они  разрываются, из них как  бы исходит
леденящий холод, расширяясь и паря над поверхностью стола.
     - Это Пифагор,  - грудным  голосом уверенно говорит мужчина с  длинными
волосами.
     Холодный  воздух  над  столом  оживает  и  начинает  вибриро-  вать;  я
вспоминаю о "мертвящем северном ветре", о котором тогда, в полночь, говорили
капеллан и мой отец.
     Вдруг  в комнате  раздается  громкий стук: стул,  ев котром сидит  швея
отброшен, сама она распростерлась на полу.
     Женщина и  мужчина  поднимают ее на  скамейку,  стоящую у ка- мина. Они
отрицательно  качают головой, когда я спрашиваю их, не поранилась ли она,  и
снова садятся к столу.
     С моего места видно только тело  швеи; лицо  скрыто в тени, падающей от
шкафа. Внизу перед домом проезжает груженая по- возка, так что стены дрожат;
стук колес давно затих, но дро- жание стен странным образом продолжается.
     Может,  я  обманываюсь?  Или,  может  быть,  мои  чувства  нас-  только
обострены, что  я  могу улавливать  то, что  уже соверши- лось давно: тонкую
вибрацию вещей, которая угасает гораздо позже, чем принято обычно считать?
     Иногда я вынужден закрывать глаза:  так возбуждающе дейс- твует красный
свет ночника.  Там, куда  он  падает,  формы  пред-  метов  разбухают  и  их
очертания  растворяются друг  в друге. Те-  ло швеи напомирает рыхлую массу,
теперь она уже соскользнула со скамейки на пол.
     Я  твердо  решил  не  поднимать   взгляда,  пока  не  произойдет  нечто
значительное. Я хочу остаться господином над своими чувствами.
     Я ощущаю внутреннее предупреждение: будь  настороже! Какое- то глубокое
недоверие возникает во  мне, как будто нечто дь- явольскиковарное,  какое-то
зловещее существо, как яд, просо- чилось в комнату.
     Слова  из письма  Офелии: "Я  буду с  тобой и уберегу  тебя  от  всякой
опсности", всплывают так отчетливо, что я почти слышу их.
     Внезапно  одновременно  из  трех  уст раздается крик: "Офе-  лия!  "  Я
открываю  глаза  и  вижу:  над телом  швеи парит  сине-  ватый  направленный
вершиной вверх конус, сотканный из кольцеобразно- го тумана.  Второй  конус,
похожий на первый, спускается с  по- толка. Его вершина направлена вниз: она
тянется к  вершине первого,  пока они  не сливаются друг  с другом,  образуя
некое подобие огромных, в человеческий рост, песочных часов.
     Затем  внезапно  эта  форма,  как  изображение  в   магическом  фонаре,
наведенном чьей-то рукой на резкость, стала четко очерченной - и перед  нами
возникла Офелия, живая и реальная.
     Она появляется так  отчетливо  и телесно, что  я  громко  вскрикиваю  и
порываюсь броситься к ней.
     Но крик ужаса во мне - в моей собственной груди - крик ужаса, в котором
различимы два разных голоса, в последнее мгновение сдерживает меня:
     "Скрепи свое сердце, Христофор! "
     "Скрепи свое  сердце! " - отдается эхом во  мне, как будто одновременно
кричат мой первопредок и Офелия.
     Призрак с бледным лицом  подходит  ко мне. Каждая складка одежды  такая
же,  как  и  была  при  жизни.  То  же  выражение  лица,  те  же  прекрасные
мечтательные глаза, черные длинные ресницы, красиво очерченные брови, тонкие
белые  руки. Даже губы  алые и дышат свежестью. Только на ее волосы накинуто
покрывало. Она ласково склоняется надо мной, я  чувствую биение  ее  сердца;
она  целует меня в  лоб  и  обвивает руки  вокруг моей  шеи.  Тепло ее  тела
проникает в  меня. "Она  ожила! - говорю я себе,  -  не  может быть никакого
сомнения! "
     Кровь  моя  закипает и недоверие начинает  таять  от сладкого  ощущения
счатья, но все  тревожнее кричит во мне голос Офелии, как будто в бессилии и
отчаянии она ломает себе руки:
     "Не  оставляй меня! Помоги мне!... Ведь он просто надел мою  маску! " -
разбираю я наконец слова. Затем голос исчезает, как будто рот зажат платком.
     "Не оставляй  меня!  " Ведь это был зов  о помощи! Он  пронзил меня  до
глубины души!
     Нет, нет, моя Офелия, ты, которая живешь во мне, я не ос- тавлю тебя! Я
стискиваю зубы  -  и холодею...  холодею от не- доверия. "Кто этот "Он", кто
надел маску Офелии? "- спра- шиваю я в своем Духе и пристально вглядываюсь в
лицо  призрака.  Вдруг  в  лице  фанто-  ма  появляется  выражение  каменной
безжизненной статуи, зрачки сужаются, как если бы в них хлынул поток света.
     Как  будто молниеносно какое-то существо сжимается  от страха,  что его
узнают; это происходит очень  быстро,  но  в промежутке одного единственного
удара  моего  сердца  я  вижу,  что  в  глазах  призрака  вместо меня самого
отражается крошечный об- раз чьей-то чужой головы.
     В  следующий  момент  призрак  отстраняется  от  меня  и сколь-  зит  с
распростертыми объятиями  к точильщику,  который, громко  плача от  любви  и
счастья, обнимает его, покрывая его щеки по- целуями.
     Неописуемый ужас охватывает меня.  Я чувствую,  как волосы встают дыбом
от страха.  Воздух, который  я  вдыхаю,  парализует мои легкие,  как ледяной
ветер.
     Образ  чужой  головы, крошечный, как  булавочная  головка, но  при этом
более ясный и отчетливый, чем все, что может разли-  чить глаз, стоит передо
мной.
     Я смыкаю веки и пытаюсь удержать этот образ перед собой. Лик  призрака,
постоянно обращенный ко мне,  все  время пытается ускользнуть -  он блуждает
вокруг,  как искра в  зеркале.  Затем  я  заставляю  его остановиться, и  мы
смотрим друг на друга.
     Это - лицо существа, одновременно похожего  и на  девушку, и на  юношу,
полной непостижимой, нездешней красоты.
     Глаза без  зрачков  пусты,  как у мраморной статуи,  и сияют  как опал.
Легкое, едва различимое, но еще более пугающее от своей скрытности выражение
всеразрушающей безжалостности играет на  узких, бескровных, тонко очерченных
губах,  с чуть-чуть  поднятыми  вверх  уголками. Белые зубы сверкают  из-под
тонкой, как шелк, кожи - чудовищная усмешка костей.
     Этот  лик  есть  оптическая точка между двумя мирами,  дога- дываюсь я;
лучи какого-то исполненного ненависти мира разру- шения собраны в нем, как в
линзе.  За ним скрывается  бездна всех  растворений,  и сам ангел смерти  по
отношению к ней явля- ется лишь бледным и жалким отражением.
     "Что это за призрак, который принял сейчас  черты Офелии? - спрашиваю я
себя  испуганно. -  Откуда  он  пришел?  Какая  сила  вселенной оживила  его
поддельную видимость? Он ходит, двига-  ется, полный  прелести и доброты,  и
все же это - всего лишь маска сатанинской силы. Неужели демон просто сбросит
маску и ухмыльнется  нам с адским коварством - и  всего лишь для того, чтобы
оставить двух бедных людей в отчаянии и сомнениях? "
     "Нет, -  понимаю я, - ради  такой ничтожной  цели  дьявол  не  стал  бы
открывать себя.  "И  то ли первопредок шепчет  во мне, то ли это живой голос
Офелии  раздается  в моем сердце, то ли бессловесный опыт моего собственного
существа обращается ко мне, но только я понимаю: "Это безличная сила всякого
Зла действует на безмолвные  законы природы,  совершают чудеса, ко- торые на
самом деле не  что иное, как  адская, марионеточная игра противопоставлений.
То, что носит сейчас  маску Офелии,  это  не какое-то существо,  пребывающее
самостоятельно во вре- мени и пространстве. Это - магический образ из памяти
точиль-   щика,  ставший  видимым  и  ощутимым  при   особых  метафизических
обстоятельствах, чьи логика и законы  нам неизвестны. Быть мо- жет, он явлен
лишь  с  дьявольской целью  еще больше расширить ту бездну, которая отделяет
царство  мертвых  от  царства  живых. - Еще не обретшая чистую  персональную
форму  душа  истеричной  швеи,  просочившаяся  из  медиумического тела,  как
пластическая магнетическая  масса,  скрытая  ранее под  оболочкой,  породила
этого фантома из тоски точильщика. Это - голова Медузы, сим- вол нижней силы
притяжения, заставляющей  окаменеть. Это ее  работа, хотя здесь  и  в  малом
масштабе. Это она приходит к бед- ным, благославляя их, как Христос. Это она
крадется, как тать, ночью в жилище человека.
     Я  поднимаю  взгляд: призрак исчез, швея  хрипит, мои руки еще лежат на
столе, другие свои уже убрали.
     Мутшелькнаус склонился ко мне и шепчет:  "Не говори, что  это была  моя
дочь Офелия.  Никто не  должен знать, что она мертва. Они  знают только, что
это было явление существа из рая, которое меня любит. "
     Как комментарий к моим  размышлениям торжественно звучит голос человека
с длинными волосами. Сурово, как школьный учи- тель, он обращается ко мне:
     -  Благодарите  Пифагора  на   коленях,  молодой  человек!  По  просьбе
господина  Мутшелькнауса  я обратился  к  Пифагору через  медиума,  чтобы он
допустил  Вас  на  наш  сеанс,  и  чтобы  Вы  смог- ли  избавиться от  своих
сомнений...  Духовная  звезда Фикстус  потерялась  в мировом  пространстве и
слетела   на  нашу   зем-  лю.  Воскрешение  всех  мертвых   близко.  Первые
первозвестники  это- го уже в  пути. Духи умерших будут ходить меж нами, как
обыч- ные люди, и дикие звери  будут питаться травой, как в  Эдемском  саду.
Разве это не  так? Разве  Пифогор  не говорил нам  об этом?  Толстая женщина
крякает утвердительно.
     -  Молодой  человек,  отбросьте бренный мир! Я прошел всю  Европу  ( он
указал на  свои  сандалии) и  говорю  Вам:  нет  ни  од- ной улицы  в  самой
маленькой деревне, где сегодня не было бы спиритов. Вскоре это движение, как
весенний  поток,  разольется  по  всему  миру.  Власть  католической  церкви
подорвана, ибо Спа- ситель на сей раз придет в своем собственном образе.
     Мутшелькнаус и  толстая  женщина кивают в восторге, в этих  словах  они
услышали радостное  известие,  которое обещает  им  исполнение их страстного
желания.  Для  меня, однако,  они  прев-  ращаются  в пророчество о какой-то
страшной грядущей эпохе.
     Так  же, как перед этим  я  видел голову  Медузы в глазах призрака, так
теперь из  уст человека  с  длинными  волосами  я  слушаю ее голос.  В обоих
случаях она скрыта под личиной вели- чия и благородства. Но в действительсти
это  говорит  сейчас  раздвоенный  язык  гадюки  мрака.   Медуза  говорит  о
Спасителе, но имеет в виду Сатану. Она  говорит, что дикие  звери будут  пи-
таться  травой,  но  под  травой  она  подразумевает  несметное  мно- жество
доверчивых людей, а под дикими зверьми - демонов отча- яния.
     Самое  страшное  в  этом  -  то,  что  я  чувствую:  это  проро- чество
исполнится!  Но  еще страшнее то,  что оно  состоит из смеси истины и адской
лжи. Воскресшие мертвецы будут не горя- чо любимыми ушедшими существами,  по
которым рыдают и скорбят оставшиеся в живых, а лишь пустыми масками умерших.
Танцуя, они придут  к живым, но это не будет началом  тысячелетнего царства.
Это   будет   балом   ада,   сатанинским  ожиданием  первого  крика  петуха,
нескончаемой космической Страшной Средой в са- мом начале Великого Поста.  "
Так что  же,  время отчаяния  для  старика и  других  присутствующих  должно
начаться уже сегодня?  Ты этого хочешь? - Я слышу, как глухая вопросительная
усмешка  звучит в голосе  Медузы.  - Я не хочу  тебе  мешать, Христофор! Го-
вори! Скажи им, что ты хочешь  избежать моей власти, скажи им,  что ты видел
меня в глазах  фантома,  которого  я  создала из ра- кового зародыша гниющей
оболочки души той швеи и которого я заставила двигаться... Скажи им все, что
ты знаешь, а я помо- гу тебе сделать так, чтобы они поверили!
     Я нахожу справедливым  то, что ты  хочешь выполнить долг одного из моих
слуг. Что ж!  Будь  посланцем Великого  Белого Доминиканца,  который  должен
принести  истину, как того  хочет твой славный  первопредок! Так будь слугой
этой  светлой исти- ны,  а  я  охотно  помогу  тебе в  этом  крестном  пути!
Мужественно  скажи им  здесь истину, я уже зараннее наслаждаюсь тем, как они
будут радоваться принесенному тобой спасению! "
     Трое  спиритов выжидательно  уставились на меня. - Что я скажу  в ответ
человеку с длинными волосами? Я вспоминаю  то место в письме Офелии, где она
просит меня помогать ее отцу. Я колеблюсь: должен ли я сказать то, что знаю?
Один взгляд в блестящие от  блаженства глаза старика лишает меня мужества. Я
молчу.
     То, что раньше  я знал простым  рассудком, как "знают" все человеческие
существа, сейчас наполняет всю мою  душу.  Это -  пылающий  опыт переживания
того страшного разрыва, который пронизывает всю природу, и не ограничивается
одной только землей.  Это - война между Любовью и Ненавистью, трещина  между
Небом и Адом,  которая достигает и царства  мертвых,  простира-  ясь и по ту
сторону могилы.
     Только  в сердцах  оживших в Духе мертвые  обретают  настоя- щий покой,
чувствую  я. Только  там  - для них  отдых и  прибежище. Когда  сердца людей
погружены  в  сон,  тогда  спят  и  мертвецы.  Ког-  да  же  сердца  духовно
пробуждаются, тогда оживают и мертвые, тогда они оживают и принимают участие
в мире проявления, но без тех мучений и страданий, которым подвержены земные
су- щества.
     Сознание своего  бессилия и совершенной беспомощности ох- ватывает меня
, когда я раздумываю: что  я должен сделать сей- час, пока  еще лишь от меня
зависит, промолчать или  начать  го-  ворить? И что мне делать  потом, после
того,  как  я  достигну  магического   совершенства,  повзрослев  и  духовно
окрепнув?  Близко то  время, когда  учение  о  медиумизме  охватит все чело-
вечество, как чума. Это я знаю наверняка.
     Я  рисую себе  картину: бездна  отчаяния  поглощает  людей,  когда  они
постепенно, после мгновения короткого головокружи- тельного счастья,  видят,
что мертвые, которые встали из мо- гил, лгут,  лгут, лгут  еще страшнее, чем
способны  лгать  живые существа,  что  это - всего  лишь призраки, эмбрионы,
продукты адских совокуплений!
     Какой пророк будет достаточно смел и велик, чтобы пре- дотвратить такой
духовный конец мира?
     Внезапно  посреди  моего  молчаливого разговора с  самим  со-  бой мною
овладело  странное чувство: как если  бы  обе  мои  руки,  которые  все  еще
бездействующе   покоились  на  столе,  схватило  невидимое   существо.   Мне
показалось, что образовалась новая магнетическая цепь, подобная той, которая
была в начале сеан- са, но только теперь один я был ее участником.
     Швея поднимается с пола  и подходит к столу.  Ее  лицо спо- койно,  как
если бы она была в полном сознании.
     -  Это - Пифа.... Это -  Пифагор! -  запинаясь  произносит че-  ловек с
длинными  волосами.  Но  неуверенный  тон  его  голоса  вы-  дает  сомнение.
Нормальный, трезвый вид медиума, кажется, сму- щает его.
     Швея смотрит в упор на меня и произносит глубоким мужским голосом: - Ты
знаешь, что  я - не Пифагор! Быстрый взгляд, брошенный вокруг меня, дает мне
понять, что другие не слышат, что она говорит. Ее лицо ничего не вы- ражает.
Швея кивает  утвердительно: "Я  обращаюсь только  к тебе, уши других  глухи!
Замыкание рук  -  это магический  процесс. Ес- ли между  собой замкнуты руки
тех, кто  еще  духовно не ожили, то  из бездны Прошлого  поднимается царство
головы Медузы, и глубина извергает лярвы умерших существ.  Цепь живцых рук -
это защитная стена,  которая окаймляет обитель Верхнего Света. Слуги  головы
Медузы  -  это наши инструменты,  но они этого не знают. Они думают, что они
разрушают, но  в  действительности они  созидают пространство будущего.  Как
черви,   пожирающие  па-   даль,  разъедают   они  труп  материалистического
мировоззрения,  чей гнилостный запах, если бы не они, заразил  бы всю землю.
Они надеются, что придет их день, когда они пошлют призраки мертвых к людям.
Мы  пока  позволяем  им радоваться. Они  хотят  создать пустое пространство,
называемое безумием  и  предельным отчаяни