арушили -- заругались, охальниками
обозвали,  да  полотенцами  прочь  погнали.  Покликали  подружек с соседнего
луга,  да  шумной  смешливой  стайкой подались к темнеющим поодаль зарослям,
где  в  густом  окружении кустов черемухи, ив и ракит пряталось круглое, как
тарелка,  озеро.  Парни  же  наоборот,  через узкую полоску кустов перешли к
соседям, и тоже пошли смыть с себя жар да пот -- в другую сторону.
       Благодать   несказанная,   по  самую  шейку  погрузиться  в  ласковую
прохладу.  Тело,  утомленное  за  долгий день жарой, работой, соленым потом,
налипшей  сенной  трухой,  кажется,  стонет  от  сладкой истомы. Девицы, кто
охает  в  притворном  испуге, по колено зайдя, ладошкой воду черпает, руки и
плечи  обмывает, а кто с разбегу, с визгом в воду бросается. Крики, смех. На
робких  водой  плещут, а они и протестуют испуганно, и хохочут одновременно.
Вода  у  берега  будто  кипит,  по  озеру  волны мягкие покатились, скромные
желтые кувшинки и бело-розовые чаши лилий закачались вверх-вниз.
       Накупались  девицы,  наплескались, озябли. Хоть у берега вода теплая,
а  чуть поглубже зайди -- пугают холодные струи придонных родников. Да после
купания   и  есть  сильней  захотелось.  Девушки  на  берегу,  будто  стайка
лебедушек   белых.  Косы  отжимают,  рубашки  да  сарафаны  на  мокрое  тело
набросить  спешат --  солнышко  зашло,  не  греет  уже,  а  после воды дрожь
пробирает.
       -- Алена, хватит уж! Выходи!
       -- Я сейчас, не ждите меня.
       -- Да одна что ль останешься?
       -- Такая   благодать,   из  воды  выходить  неохота.  Я  еще  чуточку
покупаюсь. Вы идите, я догоню.
       Дружные  уговоры и упреки не помогли, и подружки, наказав догонять их
поскорее, скрылись за кустами.
       Алена  на  спину  легла, в высокое небо глаза подняла. Оно уже темное
совсем  стало,  звезды  загорелись,  еще редкие по-вечернему. Обманула Алена
подружек.  Не  станет  она их догонять. Понятно, куда они торопятся -- после
ужина,  когда  старшие  по балаганам на покой разойдутся, для молодежи самое
счастливое  время  настанет.  Дружок, луга, ночь, звезды, сено дурманящее --
что  еще  надо  для  счастья? А Алене торопиться куда? Навстречу злым глазам
Ивана,  или  постылой  опеке  Ярина? И того и другого у ней уже столь много,
что  камнем  сердце  давит.  Не пойдет она к вечернему костру, плохо там ей,
все не так, неправильно.
       А  вот  сейчас --  хорошо. Надо только отпустить от себя думы тяжкие,
опустить  их в воду, отдать тихому дыханию ветра -- пусть несет прочь. Лежит
Алена  без  движений,  глаза  закрыв.  Кажется, что неслышно поднялась снизу
большая  ласковая ладонь, и медленно и плавно качает ее, баюкает. Как девицы
жаловались, что вода холодна? Наоборот, будто теплые ленты снизу к Алене
       струятся,  ткут  теплый  кокон.  В  ушах  тихо  всплескивает, журчит,
неясным  шепотом  льется...  Знает Алена, -- если вслушаться, распознает она
этот  шепот.  Язык  воды  ей  ведом,  как  и  шелест леса, шорох трав, дробь
дождей...  Иной  раз  Алена  думает,  что если бы люди умели остановить свой
суетливый  бег,  послушали  бы  то,  что  тишиной  зовут,  тоже  неведомые и
чарующие  голоса услышали бы. Для этого и дара особого не надо. Но не хотят,
не умеют, не знают.
       Алена   же   будто   растворилась  в  озерце,  стала  частью  его,  и
одновременно --  каждая  капля  воды,  каждый  стебелек подводных трав стали
частью Алены, наполнились ею...
       Не  всплеснув,  движения  единого не сделав, головой вперед Алена под
воду  ушла, выгнулась гибко, и неторопливой рыбкой ко дну скользнула. Дивный
мир  звучащего  безмолвия  открылся  ей. Слабым зеленоватым светом светилось
все,  что обитало здесь, и сама вода казалась пронизанной волшебным сиянием.
Плавно  шевелились  водоросли, следуя току придонных течений. Длинные стебли
лилий  густо  тянулись  вверх, как странный лес из нитей. Алена тихо плыла у
самого  дна.  Провела  рукой по живому придонному ковру. И на короткое время
след  ее  руки  обозначился  более  ярким свечением. Две рыбки вились вокруг
Алены,  сновали  под руками, плыли рядом, приглашая поиграть с ними. Алена и
сама  чувствовала  себя  такой  рыбкой, знала, что могла бы поиграть с ними,
стать  в воде такой же легкой и стремительной. Но играть ей не хотелось. Она
медленно всплыла на воздух и поплыла к берегу.




Глава девятая

то ли про счастье, то ли про горе

       Мягкие  всплески не вносили разлада в ту гармонию мироздания, которой
человек --  обычно -- чужд. Они были сродни шуршанию ветра в камышах, плеску
волны  о  берег,  вечерним играм рыбешек, когда они на мгновение выпрыгивают
из  воды, и, серебристо блеснув чешуей, плюхаются назад. Все это было единой
симфонией  покоя,  разлитого  в  воздухе  позднего  вечера.  И  когда  Алена
неторопливо  выходила  на  берег,  казалось,  что  шла  она  в  едва слышном
хрустальном  звоне -- капли воды стекали и падали, разбивались о поверхность
воды.  Мягкая мурава встретила у самой кромки берега, легла под ноги, парной
вечерний  воздух  обернул,  как  нежной  простыней.  Закинула  Алена руки за
голову,  свернула  волосы  в  жгут,  от воды выжимая. И замерла так с легкой
улыбкой  на  устах,  отдавая  нагое  тело  ласковой  неге -- прилетел легкий
ветерок,  невесомым  теплым  дыханием  своим  стал  сушить  капельки озерной
влаги.
       Вдруг  встрепенулась  испуганно Алена, обернулась резко. В трех шагах
от  нее, в сумраке, особо густым за низко поникшими ветвями ивы, стоял Иван.
Заколотилось  сердце  Алены --  вспугнутым  мотыльком упорхнуло великолепное
ощущение   единения   и  взаимопонимания  с  нечеловеческим  миром.  Сердито
зашумели  камыши,  прыснули  с  берега  маленькие  зеленые лягушата. Ветерок
взвился,  опоясал  холодным  вихрем  и  кинулся в крону дерева, возмутив его
тихую  печаль.  Длинные  плети  метнулись потерянно, и беспокойно залепетали
листья. Алена обхватила себя за плечи.
       -- Уходи!
       Рубашка  ее  на  ветвях лежит, как раз с Иваном рядом. Шагнула Алена,
потянулась  к  ней,  а  Иван  смахнул  не  глядя,  на траву уронил. В слабом
сумеречном  остатке  зоревого  света  не  увидал  он, как переменилась Алена
лицом.  Бледность  согнала  со  щек  румянец  стыдливости,  глаза  сузились,
сдерживая гневный сполох, и в голосе от мольбы ничего не осталось.
       -- Зачем пришел? -- прозвучало резко, с недобрым вызовом.
       -- Забоялся,  что  мавки  тебя  утащат, --  усмешливо промолвил Иван,
бесстыдно рассматривая Алену.
       -- Зряшная забота.
       -- Да вижу уж.
       -- Так уходи!
       -- Ноги нейдут.
       Алена  близко,  только руку протяни. И протянул. Смял грубо запястья,
оторвал  ладони  от плеч, рывком Алену к себе притянул, больно губами своими
в  нежные  девичьи  губы  впился. Целовал зло, не жалеючи -- так не от любви
целуют,  может --  от  ненависти.  Опомнился,  когда почуял, что будто куклу
тряпичную  целует --  отстранил  резко,  как  сам  у себя отобрал. Помедлив,
проговорила Алена тихо:
       -- Сладко ли ворованное, Иванко?
       Вспыхнул Иван.
       -- А нищему и объедки с господского стола сладки!
       -- Кто ж господин?
       -- А  то  не знамо? -- мрачная усмешка искривила губы. -- Ярин, кто ж
еще?! --  ответным  вызовом  зазвенел  голос,  да  переломился  в  отчаянной
боли: --  Только  не  любит он тебя, Алена! Жалеют ведь когда любят, а он не
жалеет!  Сейчас  вон только бахвалился перед парнями, как горячо любишь его.
Рассказывал,  как  намедни  вечор  ездила  ты  с ним дальние покосы глядеть.
Смеялся, что травы теперь там не взять -- примяли, мол, всю...
       Алену  будто  изо  льда  в кипяток кинули, от боли прикусила губу. Но
сказала ровно, без страсти:
       -- Одеться дашь?
       Иван  наклонился торопливо, поднял одежку Аленину, протянул виновато.
В сторону отвернулся.
       Неверными руками оправив на себе сарафан, проговорила Алена тихо:
       -- Так поверил ты Яриновым речам, Иванко.
       Иль  спросила,  иль горькую думку вслух выговорила. Но Иван ответил с
горечью:
       -- Да  как  не верить, Алена, когда своими глазами видел -- в село-то
вы вместе въехали.
       -- Догнал  он  меня  уж  перед  самой  околицей.  Откуда  ехал --  не
спрашивала,  может,  и  с  покосов. Я же проведала бабу одну в Дубровине, на
сносях она.
       -- Неужто напраслину он... Зачем?!..
       -- Затем, что из правды сказать нечего.
       -- Алена... -- голос прервался хрипотой. -- Прости, Алена...
       Отвернув  лицо  в  сторону,  молчит Алена. Не оттого, что простить не
хочет...  Когда больно ранил душу ее Иван -- была сила терпеть. Но от мольбы
его  отчаянной  встал в горле горький комок слез... Молчит Алена, потому что
не может слова молвить. Иван лицо ее в ладони взял, тихо к себе повернул.
       -- Прости, жаль моя...
       Заглянул  в  глаза, --  дрожат  звезды  в двух озерах, полных горькой
обиды.
       -- А  коль  знаешь  наказание  по  вине  моей -- снесу с радостью. --
Алена... Аленушка...
       Качнулась  она  к Ивану, прислонилась лицом к теплой груди, услышала,
как  колотится  его  сердце.  Замер  Иван,  будто  не поверил. Потом руки на
Алениной  спине  скрестил,  прижал  бережно,  молча  приник  щекой  к мокрым
волосам. И тут взорвалась тишина ликующей соловьиной трелью.
       Отстранилась Алена, глаза через слезы улыбкой засветились:
       -- Нам с тобой поет, Иванко.
       Но он без улыбки глядел.
       -- Скажи,  что  не  держишь  сердца  на меня, Алена. Я ведь и не тебя
обидеть хотел... Над собой изгалялся... над любовью своей...
       -- Теперь  все  хорошо... все прошло... Забудь. Нет, погоди. Пообещай
одно.
       -- Что хочешь!
       -- Пообещай, что с Ярином связываться не станешь.
       Запнулся  Иван  с ответом. Алена руку подняла, по щеке его провела, с
ласковым упреком позвала:
       -- Иванко!
       И  как  мог  он  устоять  пред ее нежным прикосновением, пред голосом
чарующим? Сдался сей же миг:
       -- Обещаю тебе, что только захочешь, лада моя.
       -- Бог  ему  судья,  Иванко.  Потешился он всласть лжой своей. Теперь
забудь о нем.
       -- А ты?
       Улыбнулась Алена, головой покачала:
       -- Неужто  все  еще  думаешь,  что  Ярин для меня хоть сколько-нибудь
значит?  Никогда.  И  ни  на  единую  короткую минуточку. Выкинь ты эти свои
думушки, Иванко.
       -- А  я никогда не знал, что так радостно бывает пожелания исполнять!
Скажи, чего еще хочешь, Аленушка?
       -- Да   мне   больше   и   желать   нечего, --  засмеялась  Алена. --
Исполнилось  вдруг все, что желалось. Разве что вот это: чтоб никогда больше
неправда  нам  глаза  не  застила.  Чтоб были мы сами хозяева своим думам да
заботам.
       -- Свет  мой,  Алена. Шел сюда, как слепой -- черно вокруг было. И во
мне  одна  только  боль  черная. И любовь моя казалась ржавой занозой, живую
душу  изъязвившей.  Сейчас  в  то  и не верится... Будто солнце во мне, весь
радостным  светом  его полон... Ты -- свет мой, Алена. Глазам не верю, рукам
не верю, только держал бы тебя вот так, чтоб вдруг не исчезла, не растаяла.
       -- Разве  похожа  я  на клочок тумана? -- засмеялась Алена. -- С чего
мне таять?
       -- В  снах  моих  ты  тоже не была снежной дивой, а проснусь -- и нет
тебя. Заместо тебя одна лишь тоска беспросветная. Оттого и боюсь теперь.
       -- А это не сон.
       -- А вдруг сон?
       -- Но кто ж кому снится тогда?
       Рассмеялся Иван и вдруг на руки Алену подхватил.
       -- Да  я не отпущу тебя никуда! Будь ты живая иль только мечта моя --
никуда не пущу больше!
       С  тихой  счастливой  улыбкой  положила Алена голову ему на плечо, не
сказала  ничего, только подумала, что и сама она боится поверить тому, как в
миг  короткий  горе  счастьем  обернулось, сколь непрочна оказалась стена из
лжи, что усердно возводил между ними Ярин.
       Показалась  им  ночь  одним мгновением быстролетным и одновременно --
безбрежной,  просторной,  огромной,  как бездонное звездное небо. Потому что
ночь  эта  смогла  вместить  и  любовь  их, и счастье бескрайнее. Сравнялась
короткая  летняя  ночка  со  всеми  днями, что сгинули, ложью и непониманием
отравленные.  Теперь  казалось, что уж и не были те дни столь горьки, потому
что  вели  к  сегодняшней  чаровнице-ночи.  И  удивлялись теперь, какой злой
морок  дурманил им глаза и мысли, водил, как слепых, окольными закоулками да
тупиками, скрывал прямой и короткий путь, хоть был-то он на самом на виду.
       И  все  ж --  пролетела ночка. Только-только налилась чернотой, а уже
обозначилось   близкое   утро   посветлевшим  небом.  Не  успели  влюбленные
наглядеться  один в другого, надышаться друг другом, еще и рук не разнять...
а  птицы уж распелись во всю, зорька полыхнула в полнеба и отгорела, погожий
денек обещая.
       На  виду  у  всех,  рука  об  руку  вернулись Иван с Аленой из росных
лугов.  И  лица  их  столь просветлены были, так глаза лучились -- будто шли
они  в  невидимом  сиянии своего счастья. И так велико оно было, что одарили
они  каждого,  кто  видел  их.  Как  будто частичка их света западала в души
людей,  и тепло людям становилось, радостно невесть от чего, на устах улыбки
расцветали, и хотелось делать добро.
       Алена к Любице подошла, сказала виновато:
       -- Не держи зла на меня.
       Подняла девица понуренную голову, глянула на Ивана, на Алену.
       -- Ты ведь не держишь... а я знала, как будет...
       И  никто  не увидал, как Ярин быстро в заросли густые отступил -- так
тени бегут от света.
       Ярин  нарочно изгадал некую причину, рано по утру заявился к соседям.
А  причина  одна была -- Алена. Ночью он подходил к ее балагану и пустым его
нашел.  Ждал до рассвета. Уж когда люди просыпаться начали, скрылся в кусты,
к  себе побрел. Да вскоре назад вернулся, во чтобы то ни стало надо было ему
увидеть Алену, тревожные думы свои успокоить. И увидел -- с Иваном.
       Опомнился  в  согре непроходимой, чуть ли ни в болотине -- под ногами
уж  слякотно  чмокало.  Как  оказался  тут --  не  помнил.  Будто сила какая
вогнала  Ярина  в  комариный  сумрак,  в паучьи тенета. В волосы мелкий гнус
набился,  лицо  все  облепил.  С  яростью стер его Ярин, вломился напрямую в
чащу,  сминая  кусты  и ветки, выдрался на свет. Оглянулся, как будто боялся
кого увидать за своей спиной, дернул губами в злой усмешке:
       -- Ну, гляди теперь...
       Кому те слова назначены были, может, он и сам не знал.




Глава десятая

приведет нас еще на другое свидание

       Новости  по  селу  быстро  разлетаются -- вроде и покоса еще никто не
покидал,  а  в  селе  уж  знают  все.  Пересудов  ни на один и не на два дня
хватило.  Говорили  разно.  С одной стороны, всем очевидно было, что Алена и
Иван,  как две половинки целого. А с другой -- уж больно яростного врага они
нажили, никто бы себе такого не пожелал -- избави Господи!
       Алена  с  Иваном  не таились, ни любви, ни счастья своего от людей не
прятали,  и  люди  принимали  это, вроде так оно и быть должно. Хотя другому
кому  такая  открытость  не сошла бы за так просто, осудили бы старшие. А от
этих --  лишь радости вокруг прибывало. Любовались на дивно прекрасную пару.
А  все  ж  любование  это  как  вроде  тенью  сумрачной  обладало, тревожным
выжиданием  горчило.  Никто  и не надеялся, и не верил, что Ярин такую обиду
лютую  безответно  снесет.  Но  шли дни за днями и -- ничего. Ярин вроде как
нашел  себе  утеху  со  старыми  дружками.  И  пьяным, и веселым, и злым его
видали,  но  и  только. Если у Ярина и лежало что на сердце супротив Алены и
соперника  счастливого --  там он все и похоронил, но ни к Алене, ни к Ивану
и близко не подходил.
       И  никто  не знал, даже Ивану Алена не сказывала, что была-таки у нее
с Ярином встреча.
       Случилась  она  заблизко после того, как с покосами управились. Ярин,
видать  глаз  с нее не спускал, искал случая свидеться наедине. Момент такой
ему  представился  на  второй  или  третий  день. Теленок куда-то утянулся с
утречка  пораньше,  и  объявился,  когда  Иван стадо уже на пастбище выгнал.
Алена  непослушника  поругала  для  виду,  а сама и радешенька -- телка-то в
стадо  гнать  надо,  а то коровушка весь день неспокойна будет, того и гляди
домой сбежит. Лишняя причина с Иваном увидеться, не в радость ли?
       Как  Ярин углядел ее? А только едва Алена обогнула ближний перелесок,
он  уж  тут  как  тут,  на коне скрозь лесок наперехват проскочил. Перерезал
дорогу,  осадил  резко коня прямо пред Аленой, соскочил в горячке, будто все
еще гнался, остановиться не мог.
       -- Охолони! Гляди, теленка мне испужал, -- кивнула Алена на телка.
       Тот,  хвост  задравши, прочь по лугу несся. Правда, недалеко ускакал.
Остановился,  постоял, уставясь на нежданную напасть, никакой беды от нее не
увидал и принялся щипать траву.
       Ярин, будто не слышал и не видел ничего, за руки ее схватил:
       -- Алена!..
       -- Да  уймись  же! --  Алена  резким движением стряхнула его руки. --
Успокойся!
       -- А  где  взять  покою,  Алена,  когда  день  и ночь как на жестоком
костре  горю?  Нету  мне  покою  нигде,  ни  в  сне,  ни  в вине, ни в утехе
любовной.  Да  что покою? Мне воздуху нету, света нету -- мне только и воску
в свечечке, что одна лишь ты.
       -- Ярин,  что ж, не знал ты раньше, что не всегда, чего хочется, то и
можется?  Видать  впервой  это с тобою, когда за вкусным куском потянулся, а
он  не  твоим оказался, чужим? Брать легко. А отказаться -- сила нужна. Слаб
ты, Ярин?
       -- Кусок  лакомый --  прихоть. А ты не прихоть, Алена. Все, что имею,
отдал  бы  за  одну  тебя, все к ногам твоим положил бы. За тебя убить могу,
аль сам умереть. Веришь ли, Алена?
       -- Умереть  быстро  и  красиво, на моих глазах? Да чтоб, по разумению
твоему,  горевала об тебе всю жизнь да каялась? Не знаю, может и верю. Но на
медленном костре гореть -- ты, вишь, не согласный, -- усмехнулась Алена.
       -- Не  смейся  ты надо мной, Бога ради! Я как в бреду горячечном, сам
не  знаю, на что способный. Тошно мне, Алена, не доводи до греха. Я сам себя
боюсь.  Чем  умолить  тебя,  не  знаю.  Знаю  только,  не  улестят  тебя  ни
богатство,  ни  знатность рода моего. Так спаси душу мою, Алена, не дай ей в
тяжком  грехе  сгинуть.  Люблю  тебя  крепко. И молюсь на тебя, и проклинаю.
Помоги  же!  Пусть  он  уходит, сделай так, ты можешь. Пусть все станет, как
было.
       -- Как было, уже не станет. Зачем пустые слова говоришь?
       -- Не  пустые, --  упорно  замотал Ярин головой. -- Ты можешь, захоти
только.
       -- Хочешь  исхитриться  в одну воду дважды не зайти? Увы, не под силу
то никакому человеку, как бы ни хотелось!
       -- Человеку, может и не под силу. А ты -- человек ли?
       Удивленно глянула Алена.
       -- Только человек, Ярин.
       -- Тогда покорись мне.
       Теперь уж изумление расплескалось в Алениных глазах.
       -- Покориться?!  Тебе?! --  Рассмеялась  искренне. -- Да в уме ли ты,
Ярин? Одной лишь Божьей воле я буду покорна.
       Вспыхнул  Ярин, метнулся было к Алене, да будто невидимая и невиданно
крепкая  паутина упруго назад его откинула -- то Алена ладошку между собой и
ним поставила.
       -- Ох,  остерегись  Ярин до меня касаться, -- почти пропела, в глазах
ни  злости,  ни  гнева, одни смешливые искорки скачут. Но вдруг пропали они,
будто  туча  грозовая  надвинулась,  молниями  опасными  сверкнула: --  И не
только до меня. Ивану обиду какую учинишь -- не пожалею тогда.
       Бледный  от  ярости, отшатнулся Ярин, круто отвернулся к коню своему,
лицом к холке приник, стиснув в кулаках вороную гриву.




Глава одиннадцатая

про разговор вблизи лунного мостика

       Не  все  слова  Ярина  пустыми  были.  Угроз  его  Алена мимо ушей не
пропустила.  Уже с самой той счастливой ночи она заботу имела, ждала от него
какой-нибудь  выходки  не