ном человеке.
       И  вот шел он по пыльной улице, вроде совсем как странник обычный, но
что-то было в нем, что люди признали: "Он!.."
       Отворяли  широко ворота и двери, выходили с поклоном, с надеждой, что
в  их  дом  войдет  и  будет  это  все равно, что благословение на счастье и
благоденствие...  Но  старец на привет приветом отвечал, поднимал руку, чтоб
крестным  знамением  осенить, и так же не спеша шел дальше. И дошел почти до
околицы,  когда  из  проулка  старцу  навстречу  быстро  вышла девица, будто
выпорхнула.  Седовласый  странник как вкопанный стал, глаз с нее не сводя, и
она  так же стояла, но глядела на него с улыбкой, чуть склоня голову на бок.
И  в  прекрасных  ее  незабудковых  глазах  не  было  и тени благоговения, с
которым глядели на него другие.
       Толи  это  долго  было,  толи  мгновения  короткие  они друг на друга
глядели,  а  потом  девица  поклонилась низко старцу, подошла и взяла его за
руку,  и  он пошел за нею. Люди же глядели им в след и дивились той странной
схожести,  которая  бросалась  в  глаза  теперь, когда странник и девица шли
рядом.  Они  оба  были  высоки и легки в движениях, будто земля не тянула их
тяжестью.  Длинные седые волосы старца не были тусклыми и безжизненными, они
падали  на  плечи  волнами и ярко серебрились на солнце. А у девицы золотые,
буйные,  с  рыжеватым отливом кудри как будто сами светились солнечно. И еще
схожесть  была  в  том,  что  невозможно было глазу проскользнуть по ним без
остановки,  напротив,  приковывали, зачаровывали они людские взоры. И стояли
люди,  разные характером и нравом, глядели кто радостно, кто растроганно, со
слезой,  кто  восхищенно,  но ни один -- завистливо, злобно ли, аль с другой
какой недобротой.
       Девушка  растворила  широко воротца перед гостем, но старик не вошел,
остановился.
       -- В  счастливый  дом иду. Живущие в нем менее других нуждаются, чтоб
вошел я в него.
       -- Это нужно тебе самому, -- приветливо улыбнулась девица.
       Они  сидели  за  пустым  столом  и смотрели друг на друга. И никто не
признал  бы сейчас старца с пронзительным взором, наделенного чудесной силой
в  старике  с  устало опущенными плечами, а глаза... глаза, как много было в
них  и  как  поразили  бы  они  случайного  соглядатая.  Нет, не поразили --
сразили бы на месте.
       Они  сидели  так,  пока в дом не вошел, чуть пригнув в дверях голову,
высокий  широкоплечий мужчина и девица взглянула на него вспыхнувшими светом
глазами.
       -- Дарена, гость у нас! Да за пустым столом!
       Старец  встал  неторопливо,  повернулся  во  всей  своей  благородной
красоте, прямой, высокий, с величественной осанкой.
       -- Господь  благослови  тебя,  добрый  хозяин.  А  только  задушевную
беседу ни на какое самое богатое угощение не поменяешь.
       -- Ты  прав,  мудрый  странник.  Но  коль  прервал я вашу беседу, так
значит самое время трапезе подошло.
       -- Ты  рано так. Случилось что? -- Дарьюшка быстро подхватилась из-за
стола, глядела обеспокоено.
       -- А  как  же  не  случилось.  Ко мне сосед, Добролюб верши прилетел,
беги,  говорит,  домой  спехом,  там  у  тебя такое!.. Аж перепугал. Садись,
странный  человек,  раздели  с нами нашу пищу, -- позвал Иван и, утерев руки
полотенцем, тоже присел к столу.
       Дарьюшка  положила  руки  ему  на  плечи  и осталась так на несколько
секунд, будто позволяя гостю полюбоваться на них двоих.
       К вечеру старец засобирался в путь.
       -- Да  что  это ты надумал?! -- возмутился хозяин. -- Куда на ночь? И
думать не смей, никуда мы не пустим тебя!
       -- Мне  что  день,  что  ночь,  все едино. Страшна только ночь в себе
самом.  А  коль ее прошел, тогда уж ничего не страшно. Не останавливай меня,
добрый хозяин, так надо.
       -- Но  люди  ждут увидеть тебя, слова мудрые услышать. Ведь подумают,
что не поглянулось тебе у нас, и чего ждать им тогда окромя беды.
       -- Я  к  вам приходил. А люди... Не тревожься, они ничего не скажут и
беды никакой ждать не будут. Проводи меня, Даренушка.
       Шагнув  через  порог,  старец  повернулся  лицом в дом и, благословив
жилью, отдал после земной поклон и дому, и хозяевам.
       Дарьюшка  проводила  недолгого  гостя  за  околицу.  По  обе  стороны
наезженной  дороги  легли  поляны,  дорога  нырнула  в ложбинку, потом опять
устремилась  вверх.  У  подножия  взгорка  старик  остановился, повернулся к
провожатой.
       -- А  ведь  я знаю тебя, девица, -- сказал он слова, которые будто бы
и  сказаны  уже  были  в  той  молчаливой  беседе.  Но  это  он  должен  был
проговорить  вслух потому, что про вину свою молчать легче, чем назвать ее и
повиниться.
       -- И  я  знаю кто ты, старец Михаил. Иван тоже. Мы рады, что довелось
еще свидеться.
       -- Значит, простили?
       -- Давно. Даже не в этой жизни, -- ясно улыбнулась она.
       -- Счастливцы. А я несу вину, как веригу.
       -- Тогда  я  велю тебе снять ее. Жизнь твоя и дары, тобой обретенные,
свидетельство тому, что давно искупил ты вину свою.
       Из  груди  старика  вырвался  долгий  вздох, будто и впрямь скинул он
тяжкую  ношу  с  себя. Дарьюшка привстала на цыпочки и прикоснулась губами к
его щеке.
       -- Спаси  тебя  Бог,  детонька, --  в  чистых  глазах старца блеснули
слезы. -- Теперь иди назад, я хочу побыть здесь один.
       Недвижным  изваянием  он  стоял  в  траве  у дороги, скрестив руки на
посохе,  и смотрел на село, лежащее перед ним напротив, на пологом склоне. У
странника  было  смутное ощущение, что только что побывал он в каком-то ином
мире,  на странном островке, обтекаемом Временем-рекой. Лебяжье было вроде в
точь   тем   самым,  которое  оставил  он  студеным  осенним  рассветом,  но
одновременно  неуловимо другим. И дело не в том, что он не был здесь столько
времени,  совсем  не  в том. И "столько" -- это сколько? Он не знал, сколько
лет  ему.  За  долгую-долгую  жизнь  случалось  ни раз, что одного и того же
человека  он видел сперва несмышленышем, потом женатым, рядом с собственными
детьми,  а  потом --  немощным  стариком  при смерти. А сам он все шел и шел
длинными  своими  дорогами,  которым  не  видно  было конца. Сперва, как мог
утешал,  мучительно  старался  отыскать нужные слова, чтоб донести до разума
другого  то,  что  знал,  испытал,  перечувствовал  сам.  Павшего  не топтал
никогда,  сам  считал  себя  таким  же,  потому  чужой грех пропускал сквозь
собственную  душу  и  коль  находил  даже  самые малые крупицы света в чужой
душе,  указывал  на  них,  помогал  опереться, чтоб выбраться из безысходной
неправедности.  А  не  находил --  оставлял другому частицу своей души: вот,
обопрись  только.  И  сам ежечасную поддержку чувствовал: Господь не оставил
его,  укреплял, давал силы и мудрость, наделял талантами, о коих прежде и не
помышлялось...  А  сколько  лет  длится  путь его -- кто знает. Он тоже стал
островком  и  живет  по другому времени, такая вот милость великая дана ему.
Разве  ж одной короткой жизнью можно было искупить ту преступную вину?.. Или
может,  иное  ждет  его -- вечное скитание по чужим дорогам и чужим грешным,
болящим душам?..
       А  Иван  молод.  Хоть  и  не  тот уже ясноликий хлопец, что щелкал по
утрам  кнутом,  будил  баб  лебяжинских.  Но  все ж молод, силен, легок, и в
ковыльной  шапке  волос  не различить седины. А ведь ровесники. Только каким
счетом считать?
       Ложбинка   между  тем  стала  затягиваться  беловатой  дымкой,  потом
реденький  молочный  разлив  пополз  вверх  по  склонам.  В  далеких оконцах
засветились  огни.  Теперь  взгорок  с  деревней и впрямь казались островом,
плывущим  в неведомом пространстве. И огни светились как маячки для тех, кто
потерялся  в  белой,  бездушной  пустоте.  Звали,  обещая  кров  и  участие,
домашнее тепло, сытный ужин за столом, где соберется дружная большая семья.
       Но  он  был  Странник,  домашний  покой и уют звали других, странника
ждала  дорога. Он наклонился, отыскал в траве котомку, закинул ее за спину и
шагнул на Дорогу.

       Спасибо за светлое и чистое, грустное и радостное.
       Это не повесть- это сплетение чувств.
Natali,
4 сентября 2001 г.