.  Когда  в жизнь вторгается
принцип "око за  око", то жизнь бежит по замкнутому кругу  и конец  только в
одном,  в смерти, так разве не нелепость -- нести в себе самом обреченность,
возможно ли пасть ниже?
     -- Вам письмо, -- сказала Кэтти.
     Это оказался пакет из Министерства Безопасности. Меня просили о встрече
на 16.00  в  кабинете...  Я  только подумал, что есть  время отдохнуть,  как
телефонный звонок опять нарушил мои планы.
     -- Здравствуйте, это Рейн, -- сказал в трубку слабый голос.
     -- Я узнал вас...
     -- Морис,  я нашел Томашевского, я  как  раз нахожусь неподалеку от его
дома, это в Иври, здесь еще кабачок с забавным названием.
     -- Это удача, -- честно говоря, я не верил, что Рейн найдет профессора.
     -- Что, если мы навестим его сегодня вечером? -- спросил Рейн.
     -- По рукам.
     -- Тогда  в десять  на...  --  Рейн  запнулся и  замолчал...  в  трубке
послышались короткие гудки.
     Он не перезвонил, и через минуту я уже мчался в Иври-Сюр-Сен.
     Надо признать, мне повезло, мои поиски увенчались успехом скоро.
     Кабачок  с забавным  названием  "Верблюд  Макс"  оказался  тем самым, о
котором  говорил  Рейн.  Бармен,  на  мгновение  задумавшись,  сказал,  что,
пожалуй, видел человека, похожего на того, кого я ему описал.
     -- Он звонил из бара, в той кабинке, но сразу  после  этого ушел, с ним
были два господина, один из них даже заплатил за вашего приятеля.
     -- Мутанты?
     -- Думаю,  нет.  Мсье, я не присматривался  к  ним, но мутанты  ко  мне
наведываются  редко,  --  почти  с  гордостью  сказал он,  затем  дружелюбно
посмотрел на  меня и добавил,  -- ничего  особенного  в  них не было. Вашего
роста, прилично одеты, вот только лица я не разглядел.
     Поблагодарив разговорчивого  бармена, я  покинул  кабачок и  вернулся к
машине.  Теперь  я  знал,  что  Рейна  похитили  или  арестовали,  но  тогда
незаконно. Что, впрочем, одно и то же, но загадкой оставалось -- кто?
     По  тротуару  шла  молодая  парочка,  мое  внимание  привлекла  она  --
миловидная шатенка, в мини, с красивыми ногами,  на него  даже не  взглянул:
парень как парень, только бритый наголо, но  он проводил меня третьим глазом
на  затылке.  Промчался  на  велосипеде  то  ли  мальчик,  то  ли девочка...
Заплетаясь в  собственных ногах,  ковылял пожилой господин,  сгорбившийся, и
показавшийся мне знакомым...Это был Томашевский!
     Профессор заглянул в небольшой магазинчик, пробыл там с минуту-другую и
вышел уже со свертком  в руках. Его дом оказался в  двух шагах. На пороге он
обернулся, огляделся  по  сторонам, на  секунду задержавшись мутными пьяными
глазами на моем авто...
     Я ехал  по  Парижу и  в  который раз  удивлялся, как  изменились  улицы
города,  их содержание;  будто  развлекаясь,  я даже  попробовал вести  счет
увиденным по пути людям. Итог: сорок четыре на двадцать в пользу мутантов. И
если  мне  говорили,  что  мутанты  составляют  не  более  чем  пятую  часть
населения, то не означало ли это, что четыре  пятых парижан, а, наверное,  и
французов,  или  населения  всего  мира, уподобились  то  ли кротам,  то  ли
маленьким сереньким мышкам, да, да -- маленьким сереньким  мышкам, разве  не
прячутся те по норам и щелям, едва заметив человека, сделавшего неосторожное
движение. И как они жалки в своем паническом страхе...
     Министерство  Безопасности,   наверное,   относилось  к  тем   немногим
структурам государства, куда  еще не  проникли мутанты.  В этом я  убедился,
когда  попал в офис на N-авеню. Впрочем,  позднее я понял, что и здесь могут
быть исключения.
     Кабинет,  где  мне назначили  встречу, я  нашел без труда и,  выждав  у
дверей оставшиеся до 16.00 несколько минут, после доклада секретаря вошел.
     -- Здравствуйте, мое имя Морис де Санс.
     -- Входите, входите. Райхард Куен,  -- представился хозяин кабинета. Он
встал  из-за стола мне навстречу и протянул руку. Пожимая ее, я думал, какая
она влажная  и слабая. Признаться, схожее впечатление производил и тот, кому
она принадлежала.  Лицо Куена  блестело от жира и пота,  сам  же  он  был --
скажем так -- в меру упитанным;  редкие русые волосы  были аккуратно уложены
на прямой пробор. Среднего  роста,  в своем строгом черном костюме он вполне
походил   на   чиновника   госдепартамента,   однако    человека   абсолютно
гражданского,  этакого  респектабельного,  самодовольного  и  гордого  своей
значимостью, но только не  на сотрудника службы  безопасности; его маленькие
зеленоватые  глаза смотрели  радушно и даже  весело, губы  чуть  кривились в
усмешке.
     Он  предложил  мне  присесть,  затем попросив  секретаря  принести  две
чашечки кофе,  так же, как и  я,  устроился в кресле рядом,  по  левую руку.
Очевидно, по его мнению, все это должно было располагать к дружеской беседе.
     -- Давайте  поговорим о  "Большом  Джо",  -- начал Куен,  и  глаза  его
потемнели, -- но чтобы вызвать вас на откровенность, скажу сразу: нам с вами
необходимо установить нормальные союзнические отношения, то есть, по крайней
мере  с  нашей  стороны,  вам  ничего  не  грозит.  Итак,  вы  оказались   в
исследовательском центре  по известным нам причинам. Надеюсь,  вы не  забыли
Роберто... Так вот, я веду с вами переговоры от лица ИНТЕРПОЛа.
     Наш разговор  пошел  об  исследовательском  центре.  Я  не  буду  здесь
пересказывать события,  изложенные  выше,  мне нечего  было  скрывать.  Куен
прерывал  меня  довольно  часто, заостряя  внимание,  как  мне казалось,  на
мелочах.
     --  Ежи...  Ежи  Стовецки...  Значит, вы, мсье  де  Санс, так  сказать,
единственный свидетель, -- задумчиво произнес Куен,  как  только  я закончил
свой рассказ.
     -- Возможно, что-то знает и Артур Крайс, -- предположил я, -- лично для
меня загадка, почему уцелел он, а не кто-то другой...
     -- Ежи?
     Я лишь развел руками.
     -- Артур Крайс все еще в больнице, -- заметил мой собеседник.
     Почему-то я спросил, в какой.
     -- Клиника Фолена, -- ответил Куен.
     -- Если мы союзники, как вы утверждаете, -- мне хотелось понять, так ли
это  на самом деле, -- сегодня вы можете сказать, за чьей спиной стояли люди
из спецслужб, которые тридцать лет назад охотились за мной?
     Куен ответил не сразу, сначала впился в меня взглядом, потом заговорил,
потупив глаза, созерцая узор ковровой дорожки.
     -- К сожалению,  для нас и теперь деятельность "ХZ" остается вне нашего
поля зрения. "ХZ" -- подразделение, о котором вы говорите, но не вы и  никто
другой, даже Томашевский, не представляете для них никакой ценности. Научные
труды этого профессора -- вот их главная цель.
     Он опять вскинул на меня заплывшие жиром глаза.
     -- И это все? -- неудовлетворенный ответом, спросил я,...
     -- Все замыкается на Министерстве обороны...
     Полагаю, Куен все же ушел от прямого разговора на эту тему.  Поднявшись
из кресла, он дал понять, что мне пора.
     -- Мсье  де  Санс, мы,  очевидно,  еще будем нуждаться в ваших услугах,
поэтому не прощаюсь, до свидания и желаю удачи.
     На этом и окончилась моя первая встреча с Куеном.

21.
     Ларчик  открывался  просто: коль скоро Рейна  похитили, когда  он нашел
Томашевского,  не  означало  ли  это,  что все,  так или иначе  связанное  с
профессором, осталось тайной и по  сей день. Но была ли в том снова замешана
"ХZ"? И  что так тщательно оберегалось некими темными силами? -- Я спрашивал
себя и не находил ответа, за этим я и ехал к Томашевскому.
     Двигаясь  в потоке машин я, однако, думал о Куене, о том, насколько  он
верит мне и насколько  можно доверять ему.  Неожиданно я  обнаружил,  что за
мной неотступно следует "мерседес".
     "Ах, Куен,  Куен..."  -- мысленно  сказал  я, почему-то  сразу  обвинив
своего нового знакомого.
     Было  уже  около  шести вечера. Редкие прохожие  постепенно исчезали  с
улиц. В Париже точно наступал необъявленный комендантский час...
     Я  хотел обойтись без погони. Единственным местом, где у меня  был шанс
затеряться   в  толпе,  оставался  метрополитен.   У   ближайшей  станции  я
притормозил, убедился, что "мерседес", обогнав меня, через метров шестьдесят
остановился тоже,  и только тогда лениво  выбрался  из  машины и прогулочным
шагом направился к подземке.
     Минувшие  тридцать лет почти не изменили облик парижского метро, и даже
вагоны  пролетавших  поездов напоминали очертаниями  своих предшественников.
Люди в ожидании электрички  по обыкновению читали прессу, детективы, спорили
о  футболе, или о  политике... Впрочем,  о политике спорили тогда. Теперь  о
мутантах. И вдруг я понял, почему многие так вызывающе резко и смело, иные в
полный голос, поносили здесь мутантов -- потому, что их не  было  вокруг, ни
одного...
     Подул  ветер.  Черное  жерло  туннеля  глянуло   белым  светом.   Народ
заволновался,  засуетился,  прижимаясь  к  краю  платформы.  Поезд  появился
внезапно, теряя скорость, устремился вдоль перрона, как вдруг я почувствовал
что  меня  сносит  вниз  на  рельсы.  Я успел  оглянуться,  увидеть толстого
господина,  толкнувшего  меня,  который, сам  беспомощно  озираясь,  пытался
удержаться  на  платформе,  когда  на  него  напирали  сзади.  Я  увернулся,
наверное, чудом,  а он, сделав один  непонятный отчаянный шаг вперед, рухнул
на  монорельс...  Железный  монстр  растерзал его  в доли секунды.  Я поймал
чей-то острый взгляд и тут же потерял его.
     Поезд  остановился.  Открылись двери. Меня "внесли"  в вагон... И будто
ничего не  случилось... Смерть человека стала равносильна  смерти назойливой
мухи. А поезд уже тронулся, набирая свои "км в час".
     Заметая следы,  я еще несколько раз пересаживался с  поезда  на  поезд,
пока  не убедился, что те, кто навязался мне в  спутники -- отстали. Но одна
мысль непрестанно  терзала  меня  --  что,  если  на месте того несчастного,
которого я даже не успел разглядеть, что, если на его месте, должен был быть
я.
     Ближе к  десяти часам ночи я стоял на хранившей мое одиночество улице и
звонил  в  дверь  дома,  где   жил  Томашевский.  Спустя  десять  минут  моя
настойчивость   была   вознаграждена  --  профессор   все-таки  соблаговолил
переговорить со столь поздним, к тому же непрошеным, гостем.
     -- Кто вы? Что вам надо? -- спросил через дверь старческий голос.
     -- Мое  имя Морис де  Санс. Однажды  мы  уже встречались, тридцать  лет
назад, -- ответил я.
     Последовала  более чем  пятиминутная пауза,  затем щелкнул замок,  и  я
увидел  вконец   опустившегося  человека:  старого,  обрюзгшего,   неопрятно
одетого, небритого,  облысевшего, с  лицом,  словно изрытым оспой, разбухшим
носом и огромными синими мешками под глазами.
     Томашевский посмотрел на меня подозрительным взглядом:
     -- Я вас не помню.
     -- Не удивительно... Тот наш разговор занял  очень немного  времени, но
состоялся  он  за  несколько  часов  до  того,  как в вашем  доме  произошло
убийство, -- напрямую сказал я.
     -- Входите, -- глухо ответил на это профессор.
     Деревянная  лестница,  ведущая  на  второй  этаж, невозможно  скрипела,
распахнутая настежь дверь в комнату была сорвана с верхних петель, а обитель
Томашевского,  лишенная  какого-либо   уюта,  где  вся  мебель  состояла  из
разваливающегося дивана, круглого деревянного, заскорузлого от грязи стола и
шкафа,  но  с  бесчисленным  множеством  стоявших  повсюду  бутылок,  больше
походила на  ночлежку  закостенелого  пропойцы  и нищего,  чем  на  квартиру
профессора с мировым именем, впрочем, одно не мешает другому.
     Павел Томашевский с грохотом опустился на диван и недовольно проворчал:
     -- Однако вы слишком молоды. Молокосос... Так это все ложь...
     Увы,  он не  стал любезнее, раньше это  было терпимо, теперь же  просто
невыносимо. Но я вздохнул и смирился.
     -- Хочу напомнить вам тот день, когда...
     -- Помню, -- буркнул Томашевский.
     -- И  все  же...  Я пришел тогда  к вам  с  просьбой  рассказать мне  о
мутантах...
     -- Хотите выпить? -- вдруг  предложил  профессор, доставая из-за дивана
уже раскупоренную бутылку и два сомнительной чистоты бокала.
     -- Ну, что ж, если это поможет делу, -- согласился я.
     -- Настоящее Бургундское, Романея-Конти, -- точно кровью,  наполняя мой
бокал, приговаривал Томашевский.  Несмотря на убогую обстановку его комнаты,
он мог  позволить себе роскошь пить  самое дорогое вино мира... Странный это
был человек. Но кто из гениев не странен...
     -- Профессор, тридцать лет назад вы бесследно исчезли...
     -- Зачем вы пришли? Если только  за этим, то это касается меня одного и
никого больше, -- устало бормотал Томашевский.
     Я подумал, что, возможно, он прав, и хотел уже расспросить  о Скотте, о
том,  что  связывало  их,  как  вдруг  Павел  Томашевский  заговорил...  Что
заставило его  открыться мне? Думаю, одиночество.  Долгие  годы он никому не
мог  излить  душу  и теперь,  верно,  спешил воспользоваться представившимся
случаем.
     -- Вы что-нибудь смыслите в генной инженерии? Не отвечайте... Вы ничего
не  смыслите в генной инженерии...  А  я  в ней Бог, или  был  им. Я  сорвал
занавес, скрывающий тайну природы человеческой, заглянул  в бездну -- и едва
не сошел с ума. Мне было пятнадцать лет, когда я выбрал для себя дело жизни,
и  ничто  более меня  не интересовало.  Но  сколько бы я  не  шел  наверх, к
вершине, она не становилась оттого ближе, скорее --  наоборот. Нельзя объять
необъятное.  Но даже  того, чего  я достиг... Моих знаний  хватило бы, чтобы
перевернуть весь мир... Я мог бы создать ИНТЕЛЛЕКТ с большой буквы... И Расу
Безумных...   Мужчин  прекраснее  Аполлона,  женщин,  которые  красотой   бы
превзошли Венеру... Я  мог  бы избавить человечество  от всех известных  ему
недугов и продлить жизнь каждого из нас на долгие годы, может быть, на века.
Я мог бы лепить человека, делая его таким, каким хочу  видеть его сам... Это
стало моей  навязчивой  мечтой  -- лепить  человека,  подобно Богу... И Богу
подобного... Но однажды  я понял, что это  невозможно. И даже не потому, что
те, другие,  живущие на  Земле, никогда не смирятся с мыслью, что их обрекли
на  роль  людей второго сорта,  а  потому,  что  нельзя вторгаться  простому
смертному в  святая святых... Я  сказал  себе:  -- Кто я?  Имею ли  я право?
Эволюция -- это  все  тот  же  мчащийся без остановок поезд,  путь  которому
проложен СВЫШЕ, стоит перевести его на другие рельсы  -- и впереди уже  либо
тупик,  либо  катастрофа... Мы --  "HOMO  SAPIENCE"  --  ничтожные  в  своем
тщеславии, говорим о власти над миром, но если это и так, то к власти сейчас
идут  другие; они должны утвердиться, и  они утверждают  себя так, как  того
требует  время...  Все тот же  естественный  отбор, только  утрированный  до
неузнаваемости...  НОМО... HOMO SAPIENCE... HOMO MUTANTUS... Только  себя ни
называют Человек Высшего Разума.
     Профессор  захрипел, что, возможно, означало смех, пока не закашлялся и
не  смолк. После  этого он опустошил  бутылку и добавил  вполголоса,  теперь
совершенно безразлично.
     --  Я  помню тот  день, когда мы  с  вами встретились...  В  тот день я
собственными руками уничтожил свой многолетний труд.
     -- Разве не осталось черновиков? -- вырвалось у меня.
     -- Нет..., -- последовал весьма резкий ответ.
     Минуту спустя я нарушил молчание вопросом о Скотте.
     -- Вы хорошо его знали?
     --   Скотт?  Обыкновенный  мелкий   жулик...  Дерьмо...  Наплевать,  --
пробормотал Томашевский.
     Затем он выставил на стол еще несколько бутылок, того же  Бургундского,
и, будто забыв о моем присутствии, принялся опорожнять их одну за одной.
     От выпитого вина, от страшной усталости, бесконечных волнений и тревог,
я уснул незаметно для себя, здесь же, прямо на стуле.
     Проснулся я под  утро. Светало. Томашевский  спал одетым, свесив правую
руку и ногу с дивана и разбросав вокруг  бутылки. Я вспомнил  о том, что еще
вчера так мучило меня, когда мною овладевал сон.
     "Черновики!... В кейсе из дома профессора были черновики".
     Дома, едва я переступил порог, ко мне бросилась Кэтти:
     -- Мсье! Патриция! Она в больнице Ретуни в тяжелом состоянии.

22.
     -- У нее серьезная травма черепа. Состояние критическое  -- сообщил мне
доктор  в  больнице  Ретуни,  после  того, как  я  объяснил,  кем  прихожусь
Патриции.
     -- Могу я ее увидеть?
     -- Пока нет. Она без  сознания и находится в  барокамере,  в  ближайшие
сутки ее вряд ли переведут в палату.
     Несмотря  ни  на  что,  я   остался  в  больнице.  Впервые  в  жизни  я
почувствовал, как ноет сердце.
     К полудню приехал Скотт. Он казался потерянным...
     -- Знаешь..., ведь я очень люблю  твою дочь, -- почти неслышно произнес
он. Скотт, всегда державший, словно в узде, свои эмоции, неожиданно предстал
передо мной в совершенно ином свете.
     Мне стало его жаль, я снова подумал о  нем как о старом друге, и только
теперь со  всей  остротой  ощутил,  какая пропасть  разделяет нас  -- меня и
Скотта -- ВРЕМЯ...
     --  С  ней  будет  все  хорошо,  --  сказал я, стараясь не выдать  свои
чувства.
     Затем,  вечером,  приехала Элен. Видимо,  ей во Флориду позвонил Скотт.
Увидев меня,  она  в нерешительности  остановилась. Однако все же подошла  к
нам, тихо поздоровалась и, больше  не взглянув на  меня, коротко, вполголоса
расспросила Вильяма о Патриции.
     Мы пробыли там втроем всю ночь.
     Утром следующего дня к нам вышел доктор, принес хорошие новости:
     -- Патриция все еще в реанимации, но кризис миновал. У нее посетитель ,
-- добавил он как-то странно.
     Мы переглянулись. Я подумал, что это могло  означать  только одно. -- У
Пат был Роберто. Даже непонятно, почему я сразу вспомнил именно о нем.
     И я не ошибся. Роберто сидел у изголовья еще спящей Патриции.  Он никак
не отреагировал на наш визит, на лице, обращенном к окну, не дрогнул ни один
мускул.
     -- Кто он? -- очень жестко спросил меня Скотт.
     -- Некто Роберто, -- ответил я, присаживаясь напротив сына Лауры.
     --  Патриции  изменил   вкус?  --  не   сводя  с   Роберто   глаз,  зло
ухмыльнувшись, заметил Скотт.
     Наверное, не  стоило  бы  ему  вести  себя  так у  постели больной,  но
ревность,  очевидно, била через край, и  он,  кажется,  едва сдерживал себя,
чтобы не пустить в ход кулаки.
     -- Я ухожу, господа, -- поднялся Роберто и, обращаясь только к Вильяму,
добавил с холодной усмешкой, -- приятно было с вами познакомиться, мсье.
     Потом  он  простился  с  Элен, чуть задержался, повернув голову  в  мою
сторону.
     Разумеется, никто из нас и не попытался остановить его.
     Но в дверях Роберто обернулся:
     -- Мсье де Санс, вам стоит позаботиться о вашей безопасности, поверьте,
это добрый совет... Что же касается вас, мсье, то для Патриции вы уже никто,
-- сказал он, озадачив меня и вконец испортив настроение Скотту.
     Вскоре  после  этого  пробудилась  ото сна Пат.  Затуманенный взгляд ее
постепенно прояснился, и в глазах промелькнула тревога.
     -- Найдите Анри, -- прошептала Патриция.
     -- Пат, береги силы, --  только и нашелся, что ответить я, естественно,
не зная никакого Анри, и тем более, где его искать.
     -- Отец,  ты должен найти Анри, прошу тебя, -- голос ее набрал силу, --
он живет на улице N, дом 6, квартира 12.
     -- Хорошо, -- кивнул я.
     --  Сколько  времени  я   была  без  сознания?  --  спросила  Пат,  уже
обратившись больше ко всем, нежели к кому-то конкретно.
     -- Прошли всего сутки. Доктор говорит, у  тебя очень сильный  организм,
-- ответила ей Элен.
     -- Сутки! -- глаза Патриции на миг распахнулись, словно ее  объял ужас,
-- Отец, найди его, прошу тебя, и привези сюда...
     Моя дочь дважды назвала меня отцом; назвала  меня так в минуту, когда я
был ей действительно необходим. Для меня это значило немало.
     С  Патрицией осталась  только  Элен.  Скотт изъявил желание  поехать со
мной. Он был увере