Да, да, мсье Крюгер.
     Я подошел к нему:
     --  Я отец мадемуазель,  которая, к несчастью,  так скверно  обошлась с
вами...
     Только теперь, вблизи, я смог оценить, как  постаралась моя  дочь:  все
лицо мутанта было в ссадинах,  синяках, и кровоподтеках, страшно распух нос,
правый рукав пиджака был оборван, весь костюм вывалян в пыли...
     -- Мне не о чем с вами говорить, -- коротко и небрежно бросип он.
     Его "шевроле" тронулся, стремительно набирая скорость.
     После  всего  того, что произошло  с этим господином,  любой бы  на его
месте  имел  право на  резкость и  несдержанность,  но  ему,  как  и  многим
мутантам,  была  присуща эта надменность, низводящая человека (человека,  не
мутанта!) до  уровня  низшего существа,  что,  признаюсь,  взбесило  меня  в
очередной раз  и добавило уверенности -- не  окажись Крюгер тем, кем он был,
Пат вряд ли бы совершила подобное.
     Я  вернулся в  участок,  внес за Патрицию  залог, и  мы вместе  поехали
домой. Дорогой она лишь однажды подала голос, не скрывая своего раздражения:
     -- Кретины! Они еще защищают этих уродов...
     -- Поверь, Пат, полиция далеко не всегда проявляла к ним лояльность, --
обронил я, храня воспоминания давно минувших дней.
     Это  происшествие имело свое продолжение, более того, послужило  некоей
точкой отсчета.
     Вечером следующего дня позвонил Скотт.
     -- Пат дома? -- без предисловий спросил он.
     -- Ее нет, еще с утра.
     -- Морис, ты не против отправиться за город? Обещаю, будет интересно.
     -- Хорошо, -- сразу согласился я.
     -- У клиники, ровно через час...
     Когда я был в назначенном месте, вечерело. Из ворот клиники вышел Скотт
и сел ко мне в машину.
     -- Куда? -- посмотрел я на него.
     -- Ты знаешь замок Харлей? -- не глядя мне в глаза, спросил он.
     -- Нет...
     -- Тогда, с твоего разрешения, я сяду за руль...
     Путь наш  лежал на юго-запад.  Минут сорок  мы  мчались  по автостраде,
затем свернули в буковый лес. Дорога привела нас к старому, довольно шаткому
деревянному  мосту через речку.  Дальше пришлось  идти пешком. Замок, вернее
то, что от него  осталось, -- полуразрушенная  башня и почти  сровнявшаяся с
землей стена -- был совсем рядом.
     -- Как душно... -- впервые за все наше путешествие что-то сказал Скотт.
     Я кивнул -- увы, до этого все мои попытки  завязать с ним разговор ни к
чему не привели.
     Ночь обещала принести с собой если не ливень, то хороший дождь. Сильные
порывы ветра  сменялись минутным  затишьем.  Луна то  и дело  хоронилась  за
тучами... Звезды томились в плену  и порой лишь  на  миг обретали свободу...
Тонкий луч фонарика едва ли помогал нам, и,  когда  Вильям  выключил его, мы
ровным счетом ничего не потеряли.
     -- Нам надо быть осторожнее, -- пояснил он.
     -- От кого мы прячемся? -- Скотт не ответил мне.
     Мы поднялись на  стену. Здесь  я окончательно  убедился,  что Скотт  не
впервые  проделал этот путь: из потаенного места он  вынул веревку с крюком,
привычным движением забросил  крюк на башню и полез  наверх.  Мне ничего  не
оставалось, как последовать за ним.
     На  башне не было даже площадки,  лишь круто  уходящая по  спирали вниз
узкая каменная  лестница. Мы миновали  два яруса, когда на  третьем лестница
неожиданно   оборвалась.   Спуститься   ниже   не   представлялось   никакой
возможности, однако этого и не следовало бы делать... Внизу, на первом этаже
башни  среди яркого света были  люди... Были  юноши и девушки, предававшиеся
плотскому греху, слившиеся, казалось, в один сплошной клубок обнаженных тел.
Наверное,   все,   что  только   может  возникнуть  в  больном  человеческом
воображении,  все  мыслимые и немыслимые,  самые  изощренные формы и способы
совокупления мужчины и женщины, все было здесь, и воистину некую сатанинскую
печать на  весь этот  шабаш накладывало гулкое эхо, сотканное  из  стонов  и
завываний женщин, и учащенного дыхания, но будто дышал один человек.
     Каменный  пол  был  устлан несколькими персидскими  коврами;  здесь  же
находился  покрытый пурпуром  импровизированный помост из деревянных ящиков,
бревен, и досок.  На помосте  стояла  гильотина, со  скамьей  для жертвы, со
всеми необходимыми в таких случаях приспособлениями.
     Вакханалия продолжалась бесконечно долго. Однако  настал  момент, когда
ее рабы, удовлетворившие свою похоть, в  изнеможении  замерли на  персидских
коврах. Тогда я увидел Патрицию.
     Она поднялась из  груды разбросанных вокруг  нее  тел, легко вбежала на
помост. Ее  голос  вернул к  жизни уснувшее было эхо, теперь  более сильное,
более смелое:
     Братья и Сестры...
     Когда долг наш исполнен...
     Да очистим мы род наш от скверны...
     Это больше походило на монолог из пьесы.
     Слова  Патриции  послужили командой:  четверо атлетов  встали  рядом  с
многовесной каменной плитой,  находившейся  неподалеку; вместе сдвинули ее в
сторону;  а  затем  двое  из них  исчезли  в открывшейся черной  дыре. Через
несколько  минут они  выволокли  из  подземелья сначала щуплого  мутанта,  а
следом и ослепительную  блондинку. По молодой  женщине  я  и узнал господина
Крюгера и его подругу.
     Вид у мутанта  был  ужасный  и жалкий.  В неглиже,  с тонкими короткими
ногами, округлым  брюшком, с выступающими  ребрами и впалой грудной клеткой,
он дрожал столь явно, что я заметил это даже  с того расстояния, которое нас
разделяло,  он  неистово  вращал  глазами, и трудно было понять, чего  в них
больше -- безумного страха или беспомощной ярости, на губах выступила  пена,
он пытался что-то выкрикнуть, но  из его горла вырывалось  только  хрипение.
Что до девушки --  она,  ступая  босыми ногами, куталась  в  зеленое  грубое
покрывало и смотрела вокруг испуганно и более всего непонимающе.
     Их вытащили на  помост. Девушку продолжали держать за  руки,  а мутанта
бросили на ложе. Руководила всем Патриция.
     Двое парней  стянули мутанту руки,  ноги и туловище ремнями,  закрепили
неподвижно яйцеподобную голову...
     Патриция,   выждав   еще   минуту,   пока  будут   окончены   последние
приготовления,  обвела  взглядом  окруживших  полукольцом  помост  юношей  и
девушек, и произнесла всего одну фразу, громко, и словно заклинание:
     "Во имя Адама и Евы"
     Она разжала замок и нож гильотины упал вниз... Голова мутанта скатилась
в корзину. Ослепительная блондинка потеряла сознание.
     Я содрогнулся.  Преступление,  чем  бы  оно  ни  оправдывалось,  всегда
останется преступлением, и грех этот, словно клеймо, лежал на моей дочери...
     -- Морис, -- вывел меня из оцепенения Скотт, -- пора... Мы должны дойти
до машины раньше, чем они покинут башню.
     -- Что сделают с девушкой? -- не своим голосом спросил я.
     --  Ее не убьют. Они  убивают только мутантов. Ее вернут в подземелье и
будут держать до тех пор, пока она не станет безопасной.

19.
     Мы не преодолели и половины расстояния от замка до машины, когда небеса
разверзлись,  обрушив на нас лавину воды. За  считанные минуты пригорок,  на
котором,  собственно, и  стоял  наш  автомобиль,  превратился  в  более  чем
серьезное препятствие. Скотт, едва  начав подниматься по склону, заскользил,
словно был на коньках, и впервые; он опрокинулся на спину, в лужу, а  вскоре
та же участь постигла меня. Упрямые,  мы не прекращали своих, как оказалось,
бесплодных попыток. И  в  конечном итоге  и он, и  я  выглядели  один  лучше
другого -- мокрые, перепачканные...
     -- Придется обходить слева, у тех деревьев, -- сдался наконец Скотт.
     Я проворчал, что  это порядочный крюк, но ничего другого не оставалось.
Метров  двести туда  и обратно,  преодолевая каверзы пути, что  несла в себе
будто  ожившая земля,  порой  увязая по  голень в грязи, мы  потеряли  минут
пятнадцать. Шестеро мотоциклистов, на скорости проскочившие  мост, оказались
внизу, когда мы только подошли к автомобилю.
     -- Господа, какая нечистая сила занесла вас сюда и в столь поздний час?
--  перекрывая  шум дождя, его неподражаемо  монотонный,  чуть  приглушенный
голос, но в раскатах грома выказывающий свою мощь, прокричал один из них.
     -- Они из замка... -- быстро шепнул Скотт.
     Уже за рулем, я подумал вслух:
     -- Напрасно  мы  оставили  их вопрос  без  ответа,  кто знает, зачем мы
здесь...
     -- Теперь  поздно. Вероятно, они не отвяжутся от нас, пока не  выяснят,
кто мы --заметил Скотт.
     В ту же минуту, по тому, как мотоциклы стремительно унеслись влево, где
склон незадолго до этого одолели мы, я убедился в правоте его слов.
     Лесная дорога, и до того не баловавшая комфортом,  теперь представилась
нам сущим адом,  к тому же  мы  вынуждены  были поторопиться, чтобы уйти  от
погони;  машина  ныряла  в  лужи, ее заносило  на поворотах,  она  с  трудом
выбиралась из рытвин и ям. Я ждал шоссе как некое избавление, на время забыв
о "мстителях  Адама".  Однако, когда в очередной раз автомобиль вдруг грузно
осел задними колесами в дорожную хлябь, уже не вырвавшись, только взревев от
натуги мотором,  а  в этот  момент позади,  среди деревьев, промелькнул свет
фар, я очень живо о них вспомнил.
     Скотт вылез из машины и, вернувшись, сказал: -- Безнадежно.
     В  руках у Вильяма  оказались  два  пистолета,  один он  протянул  мне.
Помедлив, я взял его.
     Бросив автомобиль, мы двинулись напрямую через лес. Я шел и думал,  что
эта  ночь,  этот  ливень никогда не кончатся. Казалось, деревья, обступавшие
нас, дрожат  то ли от холода, то ли от  страха перед громом и молнией своими
листьями, и  вдруг срывался, словно с цепи, озлобленный ветер, но бессильный
в  стремлении  лицезреть согбенные перед  ним могучие  стволы, стегал, будто
плеткой, колючим дождем по нашим лицам, и так  же вдруг  уносился прочь... Я
здорово продрог, полагаю, и Скотт тоже,  а сколько нам еще предстояло пройти
-- один  Бог ведал. Поэтому, в своей беспечности, мы бесконечно обрадовались
словно из-под земли выросшей лесной сторожке.
     Она была пуста,  ее скромный  скарб составляли  стол и  две  скамьи,  у
допотопной печки лежала вязанка дров. Но главным ее достоинством я назвал бы
то,  что здесь  было сухо.  Мы,  наконец,  могли обсохнуть, отогреться; что,
собственно  и сделали:  разожгли огонь,  потом сняли с  себя и развесили  на
веревках, которых здесь  было вдосталь, одежду.  Дождь между тем  не стихал,
временами даже усиливался, и приходилось мириться  с необходимостью провести
в этом утлом пристанище ночь.
     -- Видно, на роду мне писано  ходить вокруг  да около затерянных в лесу
сараев... -- заговорил я, не отрывая от огня глаз, -- Ты помнишь тот сарай?
     Но Скотт молчал, и я продолжил:
     --  Кстати, кто  он,  неизвестный  из  дома  Томашевского? Тебе  нечего
сказать? Почему-то мне кажется, что он знаком тебе... Или я ошибаюсь?
     -- Это мог быть и сам Томашевский, но...
     Его слова потонули в раскатах грома.
     -- Значит, он жив?
     -- Откуда мне знать...
     --  Скажи,  что вас связывало? -- я подбросил  в печку полено,  разгреб
кочергой золу, пламя объяло еще не тронутое дерево...
     --  Хорошо, --  не  дождавшись  ответа, произнес  я,  --  но ты  можешь
сказать, что было в том кейсе? И каким образом Элизабет...
     -- Оставим..., --  повысив  голос,  перебил меня Скотт,  и добавил  уже
совершенно спокойно, -- Жизнь позади, что ворошить прошлое, это для тебя все
будто вчера.
     -- Но по чьей-то милости я же влип в эту историю.
     -- Ты по своей глупости  влип. Кто  просил тебя  влезать  среди  ночи в
чужой  дом, да еще  находящийся под присмотром  полиции?  Тебе  хочется меня
подозревать -- изволь, -- равнодушно говорил он.
     Мне  нечего было  ему возразить, ведь  отчасти  он  был прав, я  только
чувствовал, что за всем этим стоит что-то очень нечистоплотное. Однако Скотт
уже повел речь о Патриции.
     --  Она  с  самого начала  играла  в этой  организации  заметную  роль.
Организация называется "Адам и  Ева", создана  пять лет назад,  сейчас имеет
широко разветвленную сеть во Франции и за ее пределами, численность, однако,
небольшая -- около двух тысяч человек.  На их руках кровь не одного мутанта,
и не  одного младенца. У женщин,  входящих в организацию,  роды  принимают в
присутствии  ее членов,  --  если  ребенок  появляется на свет  без  видимых
отклонений от  нормы, тогда  ему повезло, если нет... Я очень  беспокоюсь за
Пат. Я давно в курсе событий,  но лишь  на днях  один из  моих осведомителей
сообщил, что полиция уже месяц, как следит за Патрицией. Полагаю, пока у них
ничего   серьезного  против  нее  нет,   но  неверный  шаг  --  и  тогда  ей
несдобровать...
     Вернувшаяся после забвения гильотина ждала ее.  Теперь никто не ратовал
за  ее отмену. Слова  не шли из меня. Как должен  был я относиться к  дочери
после всего услышанного?
     Скотт  выбрал одну из  скамеек, накинул на  себя  еще  сырую  одежду  и
отвернулся  к  стене.  Он  уже  засопел,  когда  окна  отыграли  светом  фар
мотоциклов. Я метнулся к Скотту:
     -- Вильям, проснись!
     -- Что, что такое? -- спросонья не понял Скотт.
     -- Они здесь.
     Нам  не пришлось долго ждать. Снаружи кто-то с силой толкнул дверь, она
с шумом распахнулась. и шестеро парней ввалились в сторожку.
     --  Поостыньте,  юноши,  -- остановил  на пороге наших  преследователей
Скотт, подняв на них  пистолет; понимая, что  сейчас  это едва  ли  не самый
весомый довод в нашу защиту; то же сделал и я.
     -- Поостыньте, --  повторил  Вильям, рассматривая всех  их, казалось, с
интересом, что продолжалось, наверное, с минуту. Сейчас  вы дадите нам уйти.
Морис, одевайся.
     Я не стал медлить.
     Никто из парней ничего не  пытался изменить в сложившейся ситуации,  но
сторожка  была слишком мала, чтобы  безопасно для  себя разминуться  с ними.
Понял это и Вильям.  Он высадил ногой  раму, и осторожно, дабы не зацепиться
одеждой, первым вылез  в окно. За ним последовал я. Дальше  было  проще.  Мы
привели в негодность мотоциклы, кроме двух, которыми и воспользовались...
     Всего  несколько минут  понадобилось  нам, чтобы достичь трассы.  Здесь
Скотт предложил не возвращаться в Париж, а  напротив, проехать в направлении
от него до ближайшего  городка  Ретуни (к сведению,  он находится  восточнее
Фонтенбло) и там  заночевать. Он хотел перестраховаться, все же не  исключая
вероятности  погони,  и,  хотя  мысленно  я согласился  с Вильямом,  желания
продолжать с ним путь не было.
     -- Мне следовало бы вернуться домой раньше Патриции, -- возразил я.
     --  Как  знаешь, -- с натянутой улыбкой  сказал  Скотт,  поворачивая  к
Ретуни.
     В Париже было сухо. Укрыв в придорожных кустах мотоцикл, я стал ожидать
такси, но, как оказалось, ночью, на  окраине, это занятие  может растянуться
до  бесконечности. Наконец, потеряв терпение,  раздосадованный,  я побрел по
жадным  до  тишины  ночи улицам,  надеясь, что  ближе  к центру  мне повезет
больше.
     Мимо на высокой скорости пронесся мотоциклист и, уже удалившись от меня
метров на  сто,  вдруг круто развернувшись,  остановился. Я был уверен,  что
привлек его внимание.
     Ни испугаться, ни о  чем-либо подумать я не успел -- почти одновременно
с этим  из  темного проулка  в лицо ударил  свет  фар.  Напротив меня стояла
полицейская машина. Из нее  вышел хлыщеватый сержант, подошел ближе  и очень
вежливо попросил мои документы.
     --  Пожалуйста,  --  невозмутимо  сказал   я,  протягивая  водительское
удостоверение... Пистолет Скотта прямо-таки жег мне грудь.
     -- Морис  де  Санс,  --  почему-то вслух  прочитал  сержант,  --  прошу
прощения. Все в порядке.
     Когда полицейская машина отъехала, я  взглянул туда, где  минуту  назад
стоял мотоцикл -- его не было.

20.
     Домой я добрался только под утро.
     Я  уже расплатился с шофером такси, когда увидел  бегущего со  всех ног
мальчика лет двенадцати, а затем и нескольких его  сверстников, но мутантов,
явно вознамерившихся догнать беглеца. Мальчика я знал -- это был внук Кэтти.
Он проскочил мимо  меня, налетел на  дверь моего дома, и затарабанил в  нее,
что есть сил. В ту же минуту трое преследователей набросились на него сзади.
А ведь я  стоял совсем  рядом,  в  пяти метрах, не более. Наверное, даже  не
желание  помочь  внуку  моей  экономки  заставило   меня  вмешаться   в  эту
мальчишескую  драку,  другое  --  желание доказать  им, что их уверование во
вседозволенность  ошибочно. Я подошел к ним, взял за ухо одного, за  отворот
куртки  второго и отшвырнул  обоих,  как  котят, на травяной  газон,  третий
пружинисто  отпрыгнул  сам.   Мне   пришлось   уделить   внимание   и  моему
подзащитному, его успели порядком потрепать.
     -- Ну, ну  вставай  парень,  крепче будешь,  -- помогая ему  подняться,
сказал я.
     Тут и Кэтти открыла дверь.
     --  Бобби...  Мальчик  мой, что они с  тобой  сделали,  --  запричитала
бабушка.
     -- Тебе  никуда от нас не  деться,  запомни  это, слизняк!  --  крикнул
кто-то  из  недругов  Бобби.  Почти  с удивлением,  что  они  еще  здесь,  я
повернулся к ним; их и в самом деле стоило рассмотреть получше.
     Я увидел и широкоплечего шестирукого, подобного индийскому  божеству; и
мутанта со  сросшимися у щек головами (или раздвоенной  головой?)  так,  что
рот,  как  и  подбородок,  был  один;  и  мутанта  с головой,  как огромная,
просто-таки гигантских  размеров тыква, и какой-то змеиной кожей  и лица,  и
тела;  к  ним,  останавливаясь  после  бега, подошли  еще двое  -- циклоп  с
безобразно выпирающей нижней челюстью  и карлик, кажется,  ничем не отличный
от человека. Последний и говорил:
     -- А тебе (не  стану приводить  здесь грязное  ругательство) конец,  мы
подарим тебе "испанский галстук", -- он обращался ко мне.
     "Какой начитанный юноша", -- горько усмехнулся я.
     Смотреть на  них  было и тягостно, и мучительно больно, потому  что все
они были детьми...
     "Нет, -- думал я, -- никогда не найти нам с ними общий язык. А что если
Пат  и  ее друзья правы?-- и останавливал себя--  Но это же бред! То, что  я
говорю  сам  себе  --  бред!   Неужели  я  готов  оправдать  все  чудовищные
преступления, что она совершила.  Разве сын Филидора, Карл, заслуживает кары
только за то, что он не похож на нас? Только за то, что его внешность, порою
образ мыслей,  коробят наше "я".  Вот  уж верно -- мы сделали  их жестокими,
непримиримыми; всему, всему они научились у нас".
     Я не ответил на их  угрозы,  но когда закрывал за собой  дверь, в спину
мне полетел камень.
     Кэтти была очень испугана.
     -- Они не дают ему прохода, -- пожаловалась она.
     -- Кэтти, а с чего все началось? -- поинтересовался я.
     "Но  это  ведь  обычная  история..."  --  казалось,  говорило ее  лицо,
жалобное и неизвестно почему извиняющееся.
     -- Мсье, если б вы знали, как меня измучила такая жизнь, я в постоянном
страхе за Бобби. В  его школе  этих уродцев совсем немного, но  они  будто в
каком королевстве, захватили власть, и теперь даже учителя опасаются за себя
и своих близких; тех,  кто не  подчиняется им, или  не слишком покорных ждет
расправа. Да везде одно и  то  же, во всех школах. У мадам Деланс, например,
на прошлой неделе сына раздели наголо, посадили  у школы на цепь и заставили
лаять на  всех  входящих. Откажись он, грозились  на его  глаза изнасиловать
девушку, с которой он встречался, только полиция и помогла.
     -- И что, все против них бессильны? -- мрачно спросил я.
     -- Иногда удается привлечь одного-другого к ответу, но  уж очень редко.
На моей памяти  это  случалось трижды. Например, совсем недавно,  да это уже
при  вас  было  --  двухголового  за  изнасилование и  убийство  молоденькой
учительницы отправили на гильотину.
     Я  вспомнил об  этой трагедии. Как и то, что  в деле фигурировали двое;
второй подросток по всей вероятности и был заводилой, но он не был мутантом.
Он  отделался  длительным  тюремным  заключением