и ариями
сумасшедших, тех, кто сошел с ума, и тех,  кто раболепствовал  перед Злом...
но даже ЗЛО было лишь слугой -- СМЕРТИ! И она, поднявшись  над улицей черным
клубящимся,  утопающим  в ночи дымом, размашисто косила  жизни... Взмах -- и
две, взмах -- и пять... взмах --  и десять...  Капли крови летели с той косы
на  холодный камень,--  он  раскалялся, питали  траву--  она чернела,  капли
стекали по листьям, словно был  дождь, но,  коснувшись  огня,  возносились в
небо...И  мне показалось, что  однажды,  в далеком прошлом,  я уже видел все
это. Когда "Виктор Гюго", подойдя  к острову  Бапи  в  Индонезии, оказался в
самом  пекле,  когда  все  пассажиры и экипаж  стали свидетелями  извержения
вулкана Акунг,  бедствия,  обрушившегося на местную деревеньку.  Вокруг  был
мрак, огонь, и тот же животный ужас...
     Но  смех...  идиотский и дьявольский,  будто пощечина,  встряхнул меня,
избавляя  от навязчивого воспоминания.  В  тридцати метрах,  у  ограды моего
сада, мутант без шеи со  страшной головой без лба, вырастающей из туловища и
выдающейся вперед, могучими  лапами повалил спиной  на землю молодую женщину
и,  разорвав на  ней  платье, насиловал ее,  извергая  смех, как  худшее  из
наказаний.
     Я выстрелил. На удивление точно. Монстр так и  остался  на  женщине, не
посмевшей даже сбросить его с себя.
     -- Морис! -- Элен повисла на моей руке, -- Пойдем же.
     -- Элен, ступай, ступай в дом...
     Но, почему-то, говоря эти слова, я почти оттолкнул ее, пусть к дому, но
оттолкнул...
     И  снова  выстрелил.  В урода  с  раздвоенной головой,  наседавшего  на
какого-то парня,  тонкого, стройного, в очках, по виду маменькиного сыночка,
переростка, зачахшего  за разучиванием гамм. Но пули, словно  заколдованные,
ушли  в  никуда, хотя расстояние было меньшим... Я уже видел как, пересекает
улицу женщина с прижатым  к  груди  младенцем; она в одной  нижней  сорочке,
простоволосая,  а  за  ней тени чудовищ, еще  более чудовищных  и огромных в
отблесках  танцующего в дикой пляске  пламени.  И  падающую из  окна второго
этажа  тринадцатилетнюю  девушку, мою  соседку,  и в  том  же окне ее  отца,
осевшего  вниз и медленно положившего голову на подоконник, будто уснувшего.
И  вставшую   на  дыбы  машину   скорой  помощи  и  рухнувшую  набок...  Она
переворачивается, потом еще дважды, и накрывает толпу монстров, измывающихся
над кем-то,  кого  они сами определили в  "чужаки", и та скорая помощь вдруг
превращается в куски живой и неживой материи...
     Где-то завыла полицейская сирена. И так же внезапно стихла.
     Зарычал  пулемет... То в  конце  улицы  сражался  трехэтажный  особняк,
который брали штурмом по всем правилам...
     С неба упал луч  прожектора. Подул ветер. Загудело...  То совсем  низко
прошел вертолет...
     ...А двухголовый, с головами, более всего подходящими бегемоту, вышибал
ногой окно дома мадам Симпсон.
     В ту секунду я подумал о ней как о самом родном человеке.
     Вы, наверное, помните, что наши дома разделяли  сто метров, и я  словно
бросился  вплавь  по  реке  смерти,  обманув  Харона,  непременно  собираясь
вернуться, будто бы можно было пренебречь волей богов, нарушив установленный
ими порядок вещей.
     Кто-то  падал рядом...  Кто-то  цеплялся за  мою одежду... Кто-то  звал
меня...  или  то шептал мой воспаленный  мозг. А я сам себе больше напоминал
робота,  нежели  существо  с  сердцем,  способным чувствовать,  воспринимать
желания и боль.  В этом роботе  в те мгновения работали зрение, охватывающее
все 360  градусов,  рука,  неустанно сжимающая оружие,  наслаждающееся своим
талантом убивать, и ноги, то ли необыкновенно послушные, то ли необыкновенно
упрямые.
     Я  наконец  добежал  до  дома  м-м  Симпсон,  нырнул  в  зияющую  дыру,
оскалившуюся осколками стекла, где минуту назад скрылся враг,  и  оказался в
ухнувшей  с головой  во  мрак гостиной. Мрак этот  создавали толстые красные
портьеры, волнами опускающиеся к полу, и если бы не стон улицы,  врывающийся
через  разбитое  окно, то  могло показаться, что  эта гостиная отгорожена от
мира неким магическим кругом.  И не было здесь ни одной живой души; ни самой
м-м Симпсон, ни ее старой прислуги, ни проникшего сюда монстра.
     Какие бы катаклизмы не случались, в нашей жизни всегда найдется кто-то,
кто среди горя и  безнадеги возрадуется... Так  пируют  на  остывающем  поле
брани  грифы-стервятники  и  невинные   аквариумные  рыбки  вдруг  возжелают
человечины, коль взбунтуется море, выйдет из берегов  и  поглотит сушу,  так
крысы берут в полон города,  когда мор изводит людей, так в обезумевшем мире
человек физически сильный объявляет себя единственным судьей...
     Расположение  комнат в доме мне  было известно.  Через  щель у двери  в
спальню я увидел мадам Симпсон, лежавшую в  постели под одеялом, но лежавшую
как-то  очень тихо, и здесь  же  --  вставшего  на подушку рядом,  ногами  в
туфлях, отнюдь не монстра, а обыкновенного человека, который срывал со стены
живописное панно -- убегающую в степь дорогу на фоне всегда сумрачного неба.
Под панно был сейф.
     -- Эй, приятель! -- неслышно открыв дверь и наставляя на него пистолет,
окликнул я незнакомца.
     Он  стремительно  повернулся  ко  мне  лицом,  взмахнув  руками,  будто
защищаясь от удара, и замер, как тот ворон,  у которого украли сыр. Он и был
похож на ворона, только  очень неказистого? Сгорбленный и худой, с маленькой
головой и маленьким личиком, с близко посаженными глазами по  бокам его, вот
уж точно, скорее клюва, чем носа.
     -- А где же мутант? -- как-то недоверчиво спросил я.
     -- А... мутант? Во-он, у кровати, мутант, -- вдруг широко  улыбнувшись,
сказала  он, мотнув головой  влево. И только тогда, на полу, близ кровати  я
действительно  увидел  искусно  сделанный маскарадный  костюм,  двухголового
монстра, который ввел меня в  заблуждение. Мой взгляд задержался на секунду,
но  человеку-ворону этого оказалось  достаточно, чтобы  выстрелить в меня из
неведомо как  появившегося  у него пистолета... Уже  почувствовав обжигающую
боль слева пониже ключицы, выстрелил я. Мы упали оба, одновременно, но затем
голову  поднял  только  один.  Зажимая  рукой  струившуюся  из  раны  кровь,
мгновенно пропитавшую сорочку, я встал  и подошел к кровати.  Мадам  Симпсон
была  задавлена  подушкой.  И мне показалось  это нелепым -- подушкой,..  не
убита пулей, не сожжена заживо, не разорвана на части... подушкой...
     Мне нечего было здесь больше делать. Я  возвращался к Элен, Пат, Кэтти,
Бобби.  Я  возвращался  в  свой  дом,  единственный  мой  приют.  Мне  вновь
предстояло преодолеть реку, разделившую царство мертвых и  царство живых. Но
ноги стали упрямо непослушными, а плечо  нестерпимо жгло, и теплая, липкая и
тяжелая кровь выносила из  бренного тела последние  силы. Демоны зла --  вот
кто, наверное, толкал меня вперед...
     Я  проломил кому-то  череп  и  карлику-циклопу  всадил  пулю в живот...
степенный  господин-мутант, может быть, никому не причинивший вреда, судя по
всему, охваченный ужасом и отчаянием от  всего увиденного, застыл у моих ног
убитый... Морисом де Сансом... И  еще один монстр,  сраженный пулей того  же
Мориса  де  Санса, отправился к  праотцам.  А  Морис де Санс вновь  и  вновь
стрелял в уродов вокруг себя, спасая, спасаясь,  убивая, калеча,  не щадя...
пуля   за  тринадцатилетнюю  соседку,  растерзанную  неким   диплодоком,  за
незнакомого  малыша,   надетого   на  шпиль  острой  ограды,  за  тех,   кто
отстреливался в особняке с колоннами в конце  улицы -- я с вами всеми, Морис
де Санс с Вами!..
     Кто-то  выбил  из  руки  пистолет.  На моем  пути  встал  точно снежный
человек.  Я размашисто ударил его в квадратную челюсть, он  лишь пошатнулся,
легко  поймал  мою правую  руку, а потом  переломил ее в  запястье...  Какой
отвратительный  хруст!..  странно, но  я не  чувствовал боли и бил его в пах
ногами... Он  отпускает  меня, мою  кисть, охает, садится  на  корточки, а я
львом, тигром или ангелом смерти, бросаясь на него, опрокидываю его на спину
и,  подхватив  пистолет  с земли рукой здоровой, навожу черное  дуло прямо в
рот...
     Мутант  выплевывает  мне  в  лицо какие-то  грязные  обрывки слов...  и
захлебывается пулей. Но чьи-то ноги разбегаются по мне и справа, и слева,  в
разъяренных  кованых сапогах, и  я  чувствую, как  глаза  и  лицо  заплывают
кровью, моей кровью, как немеет тело, но если не сломить, то не сломить, и я
хватаюсь за эти кованые сапоги, один выворачиваю за носок, тяну к себе, выше
их, сквозь одежду  вонзаю зубы в тело,  но сапоги другие бьют меня по спине,
по почкам, по голове и в живот.
     Когда  кто-то  попадет  по  сломанному  ребру,  я  теряю  этот  мир; но
почему-то  сапоги, вдруг  опрокинувшись, становятся мертвыми...  Взгляд, уже
безучастный, блуждает по людям, мутантам, и пока я лежу среди трупов врагов,
душа моя словно в раздумье: остаться ли со мной или уйти. Однако  мне нет до
того никакого дела. Только ночь предо  мною...В ней  у  порога  своего  дома
некто господин  Рибли расстреливает в упор двухголового сына; в ней семья де
Ризе, где  отец и дочь -- мутанты,  а  мать и сын  -- нет, гибнет  в объятом
ярким пламенем доме, они пытаются спастись через окна и двери,  но их одного
за  одним пригибает  к земле выстрелами, а  затем, на скорую  руку перевязав
черными от  копоти простынями, всюду  разбросанными по  газону,  отправляют,
словно дрова в камин, назад...
     И этот неумолкающий голос боли, наполняющий улицу...
     -- Слава Богу, Вы живы! -- воспел рядом мой ангел-хранитель.
     -- Пани, Вы! -- узнал я...
     Через какое-то время я пришел  в себя  уже  на диване  в  гостиной,  и,
наверное, бинтов на мне было больше, чем одежды.
     -- Что за шум?
     -- Скоро  все закончится,  в  город  вошла армия,  -- ответила  мне  не
отходившая от меня Элен.
     -- Это танки, мсье! --сказал, стоящий у окна, Андрэ Пани.
     Всхлипнула Кэтти...
     -- Где Пат? -- вспомнил я о дочери.
     -- Она ушла вслед за Вами...
     "Неужели я,  зная  Пат,  полагал, что  она  усидит  дома,  когда вокруг
убивают  ее братьев и сестер... Где же ты? Не нашла ли ты свой конец в  этом
аду?"
     Я  попросил Элен помочь мне и, опираясь на ее плечо, добрался до  окна,
встал за спиной Пани.
     Танки, не задерживаясь, прокатились по улице, скрылись за  поворотом, а
потом  все   стихло...  Если  бы  только  не  пылающий   факел,   как  будто
вознамерившийся спалить  сокрывшие  луну  тучи, если бы только не огонь, все
более  и  более вклинивающийся  между домами, захватывая деревья и ограды, и
скамейки, крохотные  садовые домики и оранжереи, то подбирающийся лениво, то
набрасывающийся коршуном, ненасытный, коварный и объявивший себя здесь ДНЕМ,
если  бы не пожар,  то  могло бы показаться,  что ночь  снова вошла в старое
размеренное русло. Где-то на севере взмыла осветительная  ракета,  вспыхнула
десятками белых солнц,  затем другая, западнее,  рассыпаясь десятками желтых
звезд, и третья, совсем близко, над нашими головами  -- словно брызги  крови
титана... Военные брали мир в свои руки.
     Джип  Роже  Шали я  узнал сразу. Он показался из-за  дома с  колоннами,
полуразрушенного, но не сдавшегося, пронесся  по  улице, аккуратно  объезжая
тела  людей,  но сметая с пути  иные всевозможные препятствия, и остановился
вне моего поля  зрения, очевидно,  напротив  гаража. Я  услышал,  как  смолк
мотор.
     Теперь уже без чьей-либо помощи я медленно прошел к дверям.
     Андрэ Пани, услышав колокольчик звонка, вопросительно посмотрел на меня
своим единственным оком.
     -- Все в порядке, -- отвечал я ему, -- этого гостя я ждал.
     Замок  щелкнул,  лихо  провернулся, крякнул, и наконец  разжал стальные
клещи. Я распахнул дверь.
     Роже Шали  стоял на пороге всего секунду... затем стал падать, бревном.
У детектива было какое-то очень печальное и глубокомысленное лицо...
     Он упал на  меня,  и,  конечно  же, в моем-то положении, я оказался под
ним, на полу;.. заметил, как Андрэ с пистолетом  на вытянутых руках стреляет
в  улицу и как чьи-то  чужие  пули рвут его  тело,  окрашивая рубашку в цвет
жизни  и  смерти.  Высвободив  левую руку, я выстрелил в ворвавшегося в  дом
яйцеголового  с глубоко запавшими в череп глазницами,  где горели совершенно
круглые красные,  как  у  разъяренного быка,  глаза; с седловидным уродливым
носом,   вывороченными   ноздрями   и  тонкими   нитками   губ.   Я   словно
сфотографировал его  для себя, потому что он, смертельно раненный, все шел и
шел  на  меня, хотя каждый раз,  когда  я  нажимал на курок,  невидимая сила
отбрасывала его назад. Когда  я  выпустил последнюю пулю, яйцеголовый  будто
ждал ее -- обняв свой живот, он остановился и рухнул на  низенький шахматный
столик, на поле белых и черных клеток привнося цвет алый.
     Но с улицы в гостиную вбежали еще трое. Пани убил одного, а затем нашел
свой конец -- оторванный огненным смерчем от земли, будто Антей, он испустил
дух.
     Мутанты хозяевами прошлись по залу. Я положил рядом с собой бесполезный
пистолет, обойм больше не было, отвалил труп Роже Шали, но подняться не смог
-- циклоп с хоботом вместо носа, забросив  за спину короткоствольный автомат
на ремне, поставил  мне на грудь  ногу. К Элен (она, словно неживая, все еще
стояла  у  окна),  приблизился, казалось бы,  обыкновенный мужчина, пожилой,
коренастый  и  даже  приятный, и  принялся бесцеремонно рассматривать  ее,..
потом тихо и вежливо произнес:
     -- Прошу прощения, мадемуазель...
     Но его слова перекрыл звонкий голос вошедшего -- человека или мутанта в
маске, в сером длинном плаще, шляпе.
     -- Да тут  и его подружка, вот,  вот Жорж,  встань с ней, покарауль, да
поглядывай, что там снаружи.
     Я готов был поклясться, что слышал этот голос не впервые.
     Маска оглянулась и прокричала кому-то на улице.
     -- Тащите эту суку сюда...
     Затем человек  в маске присел в кресло, его  колючие глаза  внимательно
посмотрели на меня:
     -- Вопрос один, где архив Томашевского?
     -- Один бог знает это, -- хмуро ответил я.
     -- Послушайте-ка,  месье,  я полагал, что у  нас на  руках только  один
козырь, оказалось два... не лучше ли нам договориться?
     В этот момент двое мутантов внесли бесчувственную Патрицию.
     Я попытался  подняться, тогда нога циклопа придавила меня к полу, может
быть, не сильно, но ребро! И я едва не потерял сознание от боли.
     -- Спокойно,  спокойно, дружище, -- продолжала  говорить со мной  маска
тоном старого приятеля, -- игру я буду вести честную... твою дочь мы убьем в
любом случае, лгать не хочу, но только от тебя зависит, умрет  ли она  сразу
или  смерть  будет  долгой и мучительной.  Ведь  может так статься, что  она
проклянет  день, когда  родилась. Но если сердце  у тебя  камень, после  нее
возьмемся и за твою подружку... Разумеется, такие решения не даются сразу --
в вашем распоряжении минута!
     "Где же я слышал этот  голос?.. -- говорил я сам с собой.-- Конечно, на
квартире  Томашевского! Или  где-то еще? Архив?...  Архив, где  он? В камере
хранения,  где-нибудь закопанный в лесу, в швейцарском банке  или  на  вилле
Скотта?  Да  откуда я  знаю...Ах,  Элен, почему  я  не отправил  тебя  сразу
куда-нибудь  подальше от  Парижа... Признаюсь, Патриция,  я бы  не отказался
самолично  положить  всех этих  пятерых под  нож гильотины..."  -- Мысли мои
путались. Что мог я ответить маске, если действительно не знал, где архив.
     -- Минута прошла, -- прозвучал приговор, -- Приведите в себя эту...
     Когда глаза дочери раскрылись, взгляд ее стал жестким.
     Пат не стоило занимать мужества.
     -- Она ваша, господа! -- небрежно бросила маска.
     "Бог  мой!"  --  взмолился я,  страшнее  для  Патриции  пытки  наверное
придумать было  нельзя:  с нее сорвали одежду и  нагую стали  привязывать  к
перилам лестницы, сначала сверху  за руки, а затем и за ноги, широко разводя
их в стороны.
     --  Морис, Морис, она ведь  только удовольствие  получит. Что-то дальше
будет... Вот уж посмеемся... Итак, где архив?
     -- Я не знаю, поверьте, это правда... Неужели...
     -- Солдаты, -- быстро сказал Жорж, -- сюда идут.
     -- Ты не ошибся, к нам? -- тревожась спросила маска.
     --С ними разговаривала женщина,  наверное, она видела, как мы входили в
дом.
     -- Уходим! Всех троих с собой... Где выход в сад?! -- обратилась ко мне
маска.  На мое молчание она  ответила тем, что направила пистолет  в сторону
Элен.
     -- Три секунды!
     -- Через кухню.
     Циклоп поднял меня с пола, заломил руку; Элен, положив трехпалую клешню
ей на плечо, заставил  идти Жорж,  а Патрицию повел  он, командовавший всем,
схвативший ее за волосы и приставивший снизу к подбородку дуло пистолета.
     Но дверь на кухню была забаррикадирована изнутри.
     -- Кто  там еще? --  не теряя  самообладания, грозно посмотрела на меня
маска.
     -- Вероятно, экономка с внуком... -- (я и забыл о них!)
     -- Комнаты наверху выходят в сад?
     -- Да, две из них.
     -- Все, быстрее, быстрее.
     Входную дверь  вдруг разнесло в  щепки.  Гостиная  потонула  в  дыму. Я
вырвал руку...  Раздалась стрельба. Кто-то  падал. А по лестнице  поднимался
человек в маске, с Пат, не отпуская ее.
     Я поймал Жоржа, вернее, его автомат и, воткнув ствол ему в живот, нажал
его же пальцем на курок, выворачивая мутанту внутренности; завладев оружием,
оттолкнул Элен за  диван  и,  бросился на  второй этаж.  Перед  тем,  как  я
оказался в спальне, где  скрылась Пат, оттуда донеслись  выстрелы. Я  ожидал
увидеть  там все  что  угодно, только  не то,  что  увидел,  и  в  изумлении
остановился посредине комнаты. В ней находились Пат... и Роберто...
     Он сидел в углу, в метре от распахнутой балконной двери и немыслимо! Он
целовал ладонь  Патриции,  и она  тому  не  противилась. Нагая,  удивительно
красивая, она смотрела на него, и ненависти в ее взгляде не было.
     Руки мои по прежнему сжимали автомат, направленный на них обоих.
     Роберто?!
     В  спальню ворвался солдат,  бравый десантник, зараженный войной, и его
желание убивать сработало быстрее,  чем его способность  здраво  рассуждать,
чем я  о чем-либо подумал, но быстрее  пули оказалась  Пат.  Всколыхнувшись,
словно  наседка, берегущая  свое дитя, она накрыла Роберто своим  прекрасным
телом. Только тогда я выбил из рук солдата автомат.
     О, Пат!
     Она жила еще минуту, не больше, умирая на руках у Роберто.
     -- Ты  все-таки  урод! -- все же  с непреодолимым отвращением,  слабея,
сказала она ему.
     Затем она взглянула на меня и произнесла совсем тихо:
     -- Он твой сын... CА 666... в ее палате...
     Я всегда верил  в рок,  но разве не рок, то, как она погибла -- защитив
мутанта от рук человека...

38.
     Я и Элен ехали к Филидору.  Сен-Клу не  был чем-то  особенным. Всеобщее
разорение и страх на лицах  людей, иногда встречавшихся  нам на пути,  следы
пожаров и горе парижан, потерявших родных и близких, разграбленные магазины,
перевернутые  и  сожженные  автомобили,  и затаенное торжество победителей в
глазах мутантов -- всюду  было  одно и  тоже.  Все  говорило о том, что этой
ночью  Париж пережил  кошмар тем более  страшный, что  его  ждали,  рано или
поздно.  Но  тучи,  столь  некстати  оккупировавшие  прошедшей  ночью  небо,
рассеялись, и яркое солнце светлым  днем, казалось, старается искупить чужую
вину...
     Мы  ехали к Филидору и говорили о Пат. Несмотря ни на  что, Элен  очень
переживала смерть подруги и сестры.
     -- Да, я знала о том, что она моя сестра,  как и о том, что  Роберто --
мой  брат...  В  день смерти  отца я вернулась  домой и нашла Пат... никогда
раньше  не  видела  ее такой отрешенной. Пат  сказала, что  застрелила моего
отца. Даже увидев  его  мертвого, я не хотела верить  в случившееся. Он ведь
безумно  любил ее и  порой, мне  казалось,  небезответно.  "Все это  нелепая
ошибк