м  оказался бы  для  них  этот
процесс. Рейн  затаился, наши с ним отношения  прервались.  Но прошел год, и
Рейн пришел  ко  мне все с тем же. Я отказался. Тогда же, во время этого его
визита,  совершенно  случайно,  в  клинике  он  увидел  Элизабет.  Он  сразу
ухватился за эту идею --  вытянуть  деньги из тебя, вытянуть много... Дело в
том...
     Скотт поднялся с дивана,  подошел к стене, открыл  невидимый со стороны
бар в стене, налил себе, то ли нарочно, то ли так уж пересохло в горле... Он
не спешил.
     -- Дело в том, что  Элизабет была его пациенткой,  и Томашевский снимал
на видеопленку ее роды... И самое главное, Рейн утверждал, что у нее родился
нормальный здоровый ребенок, которого он, Рейн, заменил после на мертвого...
Но, во-первых,  я не верил  Рейну, не представляя себе, как он собирается на
законных  основаниях вернуть  тебе  ребенка, а  во-вторых,  опасался, что на
поверхность  всплывет  много  лишнего,  мне  наплевать было на  Рейна  и его
сообщников, но я хотел  остаться в тени...  Я даже  пытался  помешать ему...
Рейну необходимы были доказательства для тебя, с этой целью он, очевидно,  и
проник в  дом Томашевского.  Что там произошло, не  знаю. Не  думаю, что его
убил Павел. Да и разобрался я во всем тогда  не сразу. Они бесследно исчезли
оба -- и одновременно. Уже потом, через свои контакты  в полиции, я выяснил,
что труп принадлежал не Томашевскому. Скорее всего,  здесь замешаны мутанты,
также охотившиеся за Павлом и его архивом...
     Скотт говорил монотонно, смотрел  уже устало, однако с легкой  усмешкой
на устах.
     -- Тем  неизвестным  в  доме Томашевского был  я.  Мое честолюбие, этот
вечно пожирающий меня монстр,  наконец мог утолить свой голод. Я был уверен,
что  Павел, будь он даже  жив,  в чем,  кстати, я  сильно  сомневался, в дом
никогда не вернется. Я слишком хорошо его знал...  Не мог  я  отказаться  от
такого шанса. Я думал, что  мир будет у  моих  ног... Простак Павел оказался
куда хитрее, чем я полагал. Кейс никак нельзя было вскрыть иначе, как набрав
правильный  шифр, в противном случае  сработало бы взрывное  устройство, так
мне объяснил один  знаток этого дела... Но в тот момент, когда кейс оказался
в моих  руках, я  еще ничего не  знал. Мне хотелось петь, плясать, вопить во
все горло от счастья. Наверное поэтому я был так неосторожен: проглядел тебя
и едва не расстался с жизнью, когда в лесу Сен-Жермен меня обстреляли в упор
из  встречного  "мерседеса". Я  уже бросился из машины и вдруг услышал голос
Элизабет, оглянулся -- она, на заднем сиденье... В ту ночь Элизабет ночевала
у  меня.  Ты  хотел откровенного  разговора? --  пожалуйста. Элизабет  часто
ночевала у меня и в  ту ночь тоже.  Я любил ее. А разве ты  любил? Что-то не
помню.  Кем  она  тебе  была?  Всего  лишь  красавица-жена, ублажавшая  твое
самолюбие,  а  затем  сумасшедшая, психически больная, которой  ты не дал бы
ничего,  кроме  жалости. Я  любил ее,  и Элизабет любила меня. И наша любовь
длилась не год, а пять  лет, пока болезнь не  поборола ее окончательно. Элиз
умерла только в прошлом месяце... А Элен -- наша дочь...
     Что ты еще  хочешь услышать?  Ах  да,  где  черновики... Архив...  Он в
надежном месте, очень надежном.  Трижды у меня переворачивали всю квартиру и
в  клинике, в моем кабинете, и уже  здесь,  мне угрожали по  телефону. Я все
время чувствовал  их дыхание, совсем близко. Но скоро от меня  отстали; ни у
кого не было твердой уверенности, что кейс у  меня, тем более, что почти год
до случившегося я  не  поддерживал с Томашевским  никаких  отношений.  Итак,
шифр...
     -- "Анна и Вильям", -- сказал кто-то, но то был я.
     -- "Анна и Вильям"... Бог мой -- должен был догадаться...  Поверишь ли,
никакой  радости... Но почему? Я ждал этого дня  тридцать  лет... Но,  может
быть, слишком долго... Мне пора...
     Он  давно  пережил все  это и  теперь,  вынужденный  по  чужой  прихоти
копаться  в своей памяти, словно  со  старого  заброшенного чердака  вытащил
ненужный хлам, бросил мне под ноги  и  сказал: "Это твое". Жестко?  Но даже,
когда  он  говорил о любви, его голос ни на секунду не дрогнул... Не ожил...
Нет, не жестко.
     Скотт поднялся, всем своим видом давая понять, что разговор окончен.
     -- Я  хочу видеть  ту пленку, роды  Элизабет..., -- наверное, сфинкс не
говорил с таким каменным лицом...
     --  Будь  по-твоему,  если  только  она  действительно  в  кейсе,  как,
вероятно, полагал Рейн. Жду тебя около девяти вечера, здесь же.
     Я выехал на своей машине за ворота, проехал метров сто, свернул в лес и
заглушил мотор.
     О чем я думал? Что терзало душу? -- Я не в силах вспомнить, но было  до
сумасшествия грустно. Горько. Так горько...
     Меня отвлек телефон. Говорил Карл.
     -- Морис, немедленно приезжай в Ретуни. Пат исчезла...

28.
     Полиция  была  повсюду.  Внизу,  у  центрального  входа,  отбиваясь  от
нескольких  досаждавших  им  журналистов   и   немногих  штурмующих  клинику
родственников  больных;  в  полном   боевом  снаряжении,   с  автоматами,  в
бронежилетах, в  фойе --  слоняясь без дела; на лестницах  --  подозрительно
присматриваясь ко всем, кто  проходит мимо;  на этаже, где находилась палата
Патриции; у  ординаторской на посту; и прохаживаясь  по коридору  из конца в
конец. Едва ли я бы пробился сам через все эти заслоны, но мне помог все тот
же молоденький офицер полиции, с  которым я встречался здесь  же, две недели
назад.
     Пока мы шли  с ним наверх, он коротко  сообщил  мне, по какой причине в
больницу вторгся чуть ли не батальон полиции:
     -- Здесь устроили настоящую бойню...
     Старший офицер, к  которому он подвел меня, невысокий плотный блондин с
широким лицом, мясистым носом, но с крохотными бесцветными глазками, еще  не
старый,  но, вероятно,  уже  подумывающий о  пенсии,  разговаривал  с  двумя
господами в штатском, чья весьма респектабельная внешность явно указывала на
их  принадлежность к "власть имущим". Оба они были  примерно одного возраста
-- лет  шестидесяти  --  и  крупного  телосложения,  но если один производил
впечатление  атлета на пенсии, то другой скорее напоминал  пивную бочку, оба
носили очки, и оба, наверное, тратили не более трех-четырех  движений, чтобы
расчесать и  аккуратно уложить в  пробор  свои реденькие и едва прикрывавшие
лысины  волосы.  Вели они себя  по-разному:  "атлет  на пенсии" был сдержан,
сосредоточен, и если говорил,  то  словно  любуясь собой; "пивная бочка"  --
наоборот, был слишком экспансивен:
     -- ...и вы считаете, этого достаточно? -- услышал я сильный итальянский
акцент.
     -- Однако мы делаем все возможное, -- довольно сухо отвечал ему старший
офицер.
     -- Значит, сделайте невозможное!
     -- Поймите, комиссар, фитиль уже  горит, и остается  только  надеяться,
что вы  потушите его раньше, чем все мы взлетим на  воздух, -- сказал "атлет
на пенсии".
     -- Прошу прощения, мсье, -- осторожно подал голос мой сопровождающий.
     -- Мсье комиссар, это г-н де Санс, отец Патриции де Санс.
     Все трое, прервав беседу, впились  в меня взглядом... Право, мне  стало
не по себе.
     -- Господа, прошу вас... Что происходит? -- взволнованно спросил я.
     -- Да, разумеется, -- кивнул мне комиссар, снова обернулся к господам в
штатском  и  сказал  тоном  человека,  которому   постоянно  мешают,  --  Вы
позволите, мсье?
     --  Комиссар, к  полуночи жду от вас доклада. Не  разочаровывайте меня.
Кориме,  -- сказала все с тем же  итальянским акцентом  "пивная  бочка",  --
Желаю удачи!
     Кориме  пригласил  меня  в  ординаторскую,  выгнал  оттуда  врачей,  и,
усевшись на стол, предложил мне стул напротив.
     -- Мсье  де Санс, вы, наверное, слышали -- времени у  меня нет. Но дело
не в том, что с меня снимут голову, если я не найду, пусть даже  под землей,
сообщников вашей дочери, а в том, что взрыв, говоря языком моего начальства,
может  произойти.  Я  хочу сказать, что последствия медлительности  в данный
момент непредсказуемы.  Поэтому перейдем непосредственно к делу. Больше года
мы шли  по  следу  террористической  организации  "Адам и  Ева". На ее счету
десятки, если не сотни человеческих  жизней, и мне  наплевать, что это жизни
так называемых мутантов -- перед Богом и  законом все равны.  Несколько дней
назад  нам стало известно  о намечаемой  этой  организацией широкомасштабной
акции террора. И, несмотря на то, что у нас не было прямых улик против вашей
дочери, мы взяли ее под  стражу,  под  личную  мою ответственность. По нашим
сведениям, именно она стоит во главе "Адама и Евы".
     -- Но, мне кажется, вы не о чем не можете  говорить  с уверенностью, --
подметил я.
     -- Тут уж ничего не поделаешь -- это  так. Наши осведомители ни разу не
представили нам документальных подтверждений, выступить же в роли свидетелей
по  делу  никто  не  рискует.  Однако, смею вас  уверить: то,  что  касается
Патриции, --  правда,  и у меня  нет в том сомнений. Скажу вам  и  о другом.
Патриции  де  Санс была необходима  охрана. Некоторые  из  ее  друзей, также
находившиеся под присмотром, исчезли, и есть все основания думать,  что  они
убиты. Мы полагаем, что они стали жертвами  террористической организации уже
иного толка -- "Наследники". Мсье де Санс, я говорю с вами так откровенно не
только из-за полного  отсутствия времени, я знаю вашу историю и понимаю, что
многого знать о своей дочери вы не могли, и, надеюсь, не успели сделаться ее
сообщником.  Так или  иначе, однако  мы не предполагали,  что  события будут
развиваться столь стремительно... И трагично...
     --  Сегодня, около  8 часов,  -- сказал  Кориме,  а  я сразу  попытался
вспомнить, где же я находился в этом время... Ну конечно же, стоял в шкафу в
квартире Томашевского -- ...точнее в 8.15, в  клинику ворвались  вооруженные
автоматами  люди, шестеро  в  одежде  ку-клукс-клана, и принялись  методично
расстреливать  всех мутантов,  которые  попадались  им  на  глаза. Затем они
добрались  до этого этажа, прошлись  по всем палатам, и здесь  никого, кроме
мутантов, не тронули... В перестрелке с полицейскими один  из нападавших был
убит, затем они ушли по пожарной лестнице, прихватив и вашу дочь.
     --  Но  что,  если ее похитили, -- высказал я,  как  мне  казалось, это
отнюдь не лишенное смысла предположение.
     -- Я еще не все сказал... Это побоище длилось минуты четыре, и все-таки
мы едва  не прищемили  им хвост, -- они даже не  успели забрать тело  своего
товарища. Отстреливаясь, они  бросили его у лестницы, уже во дворе. Скрылись
они на мотоциклах. Так вот, этот убитый нам известен как член "Адама и Евы".
     Комиссар  замолчал.  Он  оглянулся  на  стол, на  котором сидел,  нашел
взглядом оставленную кем-то банку пива, взял ее, встряхнул и, обнаружив, что
она  пуста  лишь  наполовину, без  лишних  церемоний  и  без  малейшей  доли
брезгливости опрокинул в себя все ее содержимое, а после,  так и  держа ее в
руке, продолжил:
     -- Я могу не говорить вам о смерти двух полицейских, они исполняли свой
долг,  но  кроме  них  погибли еще  двадцать четыре человека: четверо детей,
двенадцать  женщин  и  восемь  мужчин, это  не  только  больные, это  врачи,
медсестры,  просто  посетители.  Но, если мы не найдем убийц,  кто знает, не
случится   ли  что-нибудь  страшнее...  И  не  все  ли  равно,  кто  устроит
светопреставление?  "Адам  и  Ева", обезумевшая от вида  крови,  или  тысячи
мутантов,  обуреваемые   жаждой  мести,   а   уж  "Наследники"  не  преминут
воспользоваться создавшейся ситуацией, подольют  масла в  огонь... Времени у
нас   ровно   столько,  сколько,   быть   может,  понадобится  какому-нибудь
пронырливому журналисту, чтобы пронюхать подробности трагедии.
     -- Что вы  от меня хотите?  -- по-настоящему подавленный свалившейся на
меня ответственностью, спросил я.
     -- Где нам искать Патрицию де  Санс? --  произнес  Кориме, на мгновение
голос его изменился, в нем слышалась мольба.
     -- Я этого не знаю, -- ...не смог я сказать о замке, не смог.
     -- Жаль...  -- помолчав  с  минуту,  процедил  сквозь  зубы комиссар  и
добавил, -- если  это так  на  самом деле, то жаль... Если  не хотите  этого
сказать, то значит вы ничего не поняли и  весь наш разговор впустую, и тогда
обидно вдвойне, за вас и за весь род человеческий.
     Комиссар встал  со стола, подошел  к двери, -- я следом за ним,  --  он
распахнул ее передо мною и сказал подчеркнуто вежливо и сухо.
     -- Мсье  де Санс,  надеюсь, излишне говорить вам  о  конфиденциальности
нашей беседы. Прощайте! И если наши пути разойдутся, буду только рад.
     Я  вышел,  а комиссар  Кориме,  захлопнув  за  мной  дверь,  остался  в
кабинете. Я все еще находился под прессом услышанного, и вдруг голос Карла:
     -- Здравствуйте, Морис, вам обо всем известно?
     -- Да, -- выдавил из себя я, и, взглянув на Карла, увидел, что на грудь
его наложена повязка.
     -- Куда тебя?
     -- Ничего серьезного...
     Карл, раненный в грудь двумя пулями, тем не менее держался так,  словно
получил две царапины. Он  как-то виновато стал объяснять мне, что был  ранен
одной из  первых автоматных очередей и потому  с самого начала изменить  уже
что-либо не мог.
     --  Перестань оправдываться, Крал,  твоей  вины в том нет,  ты  ведь не
должен был охранять ее от друзей, -- сказал я.
     --  Но я  видел, в последний  момент  видел, как  ее силой вытащили  из
палаты,  не думаю, что  Пат хотела  идти с  ними, -- с  сомнением  в  голосе
возразил он.
     -- Карл, отправляйся вниз,  найдешь мою машину, подожди в ней, а я хочу
еще кое-что для себя выяснить...
     Я  искал  молоденького лейтенанта,  да, да,  -- все  того  же, и, когда
нашел, попросил его показать мне убитого террориста.
     --  Я  знаю  в  лицо некоторых  друзей дочери, --  пояснил  я ему  свою
просьбу.
     -- Мне придется доложить комиссару, -- отвечал мне  лейтенант; скоро он
пришел и принес разрешение:
     -- Пойдемте.
     А через пятнадцать минут я уже садился за руль. Карл с заднего сидения,
внимательно изучив мое лицо, заметил:
     -- Морис, вы выглядите так, словно увидели призрак.
     -- Призрак?! Вот уж верно, -- пробормотал я, работая как автомат. Вывел
машину на автостраду,  набрав скорость, перестроился в крайний левый ряд,  и
уже тогда сказал, то ли Карлу, то ли разговаривая с самим собой:
     -- Только что  я видел  едва остывшее  тело  человека,  труп которого я
осматривал еще две недели назад...
     Да, вы не ошиблись... Убитым террористом был Анри Росток...

29.
     Я отвез Карла домой. Филидора на месте не оказалось, я напрасно прождал
его,  наверное, с час, а после отправился в Сен-Клу. Почему не  в  замок? --
возможно,  спросите  вы, но  мог  ли  я  быть уверен,  что за мной не следит
полиция, это во-первых, и  во-вторых  -- я не поехал по той простой причине,
что не надеялся найти там Патрицию.
     Уже около родных стен, в машине замурлыкал телефон.
     -- Морис, я был у Куена, -- услышал я в трубке голос Рейна.
     -- Какого черта! -- меня почти взбесил его поступок, -- в этом не  было
необходимости! Мы же договорились, Рейн!
     --  Я подумал, что будет лучше, если... К тому  же  Куен дал слово, его
интересует только  архив Томашевского, даже если Скотт причастен  к убийству
моего  отца,  он  обещал  ни  во  что не вмешиваться  и  ничего  не сообщать
полиции...
     -- И ты полагаешь, Скотт отдаст архив?!
     -- Морис, здесь со мной рядом Андрэ Пани, это человек Куена, он хочет с
тобой поговорить.
     -- Месье де Санс, -- произнес  в трубку сильный мужской  голос, -- если
вы  и в самом деле радеете  за друга, тогда о чем мы  спорим. Этот архив. Вы
знаете  его  цену и знаете, чем это может обернуться для господина Скотта...
Вы должны помочь и нам, и ему.
     "Увы, он прав", -- подумал я.
     -- Хорошо, я еду, где вы?
     -- В ста метрах от его виллы.

     Андрэ  Пани  был циклопом. Над переносицей в основании высокого лба под
косматой  зависшей  козырьком бровью,  почему-то  рыжей,  в  отличие  от его
попорченных сединами волос, как смоль, черных и с таким  же матовым блеском,
под бровью,  взлетевшей  высокой  дугой, одиноко  пронзительно  смотрел  его
единственный черный глаз.  Однако  в выражении его прямоугольного и плоского
лица с широким вдавленным в череп носом, не было звериной тупости известного
мифологического  героя,  поверите ли  -- оно казалось  даже добрым  и только
морщины делали его таким. Голова могла бы представляться большой, но при его
данных в два с лишним метра роста и почти столько же в плечах -- отнюдь нет,
под  ослепительно  белой сорочкой с короткими рукавами  без труда угадывался
могучий торс. Что за силища! -- невольно вызывал он всем своим  видом  вздох
восхищения. Одно слово -- циклоп.
     Был с нами и некто Гоне, тоже в штатском, но невысокий, коренастый, лет
пятидесяти от роду и СВОЙ...
     У ворот виллы мы  задержались ненадолго. Нас встретили двое охранников,
одного из них звали Филип Конс, другого -- Клод...
     -- Полиция! Отдел по борьбе с  наркотиками, -- предъявил Гоне ордер  на
обыск.
     Я понял, что это лишь прикрытие.
     -- Нам нужен доктор Скотт, он дома? -- говорил Гоне.
     -- Да, мсье.
     -- Доложите ему о нашем визите.
     В течение  пяти  минут охранник  тщетно пытался  связаться со  Скоттом,
затем обратился к нам.
     -- Мсье, вероятно, хозяин отдыхает... Но Клод (это был второй охранник)
проводит вас.
     Очень скоро  мы  входили  в  дом.  Один  лишь Андрэ  Пани  весьма  живо
отозвался  на  примечательный  интерьер  гостиной:  вращая  головой  во  все
стороны, он несколько раз повторил: "Однако, однако", -- но затем спросил:
     -- Клод, вы уверены, что хозяин не покидал виллы?
     -- Нет, мсье, он никуда не уезжал с утра.
     Такой ответ и удивил, и насторожил меня -- не уезжал? Он же собирался в
клинику! Или кейс Томашевского где-то здесь?
     --  Д-р Скотт не может быть в парке? -- спросил  Пани,  прохаживаясь по
гостиной, словно заглянув в некий музей.
     -- Обычно у хозяина нет подобной привычки, он домосед, хотя кто знает.
     -- Клод, где спальня д-ра Скотта? --  вдруг сказал я, почему-то подумал
о спальне -- и, к сожалению, оказался прав...
     Охранник,   по-видимому  интуитивно  почувствовав   в   Пани  старшего,
вопросительно на него посмотрел; как, впрочем, и я на него.
     "  Пожалуйста, Клод, покажите нам дом,-- верно уловив обеспокоенность в
моем взгляде, принял  решение Пани, -- А Вы,  Гоне, проверьте  парк, а после
давайте сюда всю прислугу, если не ошибаюсь, она расположена в том небольшом
домике, за оранжереей..."
     Мы бегло осмотрели первые два этажа,  однако ничто не привлекло  нашего
внимания, и только на третьем...
     " Здесь  рабочий кабинет, библиотека,  спальня,.."-- едва  мы вышли  из
лифта в коридор, объяснил Клод.
     В доме  Скотта полы всюду были из красного дерева, и потому мы не сразу
заметили потемневшие капли крови рядом с кабинетом.
     Пани присел на одно колено:
     "Совсем свежая..."
     Я заглянул за приоткрытые двери --  никого. Следы крови вели в спальню.
Пани скрылся за ее дверью и тотчас позвал нас.
     Когда  мы вбежали, Пани  стоял посреди комнаты, а на кровати лицом вниз
лежал Скотт, на его сорочке рдели алые пятна...
     "Мсье  де Санс,  вы ведь, кажется, врач...  не смогли  бы вы  осмотреть
тело?" -- произнес Пани.
     Чтобы  исполнить  его просьбу, мне  не понадобилось много времени,  вот
только далось это  нелегко...  Смерть Скотта наступила  примерно за  два-три
часа до нашего прихода, а пули попали в область сердца и живота, -- обо всем
этом я и сказал Пани.
     " Благодарю вас, мсье, -- кивнул мне Циклоп, -- пойдемте, господа, надо
дождаться приезда полиции, ему мы все равно уже ничем не поможем."
     В гостиной он  звонил по телефону, сообщал об убийстве, когда вместе со
служанкой вернулся Гоне. Служанка,  полная  обаятельная женщина средних